Ханна и Мелани вместе с другими пассажирами встали и вышли из вагона. Запах масла и туннельной плесени преследовал их до самой лестницы, ведущей наверх. А наверху их встретил аромат пиццы: перед дверью одной из пиццерий сидели люди, которые ели или ожидали свой заказ.

— Вон туда, — сказала Ханна и указала на перекресток. — Тут не очень далеко, мы дойдем, правда?

Мелани кивнула и подставила прабабушке руку, когда они стояли у пешеходного перехода, ожидая, пока на светофоре загорится зеленый свет.

Время изменило облик домов, но то тут, то там Ханна узнавала некоторые из них. Она прекрасно помнила, что находилось раньше на этом месте.

— В этом доме на той стороне раньше был овощной магазин, а вон в той галерее находилось кафе, — рассказывала она с горящими глазами.

Мелани вдруг осознала, что сама она до сих пор слишком мало интересовалась историей родного города.

— Скажи, разве тебе раньше не хотелось посмотреть на балхаус и на эти улицы? — спросила девушка. — Ты ведь в любое время могла поехать в восточную часть города!

После свадьбы, состоявшейся в 1949 году, Мария поселилась во французском секторе города, который позже вошел в состав Западного Берлина. И Ханна, бывая там, имела возможность бывать также в русском секторе.

— Время от времени хотелось, но я очень боялась.

— Боялась? — удивилась Мелани. — Чего ты боялась?

— Своего прошлого. И еще я боялась узнать, что случилось с людьми, которых я когда-то знала. Мой отъезд из Берлина был довольно… довольно поспешным, и мне кажется, что тем самым я оттолкнула от себя очень многих.

— А почему ты уехала отсюда так поспешно?

И об этом Ханна тоже никогда не рассказывала. Мелани знала биографию своей прабабушки с того момента, как она в Париже познакомилась с Дидье — отцом Марии. Это произошло в 1929 году, и в том же году родилась ее бабушка, это Мелани знала совершенно точно.

— Если я расскажу тебе об этом сейчас, то забегу вперед и пропущу много важного, не так ли? — Ханна покачала головой. — Нет, одно событие должно следовать за другим. Мы почти пришли.

Мелани осмотрелась по сторонам. На Розенталерштрассе стояли, тесно прижавшись друг к другу, здания разных оттенков серого. Они еще излучали обаяние времен Германской Демократической Республики. Кое-где, конечно, уже были сделаны попытки раскрасить эту картину. Когда Мелани станет такой же старой, как Ханна, это место наверняка будет иметь другой вид.

Прогремел трамвай, издавший короткий звонок, словно водитель опасался, будто они прыгнут на рельсы. Когда трамвай проехал мимо, Ханна указала на угловой дом с фасадом в стиле модерн, в верхних окнах которого был виден выпуклый логотип больничной кассы. Внизу находилось кафе, в котором было довольно много посетителей.

Это место Мелани знала.

— Тут был универсальный магазин, не так ли?

Ханна кивнула, а потом, запрокинув голову, посмотрела вверх:

— Да, знаменитый магазин «Вертхайм». Очень жаль, что фасад реконструировали. Раньше здесь были очень красивые окна и рельефные фигуры. Почти не верится, что тут разместили больничную кассу. Когда-то здесь было полным-полно товаров и людей.

— Что ты скажешь, если мы сейчас посидим в кафе и ты расскажешь мне, что было дальше в балхаусе? Наверное, тогда было прекрасное время. Платья с бахромой, чарльстон, джазовая музыка…

— Это действительно было прекрасное время, я бы даже сказала, лучшее в моей жизни. Хорошо, давай выпьем кофе, но, если возможно, внутри кафе. Не хочу рисковать своими костями.

Несколько минут спустя они уже сидели в маленькой нише в кафе, откуда из окна открывался вид на улицу и на других посетителей. Над головами Мелани и Ханны висел серебристый вентилятор, который, казалось, попал сюда прямо из фильма «Касабланка». Летом, конечно, он обеспечивал приятную прохладу, а сейчас был выключен. Ящики для кофе у стены (наверное, служившие декорацией) были начищены до блеска. Перед ними на столе поднимался пар из двух чашек капучино с толстой шапкой молочной пены.

