— Давай, вот с этого края разгреби еще сверху — только смотри не переборщи, а то еще сорвется… — Вероника почувствовала, что плита, косо нависающая над ней, зашевелилась. — А слышали вы про старика-то верующего? — продолжал тот, что спрашивал ее про руки-ноги.

— Какого еще старика? — переспросил другой голос, помоложе.

— А у него на глазах вся улица — как была — провалилась в трещину. Вместе с его домом. Сам он только по чистой случайности не дома был. А может, и учуял что костями своими стариковскими — шут его знает. Потом нашли его на дороге — сидит, молится, лбом поклоны бьет. Ребят наших за ангелов принял. Когда — спрашивает — светопреставление начнется? Я, мол, трубу архангела Гавриила уже слышал… Надо же, чего только люди не придумают. Некоторых достанешь — а они вылезают на свет Божий с поднятыми руками. Сдаются захватчикам. Мы — это, значит, у них захватчики. А землетрясение — это ракетный ядерный удар… Во как… Эй, там, внизу! — крикнул он, обращаясь к Веронике. — Сейчас поднимать будем — глаза зажмурь, а то ослепнешь!

Вероника послушно зажмурила глаза. Сейчас она ни о чем другом не могла думать — только о том, чтобы скорее оказаться наверху. Даже через прикрытые веки она почувствовала свет, но глаза сразу открыть не решилась.

— Ну, вылезай из своей берлоги! — сказал тот спасатель, что казался постарше остальных. — Поглядите, мужики, какую мы Снегурочку откопали — прямо тебе готовая фотомодель… И почти целая, — шутками он старался подбодрить Веронику и всех остальных, которые уже устали с утра до вечера смотреть на смерть и страдания.

Вероника попробовала пошевелить ногами, но не смогла — они затекли так, что, казалось, больше ей не принадлежали. Спина и поясница ныли. Руки хоть и слушались, но любое движение причиняло нестерпимую боль. Шея при каждом повороте хрустела.

— Ну что, сама небось не встанешь? — спросил старший и, не дожидаясь ответа, крикнул куда-то в сторону: — Ребята, носилки сюда тащите! Барышню транспортировать будем!

Только сейчас Вероника решилась приоткрыть один глаз. Оказывается, были уже сумерки — на западе теплились последние розовые лучи солнца. В воздухе висела вечерняя прохлада. Значит, она пролежала под землей почти целые сутки!

Тот самый спасатель, которого по голосу Вероника приняла за старшего, на вид оказался довольно молодым, спортивного вида мужчиной. Возраст выдавали только тронутые сединой виски. Он осторожно подхватил Веронику под плечи и под коленки, а затем опустил ее на приготовленные брезентовые носилки. Как только носилки оторвались от земли, Вероника повернула голову и окинула взглядом то, что осталось от их пятиэтажной кирпичной «хрущевки»: бесформенная гора битого кирпича, обломков мебели, пыльной одежды и других предметов человеческого существования, ставших в одночасье мусором. Она знала многих соседей — неужели все они погибли?

— Подождите, не уносите меня так сразу… — попросила Вероника и на несколько секунд умолкла. — Скажите, а вы достали из нашего дома кого-нибудь еще?

— Живьем только четверых, — так же хмуро, в тон ей, ответил другой спасатель, совсем молодой парнишка-кореец, — но все в разных подъездах. У пятого пульс сначала прощупывался, а потом… Крови он много потерял…

— А мертвых?

— Что — мертвых?

— Мертвых в нашем подъезде доставали?

— Ты еще спрашиваешь… — ответил кореец и отвернулся.

— Все, больше вопросов нет, — отчеканила Вероника и заставила себя проглотить слезы. — Несите меня куда положено.

Она понимала, что эти мужчины просто не в состоянии делить горе с каждым из спасенных. Когда двое с носилками спустились с горы обломков во двор, Вероника увидела остальных своих спасителей: грязные, небритые, они сидели вокруг костра в добытых из развалин шикарных кожаных креслах и молча курили. У некоторых одежда была перепачкана кровью. Один из них — в форме морского офицера — старательно наматывал на ножку от стула какое-то тряпье, а потом обмакнул ее конец в железную банку с крупными буквами «СОЛЯРКА» и поджег от костра. Вспыхнул яркий факел. Другой — бодрый белобрысый усач — держал в руке раскрытую трехлитровую банку с солеными огурцами — видимо, тоже обнаруженную среди остатков. Нисколько не смущаясь, он окунал в банку грязные пальцы, доставал огурцы и громко ими хрустел. Перехватив удивленный взгляд Вероники, он весело подмигнул ей:

— Хочешь?

