— Но... твоя мама сказала мне, что ты работал в Германии...

Бен прервал меня гневным жестом.

— Ну, я вряд ли бы ей об этом сказал, как считаешь? Вряд ли её обрадовало бы, расскажи я ей, что не работал почти год, что потерял свою репутацию, сбережения, невесту... черт возьми, да я все потерял — из-за твоего гребаного мужа!

— Бен, — пробормотал Лукас, судя по всему, предупреждая его.

— Так что да, я знаю, кто он такой, — зло сказал Бен, взмахнув рукой в сторону Лукаса. — Я был в курсе про Рыцарей-лебедей, короля Людвига и лебединую песню с самого начала.

— Тогда почему не сказал? — Я была просто вне себя от злости. — Какого черта мы тратили время на этого Эдриана Холсбаха, замки и озеро, если ты и так уже все знал?

— А, ну конечно же, тут же все очевидно?! Не правда ли? — буравя меня глазами, гневно ответил Бен. — Отвожу я тебя на похоронах в сторонку и говорю такой: «О, кстати, Жасмин, а ты в курсе, что твой благоверный спер волшебный голос лебедя и припрятал где-то, и теперь некие люди пытаются его найти, а лебединые рыцари, так вообще из лат выпрыгивают, так они недовольны его пропажей, и теперь еще пуще бдят за волшебными лебедями, а мы с тобой, значит, должны будем пойти к той несчастной, немой возлюбленной Людвига — к изгнаннице царевне-лебедь, вдруг она чем поможет, иначе случится неизвестно что, и никому мало не покажется, а мы будем еще несчастнее, чем есть...». Скажи я тебе все это, как думаешь, каким было бы твое следующее действие? Ты бы подумала, что я сбрендил. Поэтому я и хотел, чтобы ты услышала все то же самое от других и сложила кусочек за кусочком в единую картину, как это сделал я. Я подумал, что так тебе будет легче это принять. Но, похоже, я в очередной раз ошибся. Чтобы я, ни сделал, все, черт побери, будет не так, да?!

— Ты... ты... — От гнева я начала заикаться. Не уверена, что смогла бы выразить словами, насколько я была в ярости от его слов. Мне даже пришлось побороть желание схватить все, что попадется под руки и бросить в его наглую башку. — Да как ты смеешь так со мной разговаривать! — проорала я, наконец, обретя дар речи. — Ты беспринципный, холодный, бездушный, самодовольный, эгоистичный мерзавец! Ты со мной обращался как с грязью с тех пор, как все это началось! Ты лгал мне, орал на меня, грубил! Был бесчувственным и жестоким! Ни грамма такта! Ты только усложнял, а не упрощал! Лиам был прав — ты чертов эгоист!

Бен поднес руку к голове и тихо-тихо проговорил:

— Не знаю, как я смогу продолжать все это. Это слишком тяжело.

— Бен, ты сам в этом виноват! Так не должно было быть. Мы оба хотели одного и того же. Мы оба любили одного и того же человека...

— Любили? — переспросил Бен и посмотрел на меня с таким выражением лица, что я даже непроизвольно отступила назад. — Любили? Да не любил я Лиама!

Лукас поднялся с кровати, но я едва слышала его слова о том, что нам всем нужно успокоиться. В следующую секунду Бен пересек комнату, схватил меня за руки и навис надо мной. Мне были видны и пульсирующая жилка на его виске, и то, как в его глазах пылал гнев. Его пальцы больно врезались мне в кожу, и он даже встряхнул меня слегка, когда прокричал мне в лицо:

— Я ненавидел Лиама, Жасмин! Просто охренеть, как я его ненавидел! Я был рад узнать, что он сдох! Если бы не исчезновение лебединой песни, я бы плакал от счастья на его похоронах! Понимаешь? А? Я ненавидел этого человека! Жаль, что он раньше не подох!

Я просто не верила своим ушам. Это был совершенно не тот человек, который открылся мне прошлой ночью. Я задрожала от страха и гнева. Наверное, Бен это почувствовал и резко отпустил меня, словно его ударило электрическим током.

Он попятился назад... я впервые видела, чтобы он так вышел из себя и не отдавал отчета своим действиям.

— Жасмин, — почти шепотом сказал он. — Прости, прости. Я не в силах больше себя сдерживать. Я теряю контроль.

В неожиданно наступившей тишине слышно было только неровное дыхание Бена. А потом я произнесла жестким, незнакомым голосом, который будто и не принадлежал мне:

— С меня хватит, я выхожу из игры.

