— А почему ты не попыталась с ним поговорить?

Юлька плотнее запахнула полы пальто, на которые снова налетели снежинки, и втянула голову в плечи. Что она могла сказать? Рассказать Симоне про давний, полудетский сон, который одно время снился ей с пугающей периодичностью? Ей виделся Борька, ее первый мужчина. И в этом сне у него были совершенно безумные, слезящиеся глаза. Она сидела с ним вдвоем в запертой комнате, и где-то в коридоре тяжело и страшно ухали приближающиеся шаги. Юля теребила Борьку и кричала ему прямо в лицо, что надо бежать, а он только бессмысленно улыбался и норовил сорвать с люстры какие-то невидимые пленки с чудесными, по его словам, фотографиями. Тогда она, уже испугавшаяся своей догадки, начинала задавать ему простейшие вопросы, и он отвечал невпопад, все так же странно улыбаясь, А шаги все приближались. И она понимала, что Борька сейчас живет в каком-то своем параллельном мире, что надо сначала вытащить его из этой страшной комнаты, а уже потом приводить в чувство. Он все поймет, обязательно поймет и осознает, что никаких пленок на люстре не было и что на календаре не «колесо», а «среда». Главное, чтобы сейчас он остался жить… Ей только на секунду почудилось то страшное Борькино выражение в глазах Сергея, когда они возвращались с «Мосфильма». Всего на секунду…

— Я не могу рисковать, — в конце концов сказала она, глядя прямо в Симонины блеклые глаза. — У меня слишком мало времени.

— Ну, тогда идем, — Симона легко поднялась с лавки и стукнула сапогом о сапог, сбивая налипший снег.

— Куда? — опешила Юлька.

— На вокзал, естественно. Если я не ошибаюсь, то до твоей Ельцовки ехать с Савеловского. Операция будет иметь кодовое название «На волю птичку выпуская…». Кстати, можешь называть меня подпольной кличкой Симона. Тебе ведь так привычнее, правда?

Через час они уже тряслись в полупустом вагоне пригородной электрички. Остановки объявляли быстро и невнятно, и Юля каждый раз мучительно прислушивалась, боясь пропустить нужное название. Кроме всего прочего, под их вагоном был закреплен то ли трансформатор, то ли рефрижератор, или еще какая-то гадость. Во всяком случае, и стены, и мутные стекла, и деревянные скамейки беспрестанно мелко вибрировали, как будто где-то совсем рядом работал отбойный молоток. Симона устроилась возле окна и казалась на удивление спокойной. Похоже, ее даже забавляло это приключение. Сидящий через проход дед откровенно бомжевского вида несколько раз попытался завести с ней знакомство, дурным голосом напевая частушку «Вижу, вижу бабу рыжу» и кося игриво заплывшим глазом, но она никак не отреагировала. И дед направил свои «чары» на скромную девочку в коричневом полушубке из искусственного меха, штудирующую учебник для первого курса по высшей математике. Ближе к дверям трое парней в камуфляже резались в карты, бросая их на сиденье звонко и с оттяжкой, при этом успевая заглатывать бутылочное пиво и громко матюгаться.

— Слушай, а если там будут такие же? — негромко спросила Юля, стараясь не привлекать к себе внимания любвеобильного деда.

— Ой, умоляю тебя! — Симона отвернулась от окна. — Ну, что твой Палаткин, вор в законе или крутой политик? С каких бы таких доходов ему охранников на даче ставить? Даже если все так, как ты предполагаешь, а я в этом очень сомневаюсь, то там валандается парочка таких же спортсменов, как он. Они мирно бухают вместе с Селезневым и в любом случае не захотят связываться с милицией. Так что мы быстро объясним ребятам, что товарища артиста ждут в Москве, а нас послали в качестве гонцов, погрузим этого Селезнева в электричку и завтра доставим на «Мосфильм»… Кстати, ты не боишься, что твой Сергей тебя потеряет, если ты не вернешься домой ночевать?

— Я ему записку на телефоне оставила: «Срочно уезжаю к подруге, буду завтра вечером». Так что с этим вопросом все нормально.

— А с каким ненормально?

— Ну, я не знаю… — Юлька потерла безымянными пальцами переносицу. — Может быть, в самом деле нужно было сначала с ним поговорить? А то получается, я сбежала, сразу расписавшись в собственном бессилии и признав, что он нацелился на преступление…

Симона чем-то пошуршала в кармане и достала упаковку фисташек в целлофане.