— Такой кофе, как этот, надо было продавать еще в те времена, тогда владелец этого кафе стал бы очень богатым, — с восторгом сказала Ханна, размешивая ложечкой пену. — В конце двадцатых годов, незадолго до мирового экономического кризиса, люди интересовались всем, что обещало доставить им удовольствие. И они любили экспериментировать. Женщины коротко стригли волосы и носили брючные костюмы, а некоторые из них даже научились управлять автомобилем. Действительно, прекрасное было время! Жаль, что потом все пошло иначе. Как по мне, лучше бы это прекрасное время продолжалось вечно. Но развитие мира — это не концерт по заявкам.

Мелани согласилась с прабабушкой.

— А сейчас ты, конечно, хочешь услышать, что было дальше, не так ли? Лучше всего, если мы начнем с этого места, где тогда был магазин «Вертхайм», а не кафе и больничная касса.

Ханна сделала глоток кофе, вытерла салфеткой следы молока с губ и продолжила свой рассказ.

13

Берлин, 1927

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы на следующее утро пойти к фрау Кюнеманн, однако та, как и обещала, дала мне маленький конверт, в котором была моя заработная плата за целую неделю. Кроме того, хозяйка настоятельно порекомендовала мне сделать паспорт, потому что он мог мне понадобиться.

Одна мысль о том, что мне придется идти в регистрационный пункт, привела меня в ужас — все-таки я до сих пор не знала, жив Хансен или нет. Правда, потом я поняла, что новый паспорт — это второй шанс. Я могла официально стать другим человеком — Ханной Нхай.

С авансом в кармане я вместе с Эллой отправилась в город. Поскольку мое коричневое одеяние, по ее мнению, не подходило для прогулок, моя соседка по комнате, недолго думая, дала мне одно из своих платьев. Мне оно было великовато, потому что Элла была немного плотнее, чем я. Но оно пахло лавандовым мылом и на ощупь было приятнее, чем мое старое платье. Кроме того, я ведь собиралась надевать его не постоянно, а всего лишь один раз.

В регистрационном учреждении нам пришлось ждать довольно долго. Когда наконец подошла моя очередь, я была просто раздавлена множеством вопросов. Я сказала, что потеряла свой паспорт и только что приехала из Индокитая. После некоторых сомнений работавшая там дама выдала мне разрешение на пребывание и посоветовала все же зайти во французское консульство, чтобы там мне выдали новое свидетельство о рождении и французский паспорт, потому что Индокитай был французской колонией.

— Да, тут ничего не поделаешь, — сказала Элла, которая терпеливо меня ожидала. — У нас все так и есть. От колыбели до могилы — формуляры, формуляры…

Я не знала, что означает это выражение, по крайней мере, тогда еще не знала.

Мужчина во французском консульстве тоже был довольно приветливым и за небольшой взнос пообещал выслать мне необходимые документы. У меня стало легче на душе.

— Ну вот видишь, — прокомментировала Элла и взяла меня под руку. — Таким образом, теперь ты снова стала по-настоящему законопослушным человеком. Давай отметим это событие походом по магазинам.

Я была просто потрясена лавками и магазинами, выстроившимися вдоль тротуаров. Французский квартал Сайгона по сравнению с ними выглядел бедно. Перед витринами толпились люди. А те, кто не хотел ничего покупать, устремлялись к большому мосту, по которому время от времени проезжали огромные паровозы. Элла показала мне вокзал, затем потащила меня дальше, пока мы не очутились на Розенталерштрассе перед каким-то огромным, как сказала Элла, универсальным магазином.

— Это магазин «Вертхайм», — пояснила она, роясь в сумочке. — Здесь ты сможешь купить платье и туфли за те деньги, которые у тебя есть. И мне кажется, я тоже кое-что себе тут найду. Кстати, ты умеешь шить?

Этот вопрос застал меня врасплох, но я кивнула.

— Раньше я выполняла разные швейные работы вместе с бабушкой.

Больше я не стала ничего рассказывать, потому что боялась дальнейших расспросов.

Однако Эллу в тот момент история моей семьи совершенно не интересовала.

— Очень хорошо! — сказала она, проверяя содержимое своего кошелька, который извлекла из сумочки, и добавила: — Тогда тебе, собственно, нужно всего лишь купить немного ткани. Если ты сама будешь шить себе одежду, то сможешь сэкономить деньги, да и носить ты будешь не то, что все. Но на первое время тебе следует купить какое-нибудь готовое платье.

