Джулия Грегсон - Жасминовые ночи

Отец всегда был строгим, даже грозным, главой семейства. «Твой отец склонен к диктатуре, а не к демократии», – заметила как-то мать не без гордости. Но он никогда не давал волю рукам; во всяком случае, по отношению к ней. Но в тот день ей показалось, что она никогда его не знала либо знала частично, что эта сторона его натуры – настоящее зло.

– Если ты уедешь, – заявил отец срывающимся от гнева голосом, – больше не показывайся мне на глаза. Я не желаю тебя видеть.

– Я тоже, – спокойно парировала она. – Так что все.

Ей хотелось плюнуть в него, ударить его снова. Потом уже она разразилась слезами, потоком слез, но до этого написала свое первое письмо Доминику Бенсону. Это был вызов, акт непослушания, который переменил все.

«Дорогой пилот-офицер Бенсон,

я намерена приехать 17 марта в Лондон, в Королевский театр Друри-Лейн, на прослушивание в ЭНСА. Может, мы встретимся после этого?

С наилучшими пожеланиями,

Саба Таркан».

Впервые в жизни Саба была одна, да еще в Лондоне. Она спустила ноги с кровати на холодный линолеум. Руки дрожали так сильно, что у нее никак не получалось застегнуть платье. На тумбочке, испещренной множеством следов от потушенных сигарет, лежала Библия; рядом стоял пустой графин с дохлой мухой.

Почти всю ночь она провела без сна на неудобной кровати в убогом отеле на Боу-стрит, где поселилась по рекомендации ЭНСА. Она лежала с открытыми глазами под тощей, затхлой периной, вслушивалась в звуки ночного города и старалась не думать о доме, о маме с бабушкой.

Мать отпросилась с работы, чтобы проводить ее на вокзал.

– Когда же ты вернешься? – спросила она. Под зеленым тюрбаном ее лицо казалось мертвенно-бледным.

– Не знаю, мама, – как все сложится. Меня могут и не принять.

– Тебя примут, – угрюмо заявила мать. – Что же я скажу Лу?

– Скажи ей что-нибудь, что считаешь нужным.

– Ведь она ужасно огорчится, если ты уедешь.

– Мам, давай будем честными – ты сама готовила меня к этому. – Да-да, именно так: уроки музыки и пения, мечты, а в награду рыба и чипсы в «Плиз», когда Саба побеждала на конкурсах, – и вдруг такая перемена в настроении матери.

На вокзале они глядели друг на друга словно люди, потерпевшие кораблекрушение.

– Ну, пока, мама, – сказала Саба, когда подали поезд.

– Пока, милая. – Но в последнюю минуту Саба уткнулась в плечо матери, и они крепко обнялись.

– Не сердись на меня, – пробормотала Саба.

– Я не сержусь, – ответила Джойс, сдерживая слезы. – Удачи тебе.

Проводники уже закрывали двери вагонов. Саба вошла в купе, а мать повернулась и направилась прочь, стройная, в зеленом тюрбане; вскоре она скрылась в толпе. У Сабы защемило сердце при мысли о том, что она чудовище, потому что ужасно огорчает своих родных.

Номер обогревался газом. Хозяйка объяснила, как повернуть кран и куда поднести спичку, но Саба боялась, что газ вспыхнет, и предпочитала мерзнуть. Она просто закуталась в перину и пыталась сосредоточиться на предстоящем прослушивании. У нее почти не осталось сомнений, что это будет полный провал, и она жалела только о том, что назначила встречу с летчиком уже после ЭНСА. Он получил ее письмо и написал, что по чистой случайности он будет на той неделе в Лондоне и остановится в доме сестры недалеко от Королевского театра. Что они могут встретиться и выпить либо чая, либо вина в клубе «Кавур». Номер его телефона – «Тейт 678».

Где-то в три тридцать громко забурлила вода в уборной, расположенной в коридоре. Саба села на кровати и решила, что утром она позвонит летчику и отменит встречу. Прослушивание – и так большой стресс, надо беречь силы. Да и летчик может подумать, что она легкомысленная особа, раз согласилась на встречу.

Перед рассветом ее разбудил рокот бомбардировщиков. Около сорока тысяч лондонцев погибли тут во время «блицкрига»; этой информацией «обрадовала» ее напоследок мама. Дрожа в чернильном мраке, Саба включила лампу на тумбочке, сдвинула в сторону Библию, достала из чемодана свой дневник и написала на чистой странице: «ЛОНДОН».

«Я приняла либо самое глупое и неудачное решение в своей жизни, либо самое разумное. В любом случае я должна написать об этом. Возможно, это потребуется мне (ха-ха!) для моей автобиографии».