— Хочешь? — она протянула пакет Юле. Та сложила ладошку лодочкой и подождала, пока на нее высыплется горстка орехов. Вагон по-прежнему мелко вибрировал, и вместе с ним тряслись фисташки на ладони. Она смотрела на эти маленькие светлые «камушки» и чувствовала, как к горлу подкатывает горячий комок. В том, что в электричке едут две девушки, и одна, между прочим, при разговоре предлагает другой орехов, конечно же, не было ничего необычного. Но рядом с ней ехала не просто девушка, а невеста, свадьба которой не состоялась по ее, Юлькиной, вине. И можно было сколько угодно утешать себя фразами типа: «На чужом несчастье счастья не построишь», и «Она сама виновата, она первая увела Юрку», легче от этого не становилась. Симона, в свое время, честно добилась своего, пленив Коротецкого то ли умом, то ли независимостью, не важно чем! А она в ответ разыграла целый мошеннический спектакль, обманула всех, кого только можно было обмануть… И эта некрасивая и «выпендрежная» Симона, которая запросто могла поставить ее на место и все же предпочла не прибегать к «запрещенным приемам», а теперь вдруг стала ангелом-хранителем, едущим вместе с ней в грязной электричке в какую-то Богом забытую Ельцовку на поиски пьяного и дурного Селезнева. Она сидела рядом и запросто предлагала ей фисташки, как закадычной школьной подружке. И во взгляде ее не было холодного блеска ледяной мудрости женщины, снизошедшей к более слабой сопернице…

— Таня, — стараясь проглотить комок, сдавливающий горло, проговорила Юлька, — я тебе все в жизни испортила, да?

Симона взглянула на нее с некоторым удивлением, отсыпала фисташек себе на ладонь и как-то даже весело возразила:

— Наоборот. Во-первых, говоря детсадовским языком, «я первая начала». А во-вторых, я должна быть тебе благодарна за то, что с Коротецким мы разобрались в наших отношениях сейчас, а не лет через десять, когда у нас бы уже была куча общих воспоминаний и детей…

На какое-то мгновение Юле показалось, что в глазах ее промелькнула пронзительная собачья тоска, но лишь на мгновение. Потому что уже в следующую секунду Симона принялась активно грызть фисташку.

— Так ты не закончила по поводу своего Палаткина, — она ловко и быстро направила разговор в другое русло. — Ты жалеешь, что с ним не поговорила?

— Да, — честно призналась Юлька, чувствуя, что и ее эта тема больше устраивает. — Понимаешь, я просто испугалась за него, поэтому и сорвалась, как заполошная с места. А ведь это получилось не очень-то красиво. Любовь, любовь!.. Я же просто бросила его одного наедине со своими проблемами.

Симона хмыкнула и ссыпала пустые скорлупки обратно в пакет:

— Если хочешь, можем слезть на ближайшей станции и отправиться обратно в Москву.

— Нет, — покачала головой Юлька, — раз уже решили, давай доедем до Ельцовки…

На станции Ельцовка не было не только вокзала, но даже самого захудалого навеса. Симона первой спрыгнула со ступенек и посторонилась, давая дорогу Юле, которая с грациозностью каракатицы пыталась слезть на перрон, едва не наступив при этом на длинный подол своего бежевого пальто. Сразу за крохотной бетонной платформой, припорошенной снегом и обнесенной гнутой и ржавой железной оградой, начиналась снежная пустыня, за пустыней — лес. И уже совсем вдали, в просвете между деревьями виднелись низенькие, отнюдь не элитные домишки.

— Не нравится мне все это, — покачала головой Симона, прохаживаясь по краю перрона и, видимо, соображая, с какой стороны безопаснее спрыгнуть. — Нигде дыма не видно. Или здесь живут пингвины, или зимой вообще никто не живет. Никогда не поверю, чтобы нормальные люди в такой холод печку не топили.

— А что же мы будем делать? — несмело осведомилась Юлька. За последние два часа она уже несколько раз ловила себя на мысли, что передала бразды правления в Симонины руки, а сама приняла на себя роль если не стороннего наблюдателя, то уж безвольной принцессы на горошине. Впрочем, как раз Симону такое положение дел, похоже, устраивало. «Наверное, именно этой своей спокойной уверенностью и способностью не терять голову в критической ситуации она и нравилась Коротецкому, — размышляла Юля, продолжая мотаться за ней по перрону, как ниточка за иголкой. — Они могли бы стать идеальной парой. Самому Юрке как раз этой рассудочности и силы и не хватало».

— Так что мы будем делать? — переспросила она еще раз.

