Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

— Кузька бывает груб, но ведь он не плохой человек… — робко заступилась Никки.

— Кузька предатель, — отрезала Олива, — Это он закладывал меня всё это время Салтыкову. Это он донёс ему и то, что я еду в Архангельск, и то, что я караулю его возле высотки.

— Но ты же не можешь утверждать…

— Могу. И я утверждаю. Он говорит, что я его подставила, а я говорю, что он меня.

Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Кузька. Олива, затравленно глянув на него исподлобья, замолчала на полуслове.

— Продолжай, продолжай, — спокойно сказал Кузька.

Олива молча отвернулась к окну.

— Не, всё правильно. Кузька плохой. Кузька предатель. Зато Олива у нас очень хорошая, не так ли? Хорошая девочка Оля, — усмехнулся Кузька, — Хорошая девочка Оля хочет хорошо жить. Это понятно. А что такое хорошо жить по понятиям хорошей девочки Оли? Для хорошей девочки Оли главное — удачно выйти замуж. То есть, пока плохие девочки учатся, ночами не спят над курсовыми работами, встают в шесть утра, ходят на работу, зарабатывают деньги — хорошая девочка Оля все свои проблемы решит, выскочив замуж, и тогда ей можно будет и не учиться, и не работать, а только сидеть на диване и пилить мужа, почему им не хватает денег на десятую машину, а заодно и пиявить его, почему он, бедняга, из-за своей работы уделяет ей так мало внимания… Лихо? Лихо. А что делает хорошая девочка Оля, если рыбка оказывается не такой глупой и срывается с крючка? Тогда хорошая девочка Оля начинает пытаться изобрести новую ловушку, а так как мозгов хорошей девочки Оли явно не хватает на то, чтобы придумать что-то более дельное и эффективное, она не находит ничего более достойного, чем выслеживать жертву под лестницами, выламывать ногами двери, бить по лицу, шпионить, подслушивать чужие разговоры и, наконец, поджидать свою жертву в подъезде с кухонным ножиком в кармане, напрочь выключив серое вещество и даже ни на секунду не сварив своими куриными мозгами, что за это вообще-то посадить могут, и посадят наверняка, причём надолго. Но ведь хорошая девочка Оля не будет отвлекаться на такие мелочи, правда? Ей похуй на то, что она этим ломает жизнь не только себе и ему, но и своим друзьям, которые не сделали ей ничего плохого, и конечно, ей глубоко наплевать на то, что эти друзья спасли её от смерти, от тюрьмы, от страшной участи, которую хорошая девочка Оля взяла и своими же руками себе уготовила. Друзья, то есть, вру, эти предатели и скоты, бегают за ней по всему Питеру с высунутым языком, вытаскивают её из психбольниц, сидят около неё и подтирают ей сопли, носятся с ней как с писаной торбой, а когда она посылает их нахуй и бежит делать очередную глупость, они мчатся за ней вдогонку, выручают её, а потом вместо благодарности она нажирается как свинья, пинает их ногами, а они за это вместо того чтобы выбросить её на улицу, где и положено быть пьяным проституткам с преступными наклонностями, нянчатся с ней как с младенцем и таскают на руках на толчок, чтобы она могла там поссать. Но ведь Оля у нас девочка хорошая, а все остальные плохие, поэтому все вокруг неё такие гады и сволочи, все мерзавцы и подлецы, и все кругом виноваты, только она одна — чистый и невинный ангел, воплощение добра и справедливости, а воплощение добра и справедливости по определению не может быть ни в чём виновато…

Кузька замолчал. Олива не перебила его ни разу и по-прежнему оставалась стоять к нему спиной. Он тронул её за плечо — Олива дёрнулась и спрятала лицо в ладонях. И только когда спина её дрогнула от сдерживаемых слёз, Кузька понял, что слова его достигли цели.

— Я не хотел, Оля, тебя обидеть, — сказал он, — Это же правда, а на правду нельзя обижаться, даже если она и горькая.

Олива молчала и бесшумно глотала слёзы.

— Кузька-предатель привёз тебе кое-что… — нарушил молчание он.

— Спасибо. Не надо, — отрывисто сказала она, давясь слезами.

— Ладно, — ответил Кузька, — Тогда я скажу ему, чтобы он уехал.

— Кому — ему?

— Тассадару.

Олива быстро вытерла слёзы и обернулась.

В дверях комнаты стоял Тассадар и смотрел на неё своими огромными голубыми глазами.

