Оливия Стилл - Жара в Архангельске-1

Он ещё говорил что-то, нёс какой-то бред. Он находился явно не в себе, глаза горячечно блестели…

— Кот, я боюсь… Господи, я боюсь!!!

— Не надо плакать… Чего ты боишься?

— Я за тебя боюсь… ты плохо кончишь…

— Не надо за меня бояться, меня охраняют.

Олива лежала на нём, отогревала ему руки. И никак не могла перестать плакать.

— Мне больно…

— Извини. Извини, что появился в твоей жизни…

— Нет, нет! Я благодарю Бога, что ты появился… без тебя я не жила… я была очень несчастлива…

— Теперь ты будешь счастлива… Я хочу, чтобы ты была счастлива… Но я беден, я — городской сумасшедший. Зачем я тебе?

— Нет, нет, не говори так! Я люблю тебя.

— Не надо…

Олива ничего не ответила и закрыла лицо шарфом.

— Ну, полно, Гюльчатай, открой личико, — Даниил попытался откинуть Оливе волосы с лица.

— Нет, не смотри на меня… Я сейчас, наверное, страшная…

— Нет. Ты не страшная. Ты очень красивая… Видишь, глаза у тебя блестят. Не прячь от меня свою улыбку…

— Я не верю… Это слишком хорошо, чтобы быть правдой…

— Но это правда. Ты очень изменилась с лета. Ты стала очень красивой. И Ден с Лисом мне вчера это сказали…

— А что изменилось-то? Постриглась да волосы покрасила, да и всё…

— Нет. У тебя красота не внешняя, но внутренняя. Ты летом какая-то загруженная была. А сейчас стала добрее, черты лица смягчились… Ты стала лучше… Только знаешь что?

— Что?

— Не красься. Тебе не идёт.

— Хорошо… Но я буду чувствовать себя очень неуверенно…

— Не будешь. Тогда ты будешь самой собой…

— И такая я буду тебе нравиться?

— Да. И не только мне.

— А мне больше кроме тебя никто не нужен…

Олива сидела, прижавшись спиной к подъездной стене. От слёз болели глаза, и она их закрыла. И тут Даниил поцеловал её в губы. Олива резко вырвалась.

— Ну ты чего? Не ожидала?

— Нет…

— Ну, садись ко мне на колени.

Так они и сидели в подъезде, целовались. Даниил вдруг вспомнил, что в кармане куртки у него лежат мандарины. Он очистил один, съел одну дольку, а другую положил в рот девушке.

— А что сказать надо? — лукаво спросил он.

— Дай ещё!

— Не дам.

— Жадина…

Он дал ей ещё дольку, и они поцеловались.

— Сидим тут как два бомжа, — вдруг фыркнула Олива, — Щас нас тут ещё увидит кто-нибудь…

— Никто нас не увидит. Я видимость убрал.

— А шо это вы здесь делаете???

Влюблённые резко обернулись. На площадке стоял какой-то мужик.

— Да вот, — сказал Даниил, — Беседуем…

— Ну, беседуйте, беседуйте. Я потом покурю, — сказал мужик и испарился.

— Эх ты, горе-волшебник, — поддела Олива Даниила, — А ещё говоришь: нас никто не увидит, я видимость убрал… Ври больше!

— А я ему только сделал видимость. Вот смотри: щас люди мимо пройдут и нас не заметят.

И правда: какие-то женщины поднялись мимо них по лестнице и, даже не обернувшись в их сторону, вошли к себе в квартиру.

— Вот видишь! Это всё я наработал. Я это, как его… Гипнотизёр, вот!

— Хвастун ты, а не гипнотизёр!

— Всё, я обиделся, — он надул губы, — Сойдите, девушка, с моих колен.

— И не подумаю, — спокойно отозвалась Олива, — Мне и тут хорошо.

Минуты две они сидели молча. Потом она вскинула на него глаза.

— Ну, ты чего? — спросил Даниил.

— Да не, ничего…

— Ну да, «ничего»… Дуб бы догадался, что сделать надо.

Олива фыркнула и засмеялась.

— Вот именно… Дуб бы догадался, а ты нет…

— Я-то давно догадался. Ещё летом, когда мы с тобой на ламповом сидели. Что, не помнишь, как ты ко мне там прижималась?

— Уу, противный! Хочешь, чтоб девушка сама на тебя вешалась?

— Ну, вообще-то я привык, что все девушки на меня вешаются…

— Ах ты, гад! — Олива несильно пихнула его в бок, — Я тебе покажу девушек! Таких девушек покажу, шо не зарадуесся…

— Эй, полегче! — Даниил обхватил её, — Так и убить недолго. Сама бы взяла, так сказать, инициативу…

— Гыыы! Не дождёшься нифига ни разу.