Я развернулась на пятках и вышла из номера, желая поскорее оказаться от Бена как можно дальше. Но мне пришлось вернуться в его номер, чтобы забрать свои вещи. Я старалась делать все как можно быстрее, на случай, если он решит пойти за мной и попытается уговорить не уезжать, ведь здесь и сейчас мне хотелось только одного — быть подальше от него.

Когда я открыла дверь, маленькая лошадка, испугавшись, спряталась под кофейный столик, но, видимо, узнав меня, она вылезла из своего укрытия и радостно помчалась ко мне. Я схватила сумку, а следом и коробку из-под шахмат Бена, чтобы поместить в неё лошадку.

Никем не преследуемая, я выбралась из гостиницы и дошла до машины. Но быстро ехать, увы, не получалось. Мне вообще пришлось ехать вслепую, поэтому я просто как можно чаще поворачивала, съезжая с главной дороги, в надежде, что тогда у Бена не будет шансов меня найти, даже, если он отыщет еще одну машину, чтобы пуститься за мной в погоню.

Когда, наконец, я почувствовала себя в безопасности, оказавшись на безлюдном участке дороги, я выключила двигатель. Я дрожала от отвращения, и сердитые слезы заполнили мои глаза. Как же я ненавидела Бена! Как он мог такое говорить о Лиаме?! Как он посмел?! О собственном брате?! До этого разговора я думала, что его настроение было связано с тем, как он расстался с Лиамом. Но теперь было совершенно очевидно, что он не испытывал никаких угрызений совести — даже толику печали по поводу смерти своего брата! Как же так можно? Не оплакивать потерю родного брата? Я пыталась уговорить себя, что Бен наговорил все это в горячке — он просто был зол на Лиама за то, что тот спрятал лебединую песню или умер...

Но в глубине души я знала, знала, что с Беном было что-то не так. Это было внутри него, и Лиам всегда об этом знал — именно по этой причине он не хотел, чтобы Бен приходил к нам в дом, участвовал в нашей жизни, именно по этой причине он и не хотел искать пути примирения с ним.

Вот каким Бен был внутри — мерзким, жестоким и практически бесчеловечным в своей холодности...

Я сидела в машине и думала, что же делать дальше. После его выходки, я понимала, что не хочу с ним иметь ничего общего. И уж точно я не желала помогать ему в поисках лебединой песни. Но ему была нужна лебединая песня для Хайди, и я чувствовала, что должна продолжить пытаться искать то место, где Лиам её спрятал, если не ради Бена, то ради неё. Правда, мне пришло в голову, что он вполне мог выдумать эту душещипательную историю про болезнь, чтобы обмануть. Но нет. Я не смогла себя в этом убедить. Он был так искренен, так убедителен... Он может быть черствым, бессердечным ублюдком, но по тому, как он говорил о ней, было понятно, что там действительно с Хайди творилось что-то неладное, и, что Бен любил ее. Так что, какой у меня был выбор, кроме как попытаться помочь ему?

Заставив свое тело двигаться, я вышла из машины и сделала несколько глубоких вдохов морозного горного воздуха, расправила плечи и взяла себя в руки. Вся суть была в том, что чем раньше мы найдем песню, тем раньше я смогу оказаться подальше от Бена и больше никогда с ним не встречаться. Этот ночной кошмар закончится, и я смогу вернуться домой, в свою безопасную обитель, в круг своей семьи, к любимой еде и сну в мягкой постели.

Снедаемая тоской по дому, я уселась обратно в машину и, развернувшись, поехала обратно к гостинице, надеясь, что смогу без проблем отыскать туда дорогу, если учесть, что уехала я, куда глаза глядели.

К счастью, я довольно легко и просто нашла дорогу обратно. Я припарковалась на гостиничной стоянке, а потом заставила себя выйти из машины и войти внутрь. Только-только мы начали ладить с Беном, и он все разрушил. Как же я негодовала. Я могла только надеяться, что ему тоже удалось успокоиться, хоть немного, чтобы между нами вновь не началась гражданская война. Я уповала на то, что мы еще способны были на вежливое общение, но не слишком обольщалась.

Я взяла коробку из-под шахмат и пошла к себе в номер, ожидая, что Бен и Лукас там. Теперь, когда я знала кто такой этот Лукас на самом деле, мне очень хотелось с ним еще раз побеседовать. Может, имя Анри Роль-Танги ему что-то скажет, может, он знает больше о том, что произошло на озере в ночь, когда там были Эдриан, Джексон и Лиам. Лукас вообще мог находиться там. Во всяком случае, его история подтвердит или опровергнет рассказы остальных участников.