Та поспешно замотала головой.

— А что — не пропадать же добру… Люди, понимаешь, старались, заготавливали…

— Спасибо. Мне пока нельзя ничего есть, — спокойно сказала Вероника. — И вообще, спасибо вам огромное за то, что меня вытащили. Дай вам Бог здоровья.

— На вот тогда, хоть водички попей… Снегурочка… — участливо улыбнулся «старший» и протянул Веронике неполную пластиковую бутылку. — Чего-чего, а этого добра здесь завал. Водопровод весь покорежило, с канализацией смешало. Японцы, вот, целых два вертолета минералки прислали. Теперь долго будем из этих бутылочек жажду утолять.

Вероника с благодарностью приняла бутылку. Сначала, лежа под землей, она мучительно хотела пить, но потом в ее организме, видимо, что-то перестроилось, и последние часы она почти не ощущала ни голода, ни жажды. Только теперь, при виде прозрачной, пронизанной жемчужными пузырьками воды, она поняла, насколько сильна ее жажда. Пока парнишка-кореец и второй молодой спасатель, которые взялись донести ее до ближайшей передвижной санчасти, курили вместе со своими собратьями, Вероника всласть напилась воды, жадно припав к горлышку бутылки. Движения ее были неверными, и вода стекала по подбородку, проливалась на меховой воротник замшевого пальто. Затем Вероника завинтила пробку, положила заветную бутылку рядом с собой, блаженно откинулась головой на носилки и закрыла глаза. Через некоторое время носилки снова качнулись и поплыли над землей. Вероника открыла глаза, осторожно повернула голову и стала смотреть на проплывающий мимо пейзаж.

Город лежал в руинах. Из домов остались стоять только деревянные — да еще некоторые низкие одноэтажки. Деревья и кустарники местами были выкорчеваны с корнем и походили на притаившихся возле дороги чудовищ… Кругом на обочинах и тротуарах пылали костры, бросая на уцелевшие остовы домов зловещие тени… В густеющей темноте появлялось все больше людей с самодельными факелами… Один из них подбежал к носилкам и наклонился к самому лицу Вероники — она даже уловила его несвежее дыхание, какое бывает у людей с больными зубами. «Наверное, ищет кого-нибудь», — подумала Вероника и, бегло встретившись с незнакомцем глазами, отвернулась.

— Извините, обознался, — пробормотал мужчина и побежал дальше.

Вдоль улиц рядами были сложены трупы — некоторые чистенькие и аккуратные, словно приняли смерть в своей постели, другие — перепачканные в крови и изуродованные до неузнаваемости. Встречались и те, что потеряли ногу, руку и даже голову… Неужели среди них есть и ее знакомые — учителя, одноклассники, их родители? Вероника вся подобралась изнутри, как пружина, и бесстрашно смотрела на них, не отводя глаз.

«Ты должна быть настроена только на спасение, — учил Веронику знакомый хирург — старый заслуженный врач Петр Ефремович, который уже вышел на пенсию и теперь работал на приеме в детской поликлинике. — Жалость и сочувствие нужно спрятать на самое дно — иначе в самый ответственный момент у тебя может дрогнуть рука. А что касается мертвых — к ним вообще нужно относиться спокойно. Их уже не спасти».

Петр Ефремович водил Веронику в анатомичку — показывал ей вскрытие, учил не бояться мертвого тела. «Для тебя не должно быть душ — только тела, объекты. По-другому никак. Если о каждом будешь думать как о живом, то сама свихнешься — и не сможешь работать». Тогда Вероника еще готовилась поступать в медицинский — собиралась пойти по стопам матери. Но потом, после нелепой смерти ее любимой кошки Царицы, твердо решила, что будет лечить животных. «Врачей, которые лечат людей, и так много, — объяснила она родителям, — а вот тех, кто может помочь животным, в некоторых городах нет вообще». Именно тогда родилась идея поступать в Московскую ветеринарную академию…

