Есть одно слово, которым меня все время называют: «хиджра». К сожалению, я знаю, что оно означает. И знала еще до приезда в Индию из письма Оливии. Она сама узнала его от принца Наваба, который сказал, что миссис Кроуфорд похожа на хиджру (тетушка Бет была, как и я, плоская спереди). Оливия, конечно, не знала, что это слово означает, и, когда спросила Наваба, тот громко расхохотался. Я вам покажу, сказал он вместо объяснения и, хлопнув в ладоши, отдал какое-то распоряжение. Через некоторое время привели труппу хиджр, и Наваб заставил их исполнить традиционную песню и пляску для Оливии.

Я тоже видела, как они поют и танцуют. Это случилось, когда Индер Лал и я шли вместе, после того как он показывал мне место своей службы. Мы были недалеко от дома, когда я услышала грохот барабанов, доносящийся из боковой улочки. Индер Лал сказал, что это «так, ничего особенного», но мне стало любопытно, и он неохотно пошел со мной. Мы шли через лабиринт ветвящихся переулков, затем вошли под арку и в проход, который вел во внутренний двор. Здесь выступала труппа хиджр — евнухов. Один из них бил в барабан, остальные пели, хлопали в ладоши и выполняли какие-то танцевальные движения. Кучка зрителей с удовольствием смотрела представление. Хиджры были сложены по-мужски, с большими руками, плоской грудью и крупной челюстью, но одеты они были, как женщины, в сари, украшенные мишурой. Танцевали они, пародируя женские движения, и, полагаю, именно это так веселило публику. Но мне показалось, что лица их были печальны, и, даже когда они ухмылялись и производили двусмысленные жесты в ответ на двусмысленные слова (все смеялись, а Индер Лал захотел, чтобы я ушла), с их лиц все это время не сходило выражение скуки и обеспокоенности, словно они только и делали, что думали, сколько им заплатят за работу.


24 февраля. Так как сегодня воскресенье, Индер Лал великодушно предложил отвезти меня в Хатм, показать дворец Навабов. Мне было неудобно увозить его от семьи в выходной день, но никто не возражал. Не знаю, как его жене не надоедает сидеть целыми днями взаперти в двух маленьких, комнатках со свекровью и тремя детьми. Я ни разу не видела, чтобы она куда-нибудь ходила, кроме как изредка на базар за овощами в сопровождении свекрови.

Никогда еще я не ездила в Индии на автобусе, который не был бы набит до отказа людьми, с багажом сверху. Автобусы обычно старые и на ухабах встряхивают каждую косточку в вашем теле и каждый винтик — в своем. И автобус, и пейзаж, мимо которого он следует, всегда один и тот же. Когда город остается позади, то до следующего ничего нет, кроме плоской земли, выжженного неба, большого расстояния и пыли. Особенно пыли: автобус открытый, с перекладинами по бокам, и жаркие ветры свободно продувают его насквозь, принося с собой песок пустыни, который забивает уши и ноздри и хрустит на зубах.

Хатм оказался довольно жалким городком. Сатипур, конечно, тоже не блещет, но чувствуется, что ему дана свобода — он может расти, как ему вздумается. А Хатм просто забился в тень дворца правителя. Казалось, его построили исключительно для нужд принца и его приближенных, и теперь, когда во дворце никого не осталось, городок не знал, чем заняться. Улицы запружены народом, запущены и грязны. Везде полным-полно нищих.

Защищенный жемчужно-серыми стенами, дворец располагается на просторном участке, где много высоких деревьев. Есть там и фонтаны, и каналы, и садовые павильоны, и маленькая частная мечеть с позолоченным куполом. Мы с Индером Лалом уселись под деревом, пока смотритель ушел искать ключи. Я спрашивала Индера Лала о семье Наваба, но он знает не больше моего. После смерти принца в 1953-м году его племянник Карим еще младенцем унаследовал дворец. Но там никогда не жил. На самом деле он живет в Лондоне, где я познакомилась с ним перед приездом сюда (о чем напишу позже). Родственники все еще ведут переговоры с индийскими чиновниками о продаже дворца, но до сих пор цена так и не установлена. Других покупателей нет, кому сейчас нужно такое место, причем в Хатме?

Индеру Лалу не хотелось обсуждать Наваба. Да, он слыхал о нем и его скверной, распутной жизни, доходили какие-то слухи и о старом позорном происшествии. Но кому это теперь интересно? Все участники давно умерли, и, даже если где-то кто-то и остался в живых, никому нет до них дела. Гораздо больше Индеру Лалу хотелось поговорить о своих многочисленных неприятностях. Когда появился человек с ключами, мы обошли дворец, и я увидела все залы, комнаты и галереи, о которых так много думала и которые пыталась себе представить. Но теперь там пусто — мраморная скорлупа. Мебель была распродана на аукционах в Европе, и все, что осталось, — это несколько сломанных викторианских диванов, которые всплывали тут и там в этом мраморном море, словно обломки кораблекрушения, да еще пары старых тряпочных опахал, пыльными тучками свисавших с потолка.

