— Бабушка, пожалуйста… — взволнованно начала Елена, однако Ханна еще не закончила.

— И, чтобы вы меня правильно поняли, добавлю: никто не говорит о том, что вы плохая мать, — продолжила она все еще строгим голосом, но затем произнесла примирительным тоном: — Вы делаете очень много, и я сама как мать знаю, что вы чувствуете! Но тем не менее не сомневайтесь в Мелани. Она любит вашего сына и сделала этот перерыв, чтобы побыть у меня, не для того чтобы развлечься. Ей просто нужно немного успокоиться, чтобы у нее снова были силы продолжать приходить к Роберту. Так что в следующий раз думайте о том, что хотите сказать, прежде чем незаслуженно обижать людей!

Несколько минут женщины смотрели друг на друга. Ханна тяжело дышала. Она все еще дрожала и была очень бледной.

В глазах Кати блестели слезы. Она ничего не сказала. Вместо этого она резко повернулась и выскочила из магазина под звон дверного колокольчика.

— Grand-mère, с тобой все в порядке?

Вопрос Мелани прервал неловкую тишину, которая последовала за уходом Кати. Ханна продолжала тяжело дышать. Ее взгляд был направлен на дверь. Он был каким-то странно отрешенным. Рука, лежавшая на палке, дрожала.

Беспокойство, словно огненный шар, взорвалось у Мелани под ложечкой.

— Grand-mère? — испуганно позвала она и схватила прабабушку за руку.

— Все хорошо, дитя мое, — отозвалась наконец Ханна и погладила свободной рукой пальцы Мелани. — Я не привыкла к такому волнению. Последний раз я так громко разговаривала лет тридцать назад. Тогда я читала мораль вьетнамскому партийному функционеру, когда он хотел запретить поставку тканей для моего магазина.

Она повернулась к Елене:

— Я рада, что моя дочь так хорошо воспитала тебя и ты не такая, как эта женщина.

— Катя очень волнуется за Роберта. Когда я с ней познакомилась, она была другим человеком.

— Да, в трудные времена люди показывают свое настоящее лицо, не так ли? Ты знала, что она придет?

Елена покачала головой:

— Нет. Если бы я знала об этом, то посоветовала бы вам сделать еще один круг вокруг квартала. Я слишком хорошо знаю, какого мнения Катя о тайм-ауте, который взяла Мелани.

Мелани смущенно дергала себя за рукав, что-то поправляя. Этот бой она должна была выдержать самостоятельно. Одна. Но от слов Кати ее словно парализовало. И снова в душе девушки проснулись сомнения. Действительно ли она делала достаточно для Роберта?

— Идем, дитя мое, — сказала Елена и обняла дочь за плечи. — Сейчас мы поедим. Тут неподалеку есть вьетнамский ресторанчик, в котором готовят прекрасные рулеты.

18

Берлин, 1927–1928

После того как моя фотография была напечатана в журнале «Моденшау», для меня все изменилось. Мне казалось, будто я сижу на карусели, которая вертится все быстрее и быстрее. Конечно, некоторое время я еще продолжала работать в балхаусе и жить там, однако приглашения на фотосессии от Хэннинга Вильниуса стали чаще. Дизайнеры мод буквально вырывали меня друг у друга. Они хотели, чтобы я фотографировалась в их платьях, чего я не могла понять, поскольку считала, что немецкие женщины со светлыми волосами и голубыми глазами выглядели гораздо красивее, чем я.

— Ах, что ты говоришь! — воскликнул Хэннинг, когда на очередных съемках я спросила его, почему эти люди хотят заполучить именно мои снимки. — Светлые волосы и голубые глаза здесь можно встретить повсюду, и можешь быть уверена, что законодатели мод больше не могут их видеть. А ты — девушка с экзотической внешностью, и это им нравится. И читателям тоже. Недаром они буквально вырывают «Моденшау» из рук продавцов. Клянусь тебе, недавно я видел пару молодых женщин, глаза которых были подведены на азиатский манер. Ты всем здесь вскружила головы. Ты сокровище, Ханна!

Мне казалось, что так оно и было на самом деле. Многие из гостей балхауса теперь узнавали меня, когда я стояла за стойкой гардероба, и, как и предсказывала Элла, мне пришлось отвечать на множество вопросов. Женщины удивлялись тому, что я все еще работаю в гардеробе. Я отвечала им, что эта работа доставляет мне удовольствие и я не могу жить только за счет фотосессий.

Однако денег, которые я получала за съемки, становилось все больше и больше, и я была уверена, что вскоре соберу достаточно средств, чтобы оплатить переезд в Индокитай.

Вот только хотела ли я этого?

Я стыдилась своих мыслей, очень стыдилась, но за это время я сблизилась с Лореном и боялась его потерять. Конечно, я хотела узнать, что случилось с Тхань. Я была перед ней в долгу. Но я спрашивала себя, обрадовалась бы она тому счастью, которое я здесь нашла, и позволила бы мне им наслаждаться или нет — пусть даже из-за этого пройдет еще некоторое время, прежде чем мы увидимся снова.

Конечно же, Тхань хотела бы, чтобы я была счастлива. Таким образом я успокаивала угрызения совести.

Фрау Кюнеманн, однако, была не очень рада тому, что я подрабатываю у модного фотографа. Как только съемки участились, она вызвала меня в свой кабинет.

— Мне, конечно, не нужно говорить вам о том, что это несерьезное занятие — позволять фотографировать себя для модных журналов, — начала она, усевшись за письменный стол.

Я была удивлена. Ведь именно фрау Кюнеманн будоражила город своим «Балом галстуков» и открывала двери балхауса для женщин любого возраста, в том числе и без сопровождения мужчин. Что же она видела несерьезного в том, что я фотографировалась для журнала мод, который рекомендовал женщинам новые фасоны платьев?

— Мне не нравится, когда мои сотрудницы подрабатывают на стороне. В большинстве случаев это их отвлекает, и однажды от этого начинает страдать их основная работа.

Она испытующе посмотрела на меня. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Неужели я стала хуже работать? Может, кто-нибудь пожаловался на меня? Я не думала, что Элла сказала хозяйке нечто подобное. Может быть, это сделал кто-то из гостей?

— Я обещаю вам, фрау Кюнеманн, что не стану хуже относиться к своей работе, — робко сказала я. — Это не было запланировано…

— Но журнал мод почуял добычу, — закончила Клер Кюнеманн мою фразу. Она снова встала и стала ходить по кабинету взад-вперед. — Эти газетчики устроены так, что будут требовать все больше. Берегите себя, девочка, чтобы они не раздавили вас своими требованиями. Ведь люди из «Моденшау» тоже являются частью журналистской братии.

Я задала себе вопрос: неужели у нее есть отрицательный опыт общения с газетчиками? Почему она так злилась на репортеров? Ответ не заставил себя долго ждать.

— Когда мой муж, царство ему небесное, умер, они набросились на меня. Молодая женщина, которая вышла за бизнесмена на тридцать лет старше ее… Они превзошли себя, распространяя сплетни, и в результате единогласно пришли к выводу, что я позарилась на деньги Августа Кюнеманна. Только при этом они не обратили внимания на то, что я любила Августа и что разница в возрасте для меня не имела никакого значения. Но попробуйте, скажите такое этим кровожадным собакам…

Фрау Кюнеманн какое-то время смотрела в окно, и я была уверена, что она думает о своем муже. Вместе с тем мне было немножко стыдно, что я узнала столь интимную подробность из ее жизни.

— Так что берегите себя и всегда помните о том, что мой балхаус — надежная гавань. Журналисты — люди настроения. Если сегодня они кого-то подняли высоко в небо, то завтра могут уронить на землю.

Она повернулась ко мне лицом и скрестила руки на груди:

— Ну ладно, до тех пор пока ваша работа не страдает от съемок, я буду это терпеть. Но я ожидаю, что вы не задерете нос и будете призывать посетителей к порядку, если они станут слишком восхищаться вами.

Я кивнула. К сожалению, лишь гораздо позже мне пришло на ум, что я могла бы сказать фрау Кюнеманн: моя известность будет привлекать в ее балхаус еще больше гостей. Позже, однако, я была рада тому, что промолчала, потому что хозяйка восприняла бы это как проявление высокомерия.

— Ну что, надрала она тебе уши? — с любопытством спросила Элла, которая, конечно, уже узнала, что меня вызывали на беседу.

— Она посоветовала мне сделать так, чтобы моя работа не страдала от фотосъемок, — честно ответила я, застегивая туфельки. — И мне не следует зазнаваться.

Элла фыркнула:

— Ей явно не нравится, что теперь у нее есть конкурентка.

— Конкурентка?

Как я могу составить конкуренцию фрау Кюнеманн?