Если вид этого магазина уже снаружи произвел на меня невыразимое впечатление, то внутри мне стало не по себе. Элла же, казалось, привыкла здесь бывать. Она продолжала болтать, показывая мне то платья, то туфли, которые я должна была примерять.

Время от времени появлялся кто-нибудь из продавцов и спрашивал нас, какие у нас будут пожелания. В зависимости от того, был он молод или стар, Элла заводила с ним разговор. Молодых, привлекательных продавцов она держала при себе довольно долго, тогда как пожилых чаще всего отсылала прочь, заявляя, что мы сами разберемся.

Отдел тканей был большим, и с первого взгляда я даже не могла сказать, из какого материала я бы хотела сшить себе платье. Элла помогала мне, советуя, какой цвет подойдет к цвету моей кожи и моим волосам. То же самое она делала в отделе готовой одежды, где висели платья разных цветов и фасонов.

Создавалось впечатление, что Элла наслаждалась, улавливая удивленные взгляды персонала, пусть даже они были направлены не на нее, а на меня. Одному из юношей она рассказала, что я китайская артистка, которая выступает в Зимнем дворце. Сначала меня это возмутило, но потом я даже захихикала, увидев выражение лица этого юноши.

— В следующий раз мы им скажем, что ты была одной из жен китайского императора, но затем сбежала, потому что являешься противницей многоженства, — сияя, сказала Элла, когда мы с новым платьем и упакованной в сверток тканью под мышками шли по длинным проходам.

— Ты не должна такого говорить, — испуганно возразила я. — Они расскажут это еще кому-нибудь, а потом…

— Да что может случиться? — Элла легкомысленно отмахнулась и рассмеялась. — Берлин — большой город, и здесь очень много болтают, если день выдался длинным. После долгих лет нищеты люди мечтают и тоскуют по хорошим историям. Кто знает, может быть, однажды один из продюсеров немого кино увидит тебя и создаст фильм под названием «Наложница императора» или как-нибудь в этом роде.

Я улыбнулась, но улыбка моя была немного грустной, потому что я знала, что означает слово «наложница», и мне было неприятно, что это было похоже на мою настоящую историю, пусть даже я не была одной из жен императора.

Тем не менее в следующее мгновение слова Эллы потеряли для меня значение, потому что мы остановились перед одним из столов, на котором стояла черная швейная машинка фирмы «Зингер».

У нее была ножная педаль и ручное колесико, чтобы крутить. О такой машинке мечтала моя bà, и в Сайгоне время от времени я видела такие модели. С их помощью можно было делать великолепные, чистые, ровные строчки, и времени для этого требовалось вполовину меньше. Если бы у нас была такая машинка, мы смогли бы зарабатывать намного больше.

— О, ну ты и размахнулась! — воскликнула Элла, вертя в руках табличку с ценой. — Для того чтобы купить эту машинку, тебе придется очень долго экономить, не говоря уже о том, что этот столик с трудом влезет в нашу каморку.

Я даже не знала, что сказать на это. Действительно, Элла по моему лицу прочитала мое заветное желание.

— С другой стороны, ты могла бы ремонтировать вещи в балхаусе, если там что-нибудь порвется. Ты сказала фрау Кюнеманн, что умеешь шить?

Я покачала головой. Откуда я могла знать, что эти навыки могут пригодиться гардеробщице? Кроме того, я не хотела показаться фрау Кюнеманн навязчивой.

— Когда занавес в бальном зале опять надорвется, ты могла бы предложить ей его отремонтировать. Если хозяйка увидит, что ты это умеешь, может быть, она приобретет швейную машинку. А потом ей придется искать себе новую гардеробщицу, потому что ты больше не встанешь из-за швейной машинки «Зингер».

Я, наверное, смотрела на Эллу с таким глупым видом, что она добавила:

— Извини, сначала тебе придется привыкнуть к моим шуткам.

Элла оттащила меня от швейной машинки, но каждый вечер, лежа в постели, я мечтала о ней и о всевозможных платьях, которые могла бы на ней сшить.

Вечера в балхаусе были длинными, но для меня не существовало места лучше. Мне нравилось там находиться, принимать у людей пальто и шляпы, а затем слушать музыку, под которую танцевали посетители. Все это помогло мне вытеснить из памяти постоянно всплывавшие мысли о Гамбурге, а также страх, что я, быть может, убила Хансена.