Индер Лал шел за мной и рассказывал о делах в своей конторе. Сплошные интриги и зависть. Индер Лал не хочет быть втянутым в эти дрязги, единственное, о чем он просит, — дать ему возможность выполнять свои обязанности, но это не получается, его просто не могут оставить в покое. На самом деле, зависть и интриги плетутся и против него, так как начальник отдела к нему расположен. Это ужасно досаждает коллегам Индера Лала, которые из кожи вон лезут (такова уж их природа), чтобы выбить из-под него кресло.

Мы стояли на верхней галерее, куда выходила главная гостиная. Смотритель объяснил, что женщины сидели здесь за занавесью и исподтишка глядели сверху на светские развлечения. Одна занавесь осталась висеть — дорогая парча, затвердевшая от пыли и времени. Я взяла ее в руки, чтобы полюбоваться тканью, но под пальцами оказалось нечто мертвое, готовое вот-вот рассыпаться в прах. Индер Лал, только что говоривший о своем начальнике, чей рассудок, к несчастью, был отравлен злобными нашептываниями враждующих сторон, тоже потрогал занавесь. В его замечании «Куда же все подевалось?» — прозвучало чувство, на которое тут же отозвался смотритель. Но затем оба решили, что я видела достаточно. Когда мы снова вышли в сад, удивлявший своей зеленой тенистостью, как дворец — своей белизной и прохладой, смотритель быстро заговорил с Индером Лалом. Я поинтересовалась частной мечетью принца, но Индер Лал заявил, что мне это будет неинтересно и что вместо нее смотритель мне сейчас покажет маленький индусский алтарь, который он установил для своих личных богослужений.

Я не знаю, чем служило это помещение изначально, возможно, хранилищем? По правде сказать, было оно не больше ниши в стене, и, чтобы войти, нужно было пригнуться. С нами вместе туда набилось еще несколько человек. Смотритель зажег электрическую лампочку и открыл взорам алтарь. Главный бог Хануман, в обличье длиннохвостой обезьяны, находился за стеклом, два других тоже были в отдельных стеклянных футлярах. Все фигурки были сделаны из гипса и одеты в лоскутки шелка и жемчужные ожерелья. Смотритель выжидающе взглянул на меня, и мне, конечно, пришлось сказать, что все очень красиво, и дать ему пять рупий. Мне страшно хотелось выйти — вентиляция отсутствовала, из-за столпившихся людей было не продохнуть. Индер Лал кланялся трем улыбающимся богам. Его глаза были закрыты, а губы набожно шевелились. Мне дали несколько кусочков сахару и немного цветочных лепестков, которые я, конечно, не могла выбросить и держала в руке на обратном пути в Сатипур. Когда мне показалось, что Индер Лал не смотрит, я осторожно высыпала их из окна автобуса, но ладонь осталась липкой и пахла сладостью и увяданием. Я до сих пор чувствую этот запах, пока пишу.

1923

Оливия впервые познакомилась с принцем Навабом на ужине, который он устроил в своем дворце в Хатме. К тому времени она жила в Сатипуре несколько месяцев и уже начинала скучать. Обычно они с Дугласом виделись только с Кроуфордами (налоговым инспектором и его женой), Сондерсами (главным врачом с женой) и майором и миссис Минниз. Это бывало вечерами и по воскресеньям. Остальное время Оливия оставалась одна в своем большом доме, где все двери и окна были закрыты, чтобы не впускать жару и пыль. Она проводила долгие часы за чтением и игрой на пианино, но дни тянулись так долго. Дуглас был всегда очень занят в округе.

В день, когда Наваб устроил ужин, Дуглас и Оливия поехали в Хатм с Кроуфордами в их автомобиле. Сондерсы тоже были приглашены, но не смогли прибыть из-за плохого самочувствия миссис Сондерс. Ехать нужно было примерно пятнадцать миль, и Дуглас, и Кроуфорды, которые уже знали, что такое развлечения у Наваба, стоически переносили как неудобное путешествие, так и мысль о предстоящем увеселении. Но Оливия была приятно взволнована. Она была в дорожном льняном костюме кремового цвета, а ее вечернее платье, атласные туфли и шкатулка с драгоценностями хранились в чемодане. Ее очень радовала мысль, что скоро она переоденется и будет у всех на виду.