— А вот я обижусь, и ждать тебя летом не буду. По крайней мере, сделаю вид, что совершенно тебе не рад…

— Ах, так?! — девушка схватила его за куртку и жмякнула об стену, — Ждать он меня не будет! Так вот тебе! Вот!!!

Олива методично била его об стену, а он методично по ней разъезжался. Шапка у него съехала набок, вихры взъерошились. Чудик.

— Любишь меня? Говори щас же!!!

— Не-а.

— Так вот тебе! И вот!!!

— Ой, убила, — он съехал вниз по стене. Олива припёрла его к стенке.

— Любишь, нет?

— Люблю, люблю…

— То-то же.

Олива и Даниил уселись на полу, как два бомжа. Вернее, он — на полу, а она у него на коленях. Он лизнул её в губы. Она засмеялась.

— Ты чего смеёшься?

— Да так, пустяки…

— Нет, ну всё-таки?

— Да не знаю, так… смешно…

Даниил опять полез целоваться. Олива опять фыркнула.

— И даже после этого я не Ипполит.

— Что-что?

— Да фильм вспомнила, «Ирония судьбы» называется…

— И что же там смешного?

— Да у нас с тобой смешнее, чем в фильме. Правду ведь пословица-то говорит: с кем Новый год встретишь, с тем его и проведёшь…

— Это ты к чему?

— А помнишь прошлый Новый год? Я тогда дома торчала за компом, и ты в инете был. Я в форум залезла и начала там выть, что меня щас вырвет, а ты говоришь: щас, мол, всё выйдет… Помнишь? Мы с тобой тогда одни на форуме и были…

— Да уж… Кто бы мог подумать, что так всё потом получится…

— И не говори…

Мимо них опять прошли люди, обернулись в их сторону и не заметили. Даниил обнял Оливу.

— Интересно, удивятся ли они, когда увидят на нашем месте букет белых цветов?

…Когда мужик второй раз вышел на лестницу, они уже вовсю целовались.

— О! — сказал мужик, — А вот это мне уже больше нравится!

— Пойдём на улицу, — предложила Олива Даниилу, — Гулять, так гулять.

Молодые люди вышли на улицу. Город уже спал, и они были совершенно одни. Пришли на пустынную набережную и пошли вдоль по ней, обнявшись и тихо беседуя, точь-в-точь как полгода назад шли, когда было лето, и река блестела на солнце. Олива шла и слушала негромкую быструю речь Даниила словно бы во сне.

— …Любовь, искренняя и независимая ни от кого и ни от чего. Пойдёшь против неё — ничего хорошего не выйдет…

— Но ты же сам сказал, что ни к кому не испытываешь привязанности…

— Это совсем другое. Одно дело — любовь, другое — желание быть постоянно рядом. Привязанность — чувство собственничества. Истина в том, чтобы любить без привязанностей, без сожаления. Просто любить…

— Извини, но я тебя не понимаю. Ты сам знаешь, как я люблю тебя. Ты говоришь, без привязанностей. А я не могу так. Мне страшно представить, как я буду жить без тебя эти семь месяцев. Да я с ума там сойду…

— Не надо так. Это неправильная позиция. А что будет с тобой, когда я исчезну?

— Да ты что это удумал?! Исчезнет он! А я-то как же???

— Видишь, в тебе уже эгоизм просыпается. Пойми, я, может быть, не тот, кем ты хочешь меня видеть. Но я такой. Я умер уже… Я не из мира сего. Тело моё — клетка для души, как бы я хотел освободиться! Зачем ты хочешь надеть на меня оковы?..

— Прости. Прости, я… не хотела. Я не хочу быть обузой для тебя. И я ею не буду…

Они стояли на мосту. Олива была без перчаток, и у неё озябли руки.

— Засунь их мне под свитер, — сказал Даниил, — Что ты как неродная.

Она обняла его, засунула руки ему под свитер. Ей хотелось плакать. «Ну, рёва-корова, перестань! — мысленно сказала она сама себе, — Опять сырость разводишь, другая бы радовалась». Она и радовалась. Только тому, что он рядом был. Но радость эта была напополам с болью.

— Ну, чего ты? — спросил Даниил. Олива уткнулась лицом в его свитер.

— Дождалась…

— Привыкнешь ведь. Как же отвыкать-то потом будешь, а?