Носилки все плыли и плыли над землей, а Вероника, словно завороженная, не сводила глаз с картины разрушенного города. Прямо над их головами с рокотом пролетел вертолет. Возле одного из полуобвалившихся домов работала какая-то съемочная группа, освещая его прожекторами и юпитерами. Рядом с крыльцом промтоварного магазина, в котором уцелел первый этаж, стоял фургон с надписью «ХЛЕБ», и грузчики, как тени, мелькали с лотками туда и обратно. В покосившейся витрине посреди груды расколотого стекла, в смешных неестественных позах лежали два манекена — мужской и женский. Мужской был одет в черный костюм, а женский — в какое-то легкомысленное полосатое платье. Почему-то вид этих беспомощно распластанных больших игрушек вызывал даже больший ужас, чем мертвые искалеченные тела людей. Даже спасатели, которые тащили носилки, покачали головами и переглянулись. Кореец философски заметил, кивнув в сторону витрины:

— Вот ведь… Этим ничего не сделается. Выходит, что люди — они и есть самые хрупкие. А все говорят, что фарфор с хрусталем. Нет, не так… — Он размеренно шагал, переступая через разбросанные по улице обломки искореженной мебели. — Другой раз раскопаешь человека. Сам он, как штопор, три раза вокруг себя перекручен, а где-нибудь под ногой лежит маленькая хрустальная рюмочка — целехонькая! Или какой-нибудь елочный шарик…

Они свернули в переулок, где сохранилось много почти полностью уцелевших построек. Может быть, толчки здесь были слабее, а может — стены крепче. Попадались и дома, которые были разрушены не до конца, а как бы перерезаны пополам. В одном месте Вероника увидела в таком разрезе целую квартиру: двуспальную кровать, сервант с посудой, диван с парой кресел, на стене — ковер и часы с маятником. Он еще отстукивал время…

Когда они подошли к передвижной санчасти, уже почти стемнело. Здесь царили суматоха и неразбериха. Где-то неподалеку тарахтела машина — спасатель объяснил ей, что это гудит силовая установка, которая гонит электричество в операционные. Кругом, укрепленные где только можно, горели факелы. Вдоль улицы выстроились военные машины с зажженными фарами и вертолеты — видимо, гуманитарная помощь. Кругом роились толпы людей, то и дело раздавались выкрики:

— Ваня! Ванечка! Отзовись!

— Папа! Ты здесь!

— Где мне достать кислородную подушку?! — И все в таком роде.

Раненых здесь разделяли на две категории — особо тяжелых помещали в уцелевшем здании прокуратуры, а тех, кто был легко ранен или просто в шоке, укладывали на раскладушки в больших солдатских шатровых палатках. Вероника попала в категорию «легких». Строгая девушка с блокнотом представилась «Службой оповещения населения» и записала в блокнот ее фамилию и имя.

На прощание кореец-спасатель протянул ей пакетик арахиса и сказал:

— Ну ладно, ты давай выздоравливай. Ты еще молодая — все у тебя будет… — После этого они взяли на лотке еще по паре бутылок бесплатной минералки и ушли.

Пока Вероника лежала на носилках и дожидалась своей очереди, она, почти не ощущая вкуса, съела орешки и запила их остатками воды. Несколько раз она снова пробовала пошевелить ногами. Кажется, теперь это ей удавалось. Но когда она попыталась подняться с носилок, чтобы поискать среди раненых Максима или кого-нибудь из знакомых, в глазах у нее помутилось и она рухнула прямо на газон. Очнулась она, когда носилки уже внесли в небольшой предбанник палатки.

Сначала пожилая хромая санитарка с совершенно непроницаемым лицом предложила Веронике помочиться в судно. Потом прямо на носилках раздела Веронику догола и слегка обмыла ее влажным ватным тампоном на палочке — видимо, чтобы не заносить в палатку лишнюю грязь. Общупала по очереди все кости, промяла живот. Густо смазала царапины и порезы зеленкой. Затем, ничего не спрашивая, вколола ей два укола («Противошоковый и глюкоза», — мелькнуло в голове у Вероники), натянула на нее чистую фланелевую больничную рубаху и велела двум помощникам унести ее и положить на раскладушку. Замшевое пальто и сапоги по причине их гигиенической негодности забрали в чистку.

Теперь Вероника лежала в скудно освещенной свечами палатке среди других легких раненых, и все ее имущество и богатство состояло из жесткого матраса, отсыревшей подушки и колючего шерстяного одеяла. Свернувшись под ним калачиком, она обхватила голову руками и постаралась выгнать из головы все мысли. Пока их груз был для нее непосилен…

3

— Мама!.. Папа!.. Максим!.. Бегите все на сопку… На сопку!.. А-а-а-а!!! Вытащите меня отсюда! Спасите! — Девушка из правого ряда металась, как в бреду, и в голос выкрикивала какие-то фразы.