Она неодобрительно взглянула на ложную браваду своих «ха-ха», словно их писало какое-то постороннее существо.

«Дорогой баба, – добавила она после этого. – Пожалуйста, попытайся простить меня за…»

Скомкав листок, она швырнула его в корзину. Ведь он тоже виноват; она не станет ползать перед ним на коленях, да и не простит он ее, она уже это понимала. Впервые в жизни она жила по своим планам, без разрешения старших, и ей надо держаться своей линии, даже если вся затея закончится катастрофой.

Завтрак – тост и омлет из яичного порошка – она съела в одиночестве в холодном зале, где не горел газовый обогрев. Компанию ей составили лишь бело-розовые фарфоровые куклы из коллекции хозяйки. После завтрака она прошла пару улиц до Королевского театра, дивясь на грохот автомобилей и людские толпы.

На углу улицы она зашла в телефонную будку, сунула монеты в щель, повесила на крюк сумку с платьем и набрала номер Доминика Бенсона.

– Алло? – прозвучал женский голос, удивленный, воркующий.

– Знаете, я Саба Таркан. Мне нужно что-то сообщить пилоту Бенсону. Вы можете передать ему?

– Конечно.

– Мне очень жаль, мы договорились с ним о встрече, но я не смогу прийти – я не знаю, где я буду.

– А-а. – В голосе женщины прозвучало разочарование. Или Сабе это показалось?

– Простите, с кем я говорю?

– Да, конечно. Я Фрейя, его сестра. Я непременно передам ему ваше сообщение.

– Спасибо. – Она хотела добавить, что позвонит позже, но не успела. На другом конце провода положили трубку.

Учащенно дыша, она вышла из будки. Все ее мысли были заняты предстоящим прослушиванием и тем, что она приехала в Лондон, да еще одна. Больше она ни о чем не могла думать.

Первой неувязкой оказалось то, что Королевский театр Друри-Лейн находился на самом деле на Кэтрин-стрит, и Саба немножко заблудилась. Но потом все-таки отыскала театр и была разочарована – театр выглядел обшарпанным и серым – ни ярких афиш со знаменитыми певцами и артистами, ни ярких огней, ни швейцаров в униформе, ни шикарных дам в мехах, оставляющих за собой шлейф дорогих ароматов. Строгая вывеска извещала о том, что здесь размещается штаб-квартира ЭНСА, Ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих.

Саба поднялась по ступенькам и вошла в фойе, где за столиком сидел хмурый сержант. Перед ним лежали блокнот со списком фамилий и стопка каких-то формуляров.

– Я пришла на прослушивание в ЭНСА, – сказала ему Саба. Она нервничала, неожиданно для себя – ведь она впервые была в таком месте одна, без мамы.

– Местное или заокеанское?

– Я не знаю.

– Фамилия? – Он направил взгляд на список.

– Саба Таркан. – От волнения у нее забурлило в животе, и она пожалела, что съела на завтрак порошковую яичницу.

– Вы явились на час раньше, – сообщил сержант и уже мягче добавил: – Если хотите, можете подождать здесь.

Она уселась в старинное позолоченное кресло и стала разглядывать единственные красивые части интерьера – покрытый позолотой потолок и верхушки коринфских колонн, торчавшие из лабиринта наспех сооруженных кабинетов.

– Потрясающая красота, правда? – Перед ней остановился пожилой мужчина в зеленом вязаном кардигане; в руках он держал ведро и швабру. На его голове была фуражка с козырьком – головной убор швейцара. – Но сейчас мало что говорит о прежней роскоши.

Мужчина представился – его зовут Боб. Больше десяти лет он работал швейцаром в этом театре и любит его. И страшно переживал, когда год назад, во времена «блицкрига», крышу пробила 500-фунтовая бомба.

– Раз – и все, – сказал он. – Угодила прямо в оркестровую яму, пробила балконы. Пожарный занавес был будто смятый платок, кресла намокли, когда пожарники гасили огонь. Теперь мы постепенно наводим порядок.

Он поинтересовался у нее, как называется шоу, куда она хочет устроиться. Она ответила, что не имеет понятия – ее просто пригласили на прослушивание и указали время – половина двенадцатого, вот и все.

Насколько он может судить, сообщил он, понизив голос до шепота, она заменит певицу Эльзу Валентайн. Но пока тут сплошная неразбериха, тем более из-за новых осложнений на фронте. У них в одной Франции выпадают семьдесят пять процентов исполнителей, включая задние ноги пантомимной лошади.

– Так что не волнуйся, милая, – добавил он. – Они действительно скребут сейчас по донышку, ситуация тяжелая.

– Вы не очень деликатны, – обиделась она. Он подмигнул.

– Я пошутил, моя хорошая. Ты маленький бриллиант, не сомневаюсь.

К своей досаде, она смутилась. Младшая сестренка часто говорила, что в минуты обиды Саба напоминает раскаленную кочергу. Краска поползла по ее груди, шее, и вот уже запылало и лицо.

Потом Саба заполнила формуляры, дрожащей рукой написала имя, фамилию и род занятий. Часом позже она уже поднималась вслед за Бобом по мраморным ступеням. Когда они шли по полутемному коридору, старый швейцар знакомил ее с историей театра.

– Тут, милая, находилась комната, где Шеридан написал свою пьесу «Школа злословия». А вон там, – он распахнул тяжелые дубовые двери и показал пальцем на темную сцену, – там выступала Элинор Гвин, та самая «апельсиновая леди», фаворитка короля Карла II, которая поначалу работала разносчицей апельсинов в театре. Считается, что Нелли стала первой в Англии театральной актрисой, до нее женские роли исполняли мужчины.

– Гардеробная, – крикнул Боб, кивая на помещение, где стучали швейные машинки, лежали задники – декорации заднего плана из холста и бархата – и груды париков. – А вон там… – он остановился, приложил палец к губам и показал пальцем на темную комнату, – был найден труп. Самый знаменитый, – добавил он и, округлив глаза, прошептал: – Настоящий труп. Там, за сценой. Его призрак является по сей день и…

Не успел он договорить, как с его головы слетела фуражка.

– Скверный мальчишка! – Перед ними, позванивая браслетами, предстала роскошная блондинка лет тридцати. Она шутливо ударила Боба по затылку и чмокнула в щеку. Воздух наполнился ароматами роз и жасмина.

– Арлетта Сэмсон, провалиться мне на этом месте! – просиял старый швейцар. – Мне никто не сказал, что ты приехала.

– Прослушивание. Им следовало бы знать, что я в превосходной форме. Но, вероятно, слухи об этом еще не дошли до Лондона. – Она взмахнула руками, изображая шутливое удивление.

– Дай-ка мне твой ридикюль, девочка. – С радостной улыбкой Боб забрал у блондинки розовый кожаный чемоданчик для косметики. – Где же тебя носило, дорогая моя?

– Два месяца я работала в «Палладиуме», до этого в Брайтоне. А кто эта бедняжка, которую ты так безжалостно пугаешь?

– Саба Таркан. – Снова звякнули браслеты, когда блондинка пожала ей руку. – Я тоже приехала сюда на прослушивание.

– Ну, рада познакомиться. – Рука Арлетты была сильная и жесткая. – Сейчас я покажу тебе нашу гримерную.

Саба шла за Арлеттой в шлейфе ее духов. Ночные страхи постепенно таяли. Вот оно, началось! Знаменитый театр, загадочный призрак, роскошная блондинка с походкой женщины-вамп, шуршание ее шелковых чулок. Она так небрежно, словно нечто само собой разумеющееся, упомянула «Палладиум». И скоро так или иначе решится будущее Сары…

– Вообще-то, Боб прав насчет призрака, – сказала Арлетта, когда они продолжили путь по длинному коридору. – Там был убит какой-то парень, не помню, когда это было… Вроде в шестнадцатом веке… Он крутил любовь с женой директора. Труп обнаружили под сценой во время ремонтных работ. Призрак является только днем и только тогда, когда представление успешное, так что мы все его любим. – Арлетта мелодично засмеялась. Сабе она нравилась все больше и больше.

– Сегодня его видели? – поинтересовалась Саба.

– Пока еще нет, милая, – ответил Боб. – Но еще увидим.

Гримерка располагалась в лабиринте полутемных и пыльных помещений, начинавшихся за сценой. Арлетта поставила перед зеркалом свой чемоданчик, зажгла свет и всмотрелась в свое отражение, проведя пальцами по бровям.

– Сколько они сегодня посмотрят?

– Семь или восемь, – ответил Боб.

– Неужели, милый? – удивилась Арлетта. – В прошлый раз было около сотни. Мы ждали весь день.

Боб заглянул в мятый листок.

– Угу, вот. Две певицы, три акробата, танцовщица и какой-то комик, имя не указано. Хотите чая, девочки? Чайник недавно вскипел.

– Какой ты умник! – воскликнула Арлетта. – Ты читаешь мои мысли.

– Ничего не понимаю, – озадаченно пробормотала она, глядя на дверь, захлопнувшуюся за Бобом. – Обычно на кастинге бывает минимум человек пятнадцать. Но ладно, как есть, так и есть. – Она села за туалетный столик, полный грязных пепельниц и засохших роз из каких-то древних букетов. – Они любят свои маленькие секреты. Значит, я могу спокойно посидеть перед зеркалом, пока не явились остальные. Ты не возражаешь?