Тассадар знал о том, что произошло у Оливы с Салтыковым. Он сам помнил этот Новый год, и второе января, когда Салтыков выгнал Оливу за дверь с чемоданами, и как она ревела на весь подъезд, лёжа ничком на полу около лестницы. Тогда Олива не нравилась ему — она представлялась ему рыхлой, глупой и истеричной бабой, и он даже сочувствовал Салтыкову, тем более, в устах самого Салтыкова, как это часто бывает, всё и выглядело так, что именно он, Салтыков, оказался жертвой, и сам мучается из-за сложившейся проблемы. Тассадар тогда не вникал, почему у них так всё получилось, тем более, срабатывала так называемая мужская солидарность — и, поскольку помощь на тот момент требовалась скорее Салтыкову, чем Оливе, он и решил помочь ему разрулить всю эту ситуацию.

Но теперь… Теперь, за эти полгода, и у Тассадара в жизни утекло много воды, что заставило его несколько раз пересмотреть свою позицию. Из университета его отчислили, да и Оксана, которую он любил, ушла от него к другому. Тогда-то Тассадар и почувствовал на своей шкуре, каково это, когда самый дорогой и любимый человек тебя бросает, выкидывает на помойку, как старую стиральную машину, обменяв её на другую, более новую. Проблемы с Оксаной у него были, но такого удара в спину он от неё ожидал меньше всего. В тот день Тассадар пришёл домой и напился. А потом пил целый месяц, пока не оказался в больнице…

Встреча с Оливой через полгода произвела на него неизгладимое впечатление. Когда он увидел её, осунувшуюся и бледную, полулежащую на скамье у автобусной остановки, словно что-то кольнуло у него внутри. Тассадар увидел в ней отражение самого себя, надломленного предательством и болью. И тогда он понял, что не всё в жизни для него так уж потеряно, и он ещё сможет кому-то помочь. И тогда же, гуляя с ней около залива и одалживая ей свой плащ, ему показалось, что если он не укроет её и не согреет — она без него пропадёт.

…Олива понуро сидела в тёмной комнате у окна. У её ног лежал тот же синий матерчатый чемодан, что и полгода тому назад. Зарёванное лицо её, красное и вспухшее как у алкоголички, было более чем некрасиво — оно было страшно, но Тассадар думал об этом меньше всего. Он подошёл к ней и молча сел перед ней на корточки. Кузька и Никки тут же вышли из комнаты и затворили за собой дверь.

— Не смотри на меня, — попросила Олива, пряча лицо.

— Хорошо, — сказал Тассадар, — Я не буду смотреть, если тебе это неприятно.

Минуты две они оба молчали.

— Ты слышал, что сказал Кузька? — нарушила молчание Олива.

— Что бы он ни сказал, ничто не стоит твоих слёз, — сказал Тассадар, — Хочешь, я выслушаю тебя? Ты говори, а я буду слушать. А потом вместе разберёмся.

И Олива, сбиваясь и путаясь, перескакивая с одного на другое, начала говорить. Тассадар ни разу не перебил её. Окончив свой длинный, сумбурный, сбивчивый рассказ, она заключила:

— Теперь ты видишь, что я плохой человек. Я — барахло, выброшенное на помойку. Всем друзьям в тягость. Лучше бы я тогда умерла…

— Нет, не лучше. Если б ты умерла, это была бы самая большая глупость в твоей жизни.

— Глупость то, что меня спасли, — сказала Олива, — Мне бы не пришлось больше так страдать и унижаться. Теперь я чувствую себя ещё хуже, чем прежде…

— Почему?

— Потому что я несчастный человек.

— А с Салтом ты была бы счастлива? Вспомни: ты когда-нибудь была счастлива с Салтыковым?

— Была, — сказала Олива.

— Когда?

— В прошлом году, на ноябрьские праздники…

— А теперь посчитай, в сумме, сколько по времени длилось это твоё счастье.

— Если в сумме, то… дня три, наверное…

— Вот. А теперь вычти эти три дня из всего срока, пока вы были вместе, — сказал Тассадар, — Сколько останется?

— Много…

— Вот. И это время ты была с ним несчастлива, — подвёл итог Тассадар, — Вот и решай, что больше: три дня счастья, или целый год слёз и страданий. И подумай, стоят ли эти жалкие три дня целого года мучений, а уж тем более — целой загубленной жизни…

— Да, может и не стоят, — сказала Олива, — Но что же делать, мне и с ним плохо, а без него ещё хуже! Как он сказал, что я ему не нужна… — голос её оборвался слезами, — Зачем же и жить тогда…

— Если ты не нужна ему, это не значит, что ты не нужна никому.

— А кому я нужна?

— Мне нужна. Друзьям своим нужна. Миру нужна…

— А мне весь мир не нужен, — сказала Олива, — Салтыков один для меня всё. Я бы, может, всех вас отдала бы за него одного…

Тассадар опешил, словно от удара. Он встал и, не глядя на Оливу, направился к двери.

