Кейт Петти - Жара

— Нет, нехорошо, — сказал Дон, — флейта тут как-то неправильно звучит.

Я чуть со стула не упала.

— Я не имею в виду то, как ты играешь, Дак, тут как раз все великолепно, особенно импровизация. Просто здесь флейта не к месту, нужен саксофон. Ты умеешь играть на пианино, Ханна?

— Недостаточно хорошо, чтобы заменить тебя.

Дон секунду подумал.

— А давай тогда я научу тебя играть на саксофоне? Тебе это будет несложно.

Я попыталась скрыть щенячий восторг.

— Здорово! Обожаю учиться!

Тут вмешался Кевин.

— Слушайте, мне пора идти. Я обещал Аделе, что послушаю ее мастер-класс.

Я уже достаточно осмелела к тому моменту, поэтому сказала:

— Ух ты, Адела уже мастер-классы дает?

Но примолкла, когда Дональд сказал, что тоже обещал прийти.

— Нет, Донни-друг, тебе не надо туда идти, — возразил Кевин. (Уж не из-за того ли, что у него какие-то виды на Аделу?) — Ты иди трусики выручай. Не отрицай очевидного. Мы все знаем, что это твоя идея. Одна леди очень огорчится, если ей не вернут белье, а мы не хотим, чтобы она огорчалась.

Дональд метнул на меня смущенный взгляд. Я скромно потупила глаза, не желая показывать глубину своего торжества.

— Ведь так, Ханна? Нельзя расстраивать нашу звезду, правда? — И Кевин убежал.

Кладовая располагалась за кухней в конце главного здания. Дождь лил как из ведра, и желающих прогуляться не было. Работники кухни сидели по домам, приходя в себя после воскресного обеда. Мы с Дональдом перебегали от дерева к дереву, чтобы не промокнуть насквозь. Чем ближе мы подходили, тем осторожнее двигались. Вот наконец и дверь холодной кладовой. Висячий замок был открыт. Я толкнула дверь, она распахнулась, и нас обдало волной холода — по влажной коже побежали мурашки.

— Так, — сказала я, оглядывая ряды холодильников и морозильников, — который?

— Ну, — смутился Дон. — Вообще-то их прятал не я, ты же понимаешь.

— А почему, собственно, в морозилке?

— А почему бы и нет? — Дональд заглянул в морозильник, заполненный картофелем-фри. Его лицо зловеще освещалось синим светом. — Я слышал, их положили в пустой. Чтобы никакой антисанитарии, честное слово.

— Естественно, — я подняла крышку, под которой лежали замороженные цыплята и рыба, — мешок будет в последнем ящике, который мы откроем, уверена.

— Нашел! — радостно заорал Дон и поднял странного вида сверток. Но тут он внезапно присел за морозильник и яростно замахал мне руками, чтобы я сделала то же самое. Слышались шаги и мужские голоса. Вошли двое.

Это были рабочие кухни с большой тележкой. Они включили свет — одинокую лампочку на сиротском шнуре.

— Нам надо три бачка замороженного мясного супа с овощами из третьего морозильника справа, — сказал один из них, — а потом иди ко мне и помоги с печеной картошкой из этой ямы.

Яма была у самой двери. Мы с Дональдом затаили дыхание.

Казалось, прошла целая вечность. Мы слышали, как в тележку перекочевали все семьдесят картофелин. Дональд прижимал к себе сверток, пытаясь не шуршать. Ощущения от прикосновения промороженного мешка явно не из приятных. Содержимое мешка постепенно оттаивало, и по футболке поплыло большое мокрое пятно. Наконец повара взяли все, что нужно. Тут и грянул гром.

— Выключи свет, пожалуйста. Я запру на ночь.

А-ах! Хочу ли я быть запертой в темной холодной кладовой на всю ночь, пусть даже вдвоем с Дональдом?

Висячий замок захлопнулся, и шаги удалились по направлению к кухне.

— О господи, — раздался в темноте голос Дональда, — и что теперь?

Сначала мы от души посмеялись. Надо же было в такое вляпаться!

— Мы можем тут долго просидеть, — хрипло сказал Дональд.

— Не сомневаюсь, — отозвалась я. — У меня даже мобильника с собой нет.

— И у меня, — Дон заговорил серьезно. — Им это не понравится! И он бросил пакет с бельем на пол. — Я весь промок и замерз. Надо бы согреться. Ты как?

Забавно, я подумала, что он имеет в виду пообниматься. Но нет. Я даже смутилась.

— Можно попрыгать-побегать вокруг, упражнения поделать, — предложил Дональд.