— Ничего. Пойдем в деревню, — спокойно сообщила Симона, прыгнув в снег и провалившись по щиколотку. Юля сползла следом, и они потихоньку начали пробираться к лесу, оставляя на снежной целине глубокие четкие следы обуви и широкую полосу, тянущуюся за полами бежевого пальто, которое Юлька зачем-то придерживала, как юбку с кринолином. Дойти до леса оказалось делом совсем не простым. То и дело на пути попадались то смерзшиеся тяжелые комья земли, то непонятные выбоины. Подол пальто очень скоро отяжелел, цепляя на себя не только грязь, но еще и неизвестно откуда взявшийся сухой репей. Симона бодро вышагивала впереди в своих джинсах и удобных полусапожках и изредка оборачивалась для того, чтобы проверить, не потерялась ли попутчица. Небо из серого постепенно становилось закатно-розовым, от деревьев начали отползать все более длинные и заостренные тени. Юльке вдруг стало страшно.

— Тань, — спросила она только для того, чтобы что-нибудь спросить, — неужели правда все эти байки про бесконечно пьянствующих актеров? Ну, не могу я поверить, что известный артист может сидеть вот так неделю в какой-то заброшенной деревне в обнимку с бутылкой водки и даже не вспомнить, что его где-то ждут?

— А что, артист не человек? — философски вопросила Симона, бросив под елочку пакет со скорлупками. — Понимаешь, каждый пьет в меру желания и возможностей организма, независимо от того, дворник он или художник. А то, что атмосфера на съемках к пьянству располагает, это, говорят, правда. Я то, конечно, не эксперт, но вот моя знакомая с факультета менеджмента кино рассказывала, что преподаватель на лекции спросил: чем грозит простой на съемках и почему менеджер должен его предотвращать всеми доступными и недоступными методами? Ну, они кинулись выдвигать версии по поводу денежек, которые тикают, по поводу планов, которые не выполняются. А преподаватель, милый такой, седенький дедушка, и заявляет: «Простой опасен тем, что вся съемочная группа немедленно забухает. И вывести их из этого состояния будет чрезвычайно трудно!» Вот именно такую лексику и использовал, «забухает», говорит… Так что, суди сама…

Лес, издали казавшийся довольно густым, закончился неожиданно быстро. Они остановились под елкой, которая тощей колючей лапой указывала прямо на деревню, и осмотрелись. Действительно, дыма нигде не было видно. И, кроме всего прочего, большинство домов вообще прекрасно обходились без труб. Это был типичнейший дачный поселок, зимой впадающий в глубокую спячку и оживающий только к маю.

— Н-да, — покачала головой Симона, — придется прогуливаться мимо окон и смотреть, не мелькнет ли где человеческий силуэт.

От этих ее слов, сказанных совершенно обычным тоном, у Юльки по спине побежали мурашки. Ей было одинаково неприятно представлять как встречу с бесплотным привидением, так и стычку с реальным «качком», пьяным и агрессивным. И напрасно она пыталась убедить себя в том, что эти парни на даче — друзья Сергея, а значит, совсем не плохие и не глупые люди. Здесь, в этой молчаливой заброшенной деревне, где не было слышно даже карканья ворон, все казалось зловещим и мрачным. Да и Сережа был слишком далеко, чтобы ее защитить.

И все-таки больше всего пугала тишина. Они медленно шагали от дома к дому, вынужденно вслушиваясь в скрип снега под собственными ногами. Юлька всегда считала, что скрипеть может только зимний, слежавшийся снег. А оказывается, ей просто не хватало тишины, чтобы услышать: плачут даже самые тоненькие и одинокие снежинки, ломающиеся под безжалостными подошвами… Увлекшись романтическими сравнениями, она даже немного успокоилась и поэтому вздрогнула от неожиданности, когда Симона, резко остановившись, подняла вверх указательный палец и прошептала:

— Есть!

Дом, перед которым они стояли, отличался от остальных чрезвычайно маленькими габаритами. Это был скорее не дом, а домишко с крохотной кривоватой крышей и плохо прокрашенными ставнями. Юлька взглянула в ту же сторону, куда смотрела Симона, и увидела частые и свежие следы на снегу. Больше всего их было у самого крыльца. Возникало ощущение, что несколько человек долго топтались у порога, не решаясь войти.

— Пойдем, — кивнула Симона и толкнула калитку. Юлька почувствовала, что внутри у нее все начинает противно дрожать, как перед экзаменом в институте. Ей предстояло встретить Селезнева, живого, настоящего, и она совсем не была к этому готова. Нет, она, конечно, заранее настроила себя на то, что увидит человека, у которого будут Сережины глаза, Сережина небритость и даже, возможно, Сережина улыбка. Но только сейчас вдруг поняла, что не сможет его ненавидеть. Каким бы он ни был: пьяным, безвольным, опустившимся. Кто-то другой внутри нее привычно возмутился: «Он же испортил жизнь и тебе, и Сергею!» Но она уже ничего не могла поделать с навязчивым видением, стоящим перед глазами: со старой деревянной табуретки навстречу ей поднимается мужчина с маленькой коричневой родинкой под правым ухом, гладко зачесанными на висках волосами и печально-ироничным взглядом…