Но когда я открыла дверь в свой номер, то никого там не обнаружила. Зато номер был чистым, ни единого следа костяной трухи. Окровавленная игла и нитки лежали там, где я их оставила, чтобы Бен зашил Лукасу руку, но оба они исчезли. Потом я вспомнила, что Лукасу нечего было надеть, и решила, что они поднялись к Бену, чтобы подобрать Лукасу одежду. Правда, вряд ли бы эта затея увенчалась бы успехом, потому что Лукас был прилично выше Бена.

Я поднялась на третий этаж. У меня был ключ от комнаты Бена, поэтому я без труда отперла дверь и вошла, не постучавшись. Лукаса нигде не было видно. Но Бен был там. И он держал в руках мою электронную скрипку.

У меня сжалось сердце — он держал мой любимый инструмент, открытый футляр валялся на полу, а по его вельвету были разбросаны черные розы. Во мне немедленно вспыхнул гнев. Никто не имел право брать мою скрипку. Никто. Она была слишком ценна, и значила для меня слишком много, чтобы позволять другим людям прикасаться к ней. Кроме того, не умеющие играть на скрипке, очень часто обращаются с ней не должным образом, неуважительно. Они не понимают, как легко она может расстроиться. И вот Бен стоял посреди комнаты и держал в своих лапах мое сокровище. Этот человек не имел никакого права касаться её, особенно, когда меня здесь не было.

— Что, черт тебя дери, ты делаешь? — отчеканила я.

Он посмотрел на меня, и на его лице появилось странное выражение.

— Это ведь для тебя самая дорогая вещь на свете, не так ли? — спросил он голосом, напрочь лишенным эмоций.

— Да, — ответила я настороженно. У меня появилось очень плохое предчувствие. — А что?

Он отвернулся, чтобы полюбоваться на мою красавицу. И мне не понравилось то, как он это сделал.

— Положи! — приказала я. — Немедленно! У тебя нет прав прикасаться к ней!

Он оглянулся, его лицо ничего не выражало, но слова, которые он произнес, наполнили меня ужасом:

— Прости, Жасмин.

И я уже откуда-то знала, что он собирался сделать. Я ринулась вперед, переполняемая страхом, когда он занес скрипку над головой, и повалила его на кровать всей массой своего тела. Скрипка вывалилась из его рук и ударилась об пол с глухим стуком, от которого мне стало нехорошо. Все еще лежа на нем, я вытянула шею, чтобы оценить масштабы катастрофы. Струны, конечно, придется вновь настраивать, но в остальном вроде бы все было в порядке. Скрипка не пострадала.

— Да что с тобой не так? — проорала я Бену в лицо.

Не говоря ни слова, он грубо сбросил меня на кровать. Я попыталась схватить его за рубашку на спине, чтобы не дать ему встать, но не успела. Мои пальцы оказались недостаточно быстрыми. Время, будто остановилось, и это мгновение навсегда отпечаталось в моей памяти: моя изящная серебристо-голубая скрипка лежит на ковре, к ней приближается Бен и заносит свой ботинок над ней, с моих губ срывается умоляющий вопль не делать этого, но он не обращает никакого внимания, и его нога со всей силы обрушивается на инструмент. Я закрываю глаза, но слышу треск древесины, пластмассы и визг металлических струн, когда ботинок Бена растирает их по полу.

Ни одна скрипка не смогла бы пережить подобного, но я не могла принять случившееся, поэтому, когда открыла глаза, бросилась на Бена, стала бить его и царапать. Мне удалось один раз хорошенько ударить его по лицу, оставив на коже след от обручального кольца. Но потом у него получилось схватить меня за руку, и он грубо бросил меня на кровать с такой силой, что я распласталась на ней.

Его поведение можно было объяснить только тем, что он окончательно свихнулся. Я приняла вертикальное положение и умоляюще окликнула его:

— Бен!

К моему удивлению, он остановился и взглянул на меня. Я не ждала, что он внемлет мне, и когда он обратил на меня внимание, я не знала, что сказать. Какие слова помогли бы? Как можно было заставить его понять, что эта скрипка значила для меня? Я любила все свои скрипки, но эта была особенной — другой такой у меня уже не будет. Её нельзя было заменить. Ведь Лиам лично выбирал цвет и дизайн; он заплатил за неё, держал её в руках. Он слушал множество раз, как я играла на ней. Я вспоминала его и чувствовала себя ближе к нему, благодаря скрипке. Даже фотографии и домашнее видео не обладали такой силой, как она... Нужно было как-то заставить Бена понять её значение для меня, пока не стало слишком поздно. Он ударил по ней всего один раз, и, возможно, навсегда испортил её звучание. А может, её еще можно было спасти и отремонтировать... Меня душили эмоции, слезы ручьем лились из глаз, и я прохрипела испуганным голосом: