Наконец мне надоело таращиться в витрины закрытых магазинов и гадать, являются ли они чем-то большим или нет, и я вернулась к себе в номер. Там было так сухо и тепло после промозглой улицы. С каким же удовольствием я разулась и растянулась на кровати. Как же мое тело настрадалось за сегодняшний день.

Прежде чем заснуть, я все-таки заставила себя встать и достать из сумки путеводитель.

Я открыла брошюру на страницах с районом Монпарнас и пролистала их. Но не обнаружила ничего полезного, одни сплошные музеи да кафе. Если бы не лебединая песня, которая неожиданно умолкла именно там, то я бы посчитала название улицы не более, чем странным совпадением. Но когда я перелистнула следующую страницу, то замерла. На меня таращились десятки черепов, сложенных в форме креста. «Крест» со всех сторон окружали человеческие кости. Подпись под картинкой гласила: «Катакомбы Парижа». Когда я взглянула на адрес, то прочла, что катакомбы находились по адресу улица Анри Роль-Танги.

Оказалось, что к концу восемнадцатого века самое большое кладбище в Париже было закрыто по медицинским соображениям, а кости и разлагающиеся трупы свезли на тележках через весь город в район Монпарнас. На все про все ушло пятнадцать месяцев. Кости свозили туда вплоть до 1860 года. Считается, что в катакомбах погребено около шести миллионов человек. Катакомбы находятся в двадцати метрах под землей, они глубже, чем канализация и метро, и занимают площадь около ста пятидесяти метров. Они открыты для посещений, но только до пяти часов вечера и на ночь их тоже запирают.

Они идеально подходили. Их глубина не позволила бы никому услышать песню, хотя, с другой стороны, как же мне удалось услышать её на кладбище. Но я решила пока не заморачиваться по этому поводу. Лиам мог быть спокоен: катакомбы никто не будет сносить или перемещать, учитывая количество народа, погребенного там. Это был центр Парижа, но настолько глубоко под землей, что катакомбы могли служить прекрасным укрытием. И это объясняло, почему мне являлись кости с черепами и розами в Калифорнии и Германии. Катакомбы были куда лучше моей теории с кладбищами. И в довершении всего, стало понятно, почему Дюймовочка написала копытами «Анри Роль-Танги» на пыльной крышке футляра. Это был адрес, а не имя.

Я застонала, захлопнула книжицу и провела рукой по волосам. Я была уверена, что лебединая песня где-то там внизу, в катакомбах, но отправиться искать её будет означать... что мне придется спуститься с другими посетителями, а потом найти какой-нибудь укромный уголок и спрятаться там, пока все не уйдут, а катакомбы не запрут на ночь. А потом ждать, надеясь, что лебединая песня позовет меня, потому что она может быть где угодно, и без помощи мне не найти её в тех лабиринтах. Кроме того, если я её все же найду, мне придется просидеть там всю ночь, потому что двери будут заперты. Я должна буду дождаться первых туристов, которые появятся только с открытием, в десять часов утра и сделать вид, что я одна из них. Мне предстояло провести ночь глубоко под землей, наедине с кучей скелетов. От этой мысли я совсем пала духом.

Но какой был смысл на этом зацикливаться. Сделать это было необходимо, и я просто постараюсь не думать об этом. А сегодня нужно было хорошенько отдохнуть и выспаться, потому что завтра мне, скорее всего, не представилась бы подобная возможность. Но перед сном мне нужно было расслабиться, поэтому я потянулась к своей скрипке. На какое-то мгновение меня охватила паника, когда я не обнаружила скрипичного футляра. И я завертела головой по сторонам в его поисках, а потом вспомнила причину его отсутствия и сглотнула ком, застрявший в горле. Что же делать? Мне нужен был мой инструмент. Он помогал мне справляться с последствиями тяжелых дней. А в этом чертовом путешествии каждый день был чертовски сложным. Музыка и привычное ощущение скрипки под подбородком успокоили бы меня. Мне пришлось глубоко дышать, чтобы замедлить внезапное тревожное биение сердца, и вытереть холодный пот, выступивший на лбу.

У меня была ломка. Мне не хватало скрипки. Наверное, такие ощущения испытывает алкоголик, когда не может опохмелиться. Правая рука чесалась, ей не хватало смычка, а левой — инструмента. Мне нужна была музыка, и успокаивающее скольжение смычка по струнам, запах канифоли в воздухе...