— Как, как… — с досадой передразнила Олива, — Так и буду. Я не свяжу тебя, не боись. Может, оно и хорошо для тебя, что я в другом городе живу — уеду, и семь месяцев меня не увидишь и не услышишь…

— А обо мне ты не подумала, — со злостью произнёс он, — Думаешь, мне не будет больно, когда ты уедешь? Думаешь, мне легко, если моя девушка живёт у чёрта на куличиках и приезжает раз в полгода?!

— А что ж ты, милый мой, такие слова-то говоришь? Привязанность — не привязанность…

Он сжал её, как в тисках.

— Потому и говорю, дурочка, что так легче было бы для нас обоих. Сама подумай: тебе лучше будет оттого, что я тут буду скучать и сопли тянуть вместо того, чтоб жить и радоваться? А ты что будешь там делать эти семь месяцев, а? В келье запрёшь себя???

— Ну и — запру! Мне не привыкать, — с вызовом ответила Олива.

— Это неправильная позиция.

— А какая правильная? Хочешь, чтобы я стала блядью? Ты сам не знаешь, на что меня толкаешь!

— Нет. Я хочу, чтобы мы оба были свободны. Свобода превыше всего.

— Свобода?! Одиночество — вот что такое эта свобода! Все двадцать лет своей жизни я свободна — и что: по-твоему, я рада до усирачки? Да в гробу я её видела, свободу эту!!!

— Зря ты так, — сказал Даниил.

— Почему зря?

— Знаешь, я тебе расскажу одну притчу… — сказал он, — Жили в монастыре два монаха. Один был худой как шкетина, строго соблюдал посты, не пропускал ни одной молитвы, но был зол и нетерпим к чужим грехам. А другой позволял себе развлекаться, любил женщин и вино, и был добрый, никого не осуждал. Как ты думаешь, кого из них двоих Бог забрал в рай?

— Ну и кого же?

— Второго. Который грешил, но не судил.

— Но это же несправедливо! — возразила Олива.

— Нет, справедливо. Знаешь, почему? Потому что главное не то, какой ты снаружи, а какой ты внутри. Можно взять на себя кучу обязательств и выполнять их, но душа твоя будет гнить от злобы и нетерпения к чужим порокам. И душу свою ты не спасёшь, а, наоборот, погубишь.

Он обнял её и продолжал:

— Древнегреческий философ Диоген жил в бочке и был абсолютно счастлив. Почему? Потому что не имел ничего, что боялся бы потерять. И не был через это несчастлив… Это и есть истинная мудрость бытия.

— Значит, я не должна бояться потерять тебя?

— Да. Потому что я умру раньше… Как земное существо, разумеется. А так я бессмертен.

— Хорошо… — покорно согласилась Олива. — Мне ведь ничего от тебя не надо… Только одно…

— Что?

— Ты любишь меня?

— Да, — последовал ответ.

— Любишь такой, какая я есть, с недостатками?

— Да.

— Правда?

— Ты не веришь мне?

— Верю… Я тебе верю…

Они стояли, обнявшись, на мосту. И тут Оливу, словно молния, пронзила ужасающая мысль. Она вырвалась, облокотилась на перила моста. Её била истерика.

— Ну что опять не так? — Даниил попытался её утихомирить. Олива вырывалась.

— Я не могу, я не могу! Между нами эта твоя… Никки… Ты ведь её тоже любишь?!

Он посерьёзнел.

— Да, я её тоже люблю.

— Вот видишь! А я не могу с этим смириться… не могу!!! Если б ты знал, как я её ненавижу за это… О, как бы я хотела, чтобы она умерла!!!

— Не говори так, — произнёс он, — Она очень хороший человек. Она друг мне… и мне больно, когда ты так говоришь о ней…

— Да, но она-то к тебе относится не как к другу. Гадкая, мерзкая фальшивка, она только и добивается, чтобы стать ближе к тебе…

— Ближе ко мне она не станет, — сказал Даниил, и это почему-то вернуло Оливе уверенность и успокоило её. Она крепко сжала его руки.

— Я ужасно люблю тебя. Ужасно! Ужасно!

— Ты сумасшедшая…

— Но ты же любишь меня и такой…

— Да, — он прижал её к себе сильнее.

Они шли по городу в обнимку. По Дзержинке шли, как тогда летом, когда на ламповый ходили.

— Как и не было этих пяти месяцев, — сказала Олива, — Вроде как вчера лето было, и мы с тобой тут шли. И не расставались на полгода…

— Мы и не расставались, — подтвердил Даниил.

— Знаешь, я странная наверно… Но мне больно отчего-то. Так больно, что… впрочем, ладно, не обращай внимания.

— Слишком много счастья за один момент… понимаю… Ты, наверное, не привыкла к счастью. Как голодный человек, который враз объелся тортом.