Как и многим индусским правителям, принцу Навабу нравилось развлекать европейцев. Его положение, правда, было невыгодно: развлекать их было нечем, так как в его владениях не имелось ни интересных развалин, ни охотничьих угодий. А все, что имелось, — это сухая земля и обнищавшие деревни. Но его дворец, построенный в 1820-х годах, был великолепен. У Оливии загорелись глаза, когда ее провели в столовую и она увидела под люстрами очень длинный стол, уставленный севрским фарфором, серебром, хрусталем, цветами, канделябрами, гранатами, ананасами и маленькими золочеными чашами с засахаренными фруктами. Она почувствовала, что наконец-то попала в нужное место в Индии.

Вот только гости никуда не годились. Помимо компании из Сатипура присутствовала также еще одна английская пара — майор и миссис Минниз, которые жили недалеко от Хатма, и какой-то Гарри, полный, лысеющий англичанин, гостивший у Наваба. Майор и его жена были точь-в-точь, как Кроуфорды. Полномочия майора состояли в том, чтобы давать советы Навабу и правителям соседних штатов по политическим вопросам. Он жил в Индии уже больше двадцати лет и ему, как и его жене, была известна каждая мелочь. Кроуфорды тоже все знали. И те, и другие принадлежали к семьям военных, служивших в разных индийских полках еще до восстания. Оливия уже была знакома с такими старожилами, и ей успели наскучить и они, и их бесконечные рассказы о том, что произошло в Кабуле или Мултане. Она то и дело спрашивала себя, как им удавалось, ведя такую интересную жизнь (они управляли целыми провинциями, отвоевывали границы, давали советы правителям), нагонять столь великую тоску на окружающих. Она оглядела сидящих за столом: миссис Кроуфорд и миссис Минниз в их старомодных платьях, более подходящих для какого-нибудь захолустного курорта в Англии, — куда они в один прекрасный день удалятся, — чем для королевского приема; майор Минниз и мистер Кроуфорд, надутые и напыщенные, с голосами, беспрестанно гудевшими от самодовольной уверенности, что их внимательно слушают, хотя все, что они говорили, казалось Оливии таким же скучным, как и они сами. Только Дуглас был не такой. Она украдкой взглянула на него, да, он был безупречен. Как всегда, сидел очень прямо, нос и высокий лоб были тоже прямыми, фрак сидел как влитой. Само достоинство и честь.

Оливия была не единственной, кто восхищался Дугласом. Гостивший у Наваба англичанин по имени Гарри, сидевший рядом с ней, прошептал: «Мне нравится ваш муж». — «В самом деле? — спросила Оливия. — Мне тоже». Гарри взял с колен салфетку и, прикрывшись, хихикнул в нее. Не отнимая ее от рта, он прошептал: «Ничего похожего на наших остальных друзей», — и его глаза скользнули по Кроуфордам и Миннизам, а потом, когда он взглянул на нее, в отчаянии закатились. Она знала, что это нехорошо, но с трудом сдерживала ответную улыбку. Было очень приятно сознавать, что кто-то разделяет ее чувства — до сих пор в Индии такого человека ей еще не встретилось. Не исключая Дугласа, как ни странно. Она снова посмотрела на него, пока он внимательно, с искренним уважением слушал майора Минниза.

И Наваб, сидящий во главе стола, казалось, тоже слушал гостя со вниманием и уважением. Он даже подался вперед, не желая упустить ни единого слова. Когда история майора приняла забавный оборот (тот рассказывал о дьявольски умном ростовщике в Патне, который много-много лет назад попытался обхитрить майора, когда тот был еще молод и зелен), Наваб, стремясь показать, что ценит юмор майора, откинулся назад и стукнул по столу. И прервал смех только для того, чтобы пригласить остальных гостей присоединиться к нему и тоже посмеяться. Но Оливии показалось, что он это нарочно, она была почти уверена в этом. Она видела, что, хотя, на первый взгляд, он был совершенно поглощен рассказом майора, он столь же внимательно следил за всем, что происходило за столом. Всегда первым замечал опустевший бокал или тарелку, тут же отдавал быстрый приказ — обычно взглядом, а иногда брошенным вполголоса словом на урду. В то же время он изучил каждого из гостей, и Оливии казалось, что он пришел к некоторым заключениям относительно их. Ей очень бы хотелось знать, к каким именно, но она подозревала, что он постарается их тщательно скрыть. Если только она не узнает его поближе. Глаза Наваба часто останавливались на ней, и она позволяла ему разглядывать себя, притворяясь, будто ничего не замечает. Ей это нравилось, как и его взгляд, которым он окинул ее в момент их первой встречи. Тогда его глаза загорелись, и, хотя он тут же взял себя в руки, Оливия заметила этот взгляд и поняла, что вот наконец-то есть в Индии человек, которому она интересна в том смысле, к которому привыкла.