В отчаянии я просто закрыла глаза, подняла руки и сыграла несуществующим смычком на несуществующей скрипке мелодию, которую знала наизусть. Когда я «доигрывала» пьесу, то уже почти чувствовала, что моя скрипка вновь у меня под подбородком, и я прижимаю пальцами струны. Но стоило мне открыть глаза, как волшебство исчезло. Моя настоящая электроскрипка была разбита Беном на мелкие кусочки в Германии, а её жалкие остатки спрятаны у меня в чемодане.

Я старалась не смотреть на них, пока вынимала из чемодана пижаму и зубную щетку, а когда легла в постель, спустя несколько минут, то натянула на голову одеяло и постаралась отключиться.

Я проспала весь следующий день. Мне хотелось встать отдохнувшей, и потому я оттягивала, насколько это было возможно, спуск в катакомбы. Ведь зайдя внутрь, я собиралась пробыть там до утра, и мне бы не хотелось пробыть там дольше необходимого. Катакомбы был открыты до пяти, но последних посетителей впускали в четыре.

Итак, без пяти минут четыре я вошла в безобидное маленькое здание в конце дороги, откуда ушла прошлой ночью, и купила билет. Утро я провела в магазинах, покупая все, что, как я думала, мне потребуется, и еще помогло бы меня замаскировать. Я в очередной раз прокляла свою внешность, из-за которой не могла смешаться с толпой. Будь он не ладен, этот альбинизм. С такими льняными волосами да бледной кожей, я была у всех на виду. Персонал вполне может меня запомнить, а рисковать мне нельзя. Поэтому я надела бейсболку, натянув её как можно ниже, а волосы заправила в джемпер.

Я надела перчатки, чтобы скрыть руки, и подняла воротник пальто, чтобы практически полностью скрыть лицо. Если бы на улице было тепло, мой вид наверняка вызвал бы подозрения, но зимой большинство людей было одето точно так же, как я.

Я купила билет у довольно угрюмого на вид мужчины, сидящего за столом, и пошла вниз по нескончаемой лестнице. Чем глубже я спускалась, тем сильнее менялся воздух — он становился старше, холоднее, неподвижнее. Наконец я добралась до подножия и очутилась в ярко освещенном помещении с фотографиями на стенах и информационным табло для туристов.

Ну да, разумно было сначала почитать что к чему, прежде чем слепо бросаться в омут с головой. Поэтому я осталась и прочла всю информацию, что там имелась. Там, конечно же, было то, что я и так знала: основные исторические сведения, который я почерпнула из путеводителя. Но еще я узнала, что подземная сеть лабиринтов находилась так глубоко под землей, что её пришлось укрепить, дабы она оставалась безопасной для посещений.

Я покинула это помещение и вышла в слабо освещенный коридор. Он был узким, длинным и казался бесконечным. Под ногами хрустел гравий, а стены по обе стороны были влажными. Я думала, что будет душно, но воздух оказался прохладным и чуть сырым.

Ни единого признака костей. Да и живых-то людей не наблюдалось, кстати. Если бы коридор не был единственным выходом из той комнаты, я бы подумала, что куда-то не туда иду.

Тишина немного угнетала, и подземный полумрак не внушал оптимизма. Я напряженно вглядывалась во тьму, мне все казалось, что там что-то шевелится. Время от времени мне попадались ворота в стене, через которые я видела маленькие кельи, большинство из которых были завалены обрушившейся породой. Я подняла взгляд на низкий потолок и постаралась не думать о том, что будет, если он рухнет.

Наверное, я пересекла половину Парижа, прежде чем добралась до входа в склеп. И там я, к своему облегчению, впервые столкнулась с другими людьми. А тот факт, что они не видели в катакомбах ничего, кроме странной и жутковатой достопримечательности, помог мне немного расслабиться. Я старалась не думать, во что превратится это место, когда я останусь торчать тут одна на ночь, а все туристы уйдут веселиться в рестораны и бары. Я снова ощутила прилив гнева на Лиама за то, что он меня оставил, и мне пришлось самой проходить через все это. Но гнев был лучше и продуктивнее скорби. Так что, в каком-то смысле, я почувствовала себя увереннее.

Освещение здесь улучшилось, и мне хорошо был виден вход в склеп, по обе стороны которого стояли два каменных столба. Поверх них лежала перекладина, а на ней я прочла следующее: «Arrête! C’est ici l’empire de la mort» — «Остановись, ибо дальше царство смерти».

Даже оставаясь снаружи, я могла разглядеть сплошную стену костей, сложенную от пола до потолка. Я вошла внутрь с другими туристами.