— Нет, спасибо, — сказала я. Не на это я надеялась. — А ты попрыгай. Так и время быстрее пойдет.

Он встал.

— Ты не возражаешь, если я сниму с себя мокрое?

— Я…

— Футболку, — добавил он и стянул ее.

Мои глаза постепенно приспособились к тусклому свету, пробивавшемуся из-под двери. Я не хотела пялиться на Дона, но тут он стал делать руками движения, которые помогают накачать мышцы груди, так что на него невозможно было не смотреть.

— Это упражнения канадской армии, — тяжело выдохнул Дональд, — мы в школе их выполняем.

Он сделал несколько наклонов под прямым углом. Я была загипнотизирована: никогда не находилась так близко к такому сильному телу. Торс Дональда блестел в слабом свете. Наконец он остановился передохнуть.

— Фу! Извини. Что-то я совсем замерз. И в темноте растерял все свои комплексы.

Многообещающе, подумала я. Что будет дальше? Он снова натянул влажную футболку и походил по кладовой туда-сюда.

— Интересно, тут теплое место где-нибудь есть?

— Нам, наверное, надо сидеть около двери, — предположила я, — тогда мы сможем крикнуть, если кто-то пройдет мимо. Да и потом теплее станет, если солнце выйдет. Если…

— Напрасные надежды, — сказал Дон. — Хотя ты права, давай расположимся у двери.

Он сел у выхода и похлопал по полу рядом с собой — я послушно села рядом. Тут было место как раз для двоих — между картофельной ямой и дверью, но все равно очень тесно. Я устроилась в дюйме от Дона, и все равно сидела как на иголках — вдруг мы соприкоснемся? Хотелось прижаться к нему, но моя застенчивая половина сурово держала меня на расстоянии. Хоть бы нас поскорее обнаружили! Иначе я за себя не ручаюсь. Может, нас и привели сюда небеса, но от этого не легче.

— Извини, что ты сказал? — Углубившись в свои переживания, я не расслышала слова Дональда.

— Ничего особенного. Просто пытался поддержать разговор. У тебя есть братья или сестры?

— У меня один старший брат, его зовут Джереми. К сожалению.

— Что к сожалению? То, что у тебя есть брат, или то, что его зовут Джереми?

— Ну, он, собственно, не так уж плох, просто… Я имела в виду то, что его зовут Джереми. Для меня он Джей, так как-то лучше звучит.

— Хм. — Недолгое молчание. — Не мне смеяться над именами других. Ну сама подумай — Дональд! Оно не так ужасно, когда произносишь его с шотландским акцентом. Вообще-то я привык, что люди со смеху падают, когда я представляюсь. Смешно, правда? Джон — нормальное имя, Дэн — тоже нормальное, а вот Дон — уже не совсем. Как поп-звезда шестидесятых.

Мне совсем не хотелось говорить об именах. Или о том, как связаны наши между собой.

— Расскажи о себе. То есть о своей семье, — попросила я.

Я честно не могла себе представить, как он живет. Особенно после встречи с его жуткой матушкой.

— У меня две старшие сестры. Намного старше. Я то, что называется, «запоздалая мысль». Или ошибка, что более вероятно. Когда я был маленький, мои друзья думали, что мама — это моя бабушка, а папа — дедушка.

— Мои родители в нормальном «родительском» возрасте, — сказала я, — но я их не часто вижу. Во всяком случае, мне от них уж точно нет никакой пользы.

— Невесело, — согласился Дональд. — Мои нормальные. Мама только для важности кричит иногда, не со зла. А папа может быть очень даже ничего, когда она ему позволяет. Знаешь, джаз любит по-настоящему. Но не может сыграть ни ноты — и никак не свыкнется с мыслью, что я могу! Так что папа всегда немного баловал своего любимчика Донни. Он уже смирился, что сына не будет и некому носить с ним килт, и тут родился я…

— Но ты же не носишь килт?

— Если тебя окрестили Дональдом Ангусом Брюсом Огилви, тебе придется носить килт, не сомневайся! Я как раз вчера весь день ходил в килте, да будет тебе известно.

— Покажи как-нибудь… А твои сестры? Сколько им лет?

— Они совсем древние. Двадцать три и двадцать пять. Я действительно поздний ребенок. Хотя, конечно, хорошо иметь старших сестер, потому что они всегда так возятся со своим младшим братиком. Я здорово скучал по ним, когда они уехали из дома и я остался в компании мамы и папы. В этом плане школа-интернат — хорошо. Хотя я больше туда не пойду. Со следующего семестра буду учиться в колледже.

— А я вот не смогу назвать своих родителей «компанией». Они страшно хотят, чтобы мы достигли чего-то грандиозного, но совершенно без их помощи. Иногда мне кажется, что им достаточно моей фотографии и табеля с лучшими оценками за экзамены. Им не интересна собственная плоть и кровь и, разумеется, еще меньше интересны сердце и душа.

— Уверен, что это не так, — сказал Дональд и немного подвинулся, чтобы видеть мое лицо.

Я очень удивилась. То, что мои родители совсем никудышные, — это факт. Кто такой этот парень, чтобы разбираться в моей семье лучше меня?

— Значит, я вру?

— Вовсе нет. Но знаешь, в интернате по ночам мы часто говорили о своих семьях. Особенно с младшими ребятами, когда они скучали по дому. Многие дети считают, что родители их не любят. Но потом они приезжают в родительский день, и ты понимаешь, что они точно такие же, как и другие родители, — мечтают поскорее увидеть своих дорогих детишек. Просто некоторые взрослые не очень хорошо умеют обращаться с детьми. Они любят их, и все такое, но не знают, как себя вести с ними. Никто их этому не учил, и само это не приходит.

Я немного подумала.

— Ну, папа пытается. Он слабовольный, но пытается. А вот с мамой у нас вечные конфликты. Она никогда не ставит меня на первое место. Работа — да, Джей — да, но я — ни в жизни, — я начинала горячиться.

— А какая у нее была семья?

— Бабушка умерла, когда маме было лет двенадцать…

— А ты не думаешь, что в этом-то и дело…

— Дональд, это было бы слишком просто! К чему все эти психологические потуги? Разве я не могу просто ненавидеть свою мать, как любой другой подросток?

— Это не в твоем характере. Ты слишком хо…

Но он не договорил. Встал, отошел от меня и немного попрыгал.

— Нога затекла, — попытался объяснить он. А прозвучало это вроде как нечего тут обниматься.

Мне стало не по себе. Дональд затронул больной вопрос. Я предпочитала не обсуждать эту тему. О чем тут говорить? Сейчас хотела признаться ему, что он мне по-настоящему нравится, хотела поговорить о жизни, о мире, о будущем, о нашем будущем, но мы говорили о моей матери. Обидно даже! Всегда ты все испортишь, мама!

— Ханна!

Донни уселся на холодильник, так что ноги болтались где-то около моего носа.

— Да? — я подвинулась, чтобы видеть его.

— Ты когда-нибудь писала музыку?

— Только то, что нужно было по программе в школе. А что?

— У меня возникла идея песни. В стихах я не очень силен, но мелодия вроде ничего. Можно как-нибудь сыграть ее тебе?

— Конечно. Если мы когда-нибудь выберемся отсюда!

Он посмотрел на часы.

— Скоро шесть. Я бы съел что-нибудь. И в туалет хочется.

— Спасибо за информацию. — Я тоже хотела в туалет, но говорить об этом вслух стеснялась. — А еды здесь полно.

— Только есть нечего. Погоди-ка, тут должно быть мороженое!

Он соскочил с холодильника и начал открывать крышки морозильников.

— Нашел! Ух ты! У них тут и «Магнумы», и «Максибоны», и что угодно. Тебе какое?

Я поднялась — ноги затекли и плохо слушались — и подошла посмотреть. Свет из недр морозильника освещал напряженное лицо Дональда. Он радовался находке, как маленький мальчик.

— Наверняка ты хочешь белый «Магнум», — сказал он и протянул мне мороженое.

— Да. Как ты догадался?

— Я тебя расколол, детка! — сказал он, закрыл крышку и содрал упаковку со своего эскимо с глазурью. — Так, куда денем улики? — Он скомкал бумажку. — Наверное, в карманы. Ты просто кажешься такой… Моя сестра Фиона любит такое мороженое, вот и я…

Мы стояли, прислонившись к холодильнику. Дон улыбался (вернее, в темноте я видела только блестящие зубы), и мы много говорили, но не более того. Ханна! Я мысленно шлепнула себя по щекам. Да, я влюблена в Дональда. Но первые несколько дней я либо избегала его, либо хамила ему. Вряд ли я ему нравлюсь. Насколько я знаю, еще ни один мальчик не был в меня влюблен. Дон, бедняга, сейчас в полном замешательстве. Вот радость-то — заперли в холодной кладовке с Дак! Представляю, что он будет рассказывать остальным. Насколько круче быть запертым в холодной кладовке с Аделой…