— Ну, тогда тебе никто не поможет. Даже я.

Олива секунду неподвижно сидела, и только когда Тассадар уже открыл дверь, чтобы уйти, до неё, наконец, дошло, как сильно она ранила его. И ещё до неё дошло быстрее чем когда-либо, что если она сию секунду не остановит его, то действительно потеряет всё.

— Куда ты? — окликнула его Олива.

— Я поеду в Северодвинск, — отвечал Тассадар, — Да и то, не знаю, зачем я сюда приехал…

— Подожди! — Олива схватила его за рукав, — Чёрт с ним, с Салтыковым! Хочешь, я вообще о нём больше никогда не заговорю? Одно твоё слово — и ты о нём больше не услышишь!

Тассадар остановился.

— Я буду рад, если ты забудешь его, но я хочу, чтобы ты это сделала не ради меня, а ради себя…

— А что бы ты хотел, чтобы я сделала ради тебя?

— Просто будь хотя бы, — сказал Тассадар, — Согласна?

— Согласна…

Они обнялись. Олива поцеловала его в губы и спрятала лицо у него на плече.

— Спасибо тебе, — тихо произнёс Тассадар.

— За что?

— За то, что ты есть…

…А город, окольцованный рекой, тихо спал, закутавшись в ночной туман. В этот час почти не ездили машины, не ходили по улицам люди. Лишь по деревянному тротуару улицы Розы Люксембург шумно и весело возвращалась из клуба компания молодых парней.

— Ну чё, может, ещё по пивасику? — спросил Флудман, — На посошок, так сказать…

— Э, не, ребят. Я пас, — Райдер развёл руками.

— А я бы и от водочки не отказался, — подал голос Хром Вайт.

— Смотри, допьёшься, и будешь вон лежать как Салтыков вчера ночью в луже с хуем наружу…

— Это где такое? — поинтересовался Глад, — Чё, в натуре что ли Салт вчера так ужрался?

— А то нет! Реально, упал вчера на улице в лужу и хуй наружу.

— Так-таки хуй наружу?

— Ну чё я, врать что ли буду? — обиделся Райдер, — Мне сам Негодяев рассказал.

— Да Негодяев-то тебе расскажет, ты только уши развешивай, — хихикнул Флудман, — Негодяев да Олива — два знаменитых сказочника у нас в городе.

— Кстати, Олива-то, говорят, с Тассадаром теперь замутила…

— Кто говорит, Негодяев? — заржал Флудман.

— И Негодяев, и даже Кузька, — сказал Райдер.

— Ну, Кузьма-то лишнего точно не скажет, — заверил Гладиатор, — Раз даже он это говорит, значит, так оно и есть.

— То Сорокдвантеллер, то Салтыков, то Тассадар, — изрёк Флудман, — Интересно, кто у неё будет следующим?

— Ну, Флудманизатор, держись! Следующим будешь ты!

— Нет уж, спасибо, — заржал Флудман, — Мне как-то, знаете ли, не очень хочется в конце отношений получить ботинком по морде…

— Знаю-знаю я об этих боях без правил, — изрёк Гладиатор, — Жаль, что я не видел своими глазами эти рукопашные бои с элементами кунг-фу.

— Зато Паха Мочалыч видел, — сказал Райдер, — Он, кстати, до сих пор жалеет, что ему не удалось тогда заснять всё это дело на видеокамеру.

— Действительно жалко, вот бы мы поржали! Дом-2 отдыхает!

— Жара в Архангельске-2, ёптыть! Всем смотреть!

— Всем читать!

— Ну-ка, Глад, как ты там говорил-то? Порву на-кус-ки!!!

— Накуски! Однозначно!!!

— На мясооооо!!!

— Доооо! Это не мясоооо! Это куха-гхиль!

— Кстати, что-то «куха-гхиль» давненько к нам носа не кажет, — заметил Флудман, — Зазнался там у себя в Питере…

— Зато он в Москву в последнее время частенько нос кажет, — сказал Райдер, — Сказал, на следующей неделе опять туда поедет.

— К кому: к Волковой или к Поляковой? — поинтересовался Хром Вайт, — Или, может, сразу к обеим?

— К Волковой, к Волковой, — заверил Райдер, — Теперь уже точно к ней.

— Значит, скоро в Москве на свадьбе будем бухать? Круто! — обрадовался Хром, — Как раз двух зайцев убьём: и Москву посмотрим, и побухаем на халяву…

— Всё б тебе бухать, халявщик, — осадил его Гладиатор, — Делом бы занялся.