Воздух пах пылью, сыростью и столетиями. Меня ошеломило количество костей. Зал за залом были полны ими. Хоть дорожка и была довольно широкой, чтобы по ней можно было спокойно пройти, но стоило лишь мне раскинуть руки, как мои пальцы легко коснулись бы костей. Больше всего меня поразила организация этого места. Я прочла, что когда они только-только были сюда привезены в 1810 году, то черепа и длинные кости аккуратно сложили, а остальное свалили как попало за ними. Но после кто-то решил, что так не годится, и нужно кости рассортировать. Черепа были поставлены вместе, часто  аккуратными рядами, а иногда и в форме креста или даже чего-то, напоминающего по виду бочку.

Я проходила мимо сотен и сотен черепов, понимая, что тысячи их, миллионы, скрыты от моих глаз во тьме за первыми рядами. У большинства из них отсутствовала нижняя челюсть, некоторые потеряли целостность, когда их перевезли сюда, другие разрушились от времени. Их было так много, что у меня просто не укладывалось в голове, что когда-то это были люди, такие же, как я. Они ходили, говорили, дышали, и теперь их останки валялись здесь, перемешанные с костями других людей.

Каждый раз, когда я покидала один зал и переходила в другой, мне казалось, что я уже увидела все кости, но нет, и там лежала очередная груда костей, освещенная зеленым светом. С каждым шагом у меня на душе становилось все тоскливее и тоскливее. Как же я найду здесь лебединую песню? Катакомбы тянулись на многие километры. Проще было найти иголку в стоге сена.

Наконец они закончились, осталось только несколько колоколообразных впадин, демонстрирующих эрозию, от которой часто страдают карьеры известняка. Я задержалась в них, потому что в здешнем пространстве я не страдала так сильно клаустрофобией, ко всему прочему, рядом стояла лестница, ведущая наверх, а это означало, что был больший приток свежего воздуха.

Я прислонилась к холодному камню и посмотрела на карту в брошюре, которую мне выдали на входе в катакомбы. Мне сразу бросилось в глаза, что вход находился на значительном расстоянии от выхода, поэтому не стоило переживать о том, что персонал вспомнит обо мне и кинется искать.

Я сняла бейсболку, тряхнула волосами и, сунув головной убор в сумку, сверилась с часами. Без четверти пять — всего пятнадцать минут до закрытия. Я повернулась лицом к лестнице, которая вела на выход, и ощутила дуновение свежего воздуха. Это был мой последний шанс одуматься. Но как бы не соблазняла меня идея бежать отсюда без оглядки, выбора у меня не было, придется остаться. Спустя всего час, в катакомбах стало более темно и промозгло. Я чувствовала себя загнанной в ловушку, при мысли о том, что придется провести здесь еще семнадцать часов. Я даже немного запаниковала.

Но вскоре отбросила свои клаустрофобские настроения, спешно схватила рюкзак и зашагала обратно в сеть туннелей. Я чувствовала слабость и прекрасно осознавала, что стоит мне только остановиться, как я брошусь бегом обратно к той спасительной лестнице и полечу наверх, перепрыгивая через ступеньку, не оглядываясь.

Оказалось, что было совсем не сложно остаться незамеченной до закрытия. Я просто проскользнула за первые же попавшиеся ворота. Они оказались ржавыми и незапертыми. У меня вообще сложилось впечатление, что они тут были скорее для вида. Я попала в маленькую пустую комнатушку, вернее, в углубление в скале. Удостоверившись, что меня не было видно из дверного проема, я уселась у стены и стала ждать.

Через какое-то время спустились охранники с фонариками и провели осмотр. Не думаю, что у них хоть раз возникали какие-то проблемы в этом плане. Но мне казалось, что они уже вечность бродят и все никак не уйдут, мне даже взбрела в голову ужасная мысль, что им известно о моем присутствии. В конце концов, я же купила билет, прошла через турникет. Должны же они отслеживать, сколько человек вошло, а сколько вышло.

Хотя, с другой стороны, это не так-то просто, учитывая мам с маленькими детьми, которым билеты можно не покупать.

В общем, не знаю, были ли охранники бдительнее, чем обычно, потому что у них не сходилось число посетителей на входе и выходе, или они всегда так долго проверяли катакомбы. А может, это только мне показалось, что долго, из-за страха, что меня обнаружат, скорчившуюся здесь, в темноте. Мне было очень страшно, потому что вдобавок ко всему, я не смогла бы придумать разумного объяснения своему поступку, если бы меня нашли, и я не говорю по-французски.