— Разве ты не понимаешь, что весь Берлин всегда говорит лишь о ней — веселой вдове, которая устраивает скандальные балы. А теперь люди приходят в танцевальный зал, чтобы восхититься восходящей звездой на модном небосклоне.

Элла широко ухмыльнулась и показала мне ежедневную газету.

«Восходящая звезда на модном небосклоне», — было написано на титульной странице «Берлинер цайтунг ам миттаг».

Фотография под этим заголовком была сделана в фотоателье Хэннинга Вильниуса. Когда я прочитала имя репортера, мне все стало ясно. Речь шла об одном из друзей Хэннинга, который посетил нас во время фотосессии. Все это время он сидел и наблюдал за мной.

Я была настолько смущена, что Хэннинг даже накричал на меня, когда я не выполнила его указаний так, как он этого ожидал.

Наверное, друг и упросил его дать ему одну из фотографий. А поскольку этот репортер не мог упустить возможность написать в своем репортаже о том, где «восходящая звезда» работает, люди узнали, где могут меня найти. И они, без сомнения, могли узнать меня, пусть даже в гардеробе на мне не было повязки, украшенной перьями.

— Закрой лучше рот, иначе проглотишь жирную муху, — шутливо сказала Элла, кладя газету рядом со мной на столик, где лежала косметика.

— Я ничего не знала об этой статье, — растерянно проговорила я. — Фрау Кюнеманн не может воспринимать меня как конкурентку. Она должна радоваться, что в ее танцзал приходит так много людей.

— Да, но наверху, в танцевальном зале, все говорят только о тебе. Меня это тоже вывело бы из себя.

Элла подмигнула мне, поднялась и, когда я тоже встала, легонько шлепнула меня по ягодицам. Я пошла следом за ней немного озадаченная, но решила, что буду вести себя сдержанно, если люди начнут меня расспрашивать. Поскольку я не привыкла к тому, чтобы мне улыбалась удача, я боялась, что фортуна скоро снова отвернется от меня — а этого я не хотела, потому что мне по-прежнему нужны были деньги и я боялась потерять работу в танцевальном зале.

В тот вечер случилось то, что и должно было случиться. Гости с любопытством глазели на меня, и, к сожалению, среди них было слишком мало скромных людей, которые не решались меня расспрашивать. Посетители забрасывали нас не только пальто, но и вопросами: откуда я родом, как нашел меня Хэннинг Вильниус и так далее. Я старалась отвечать как можно сдержаннее, но люди хотели знать все больше и больше. Так как это были клиенты, которые хорошо платили, их не могла прогнать даже Элла. Лишь на вопросы молодых людей о том, не могла бы я сходить с ними в ресторан, моя подруга реагировала резко и отсылала их в Зеркальный зал, где они могли найти множество дам, которые только и ждут приглашения.

Вечером я ужасно устала, правда, больше от расспросов, чем от самой работы.

Не успела я лечь в кровать, как сразу же уснула.

Хотя я изо всех сил старалась не выделяться, посетители продолжали проявлять ко мне любопытство. Мои отношения с фрау Кюнеманн оставались напряженными. Зато мои отношения с Лореном стали более близкими. Поначалу я встречалась с ним тайком, чаще всего после того, как в балхаусе гасили свет. Мы забирались в сад, что немного напоминало мне о моем детстве, когда я и Тхань сидели в кустах. Но теперь все было совершенно иначе.

Я подолгу разговаривала с Лореном и узнала, что его родители живут недалеко от Парижа. Я не решилась довериться ему и рассказать о торговцах людьми и о «Красном доме», зато рассказала о своем отце, Сайгоне и своей семье. О Тхань я не упомянула ни слова.

Лорен отнесся ко мне с пониманием и, к счастью, не стал расспрашивать дальше.

— Рассказывай мне только то, что хочешь рассказать, — гладя меня по волосам и нежно трогая мои щеки, сказал он и в этот вечер, через два дня после того, как в газете «Берлинер цайтунг» появилась статья обо мне.

В это мгновение мне захотелось поцеловать его. До сих пор наши отношения оставались платоническими. Пусть даже мы были рядом, Лорен никогда не пытался перейти границу.

Часто он смотрел на меня с ожиданием, но никогда не проявлял разочарования, даже если я не давала ему того, на что он надеялся. Но в этот вечер, когда на небе висела золотая луна и ее края были розовыми от вечерней зари, все было иначе.