Элоиза Джеймс - Жажда любви

Ноябрь 1780 года

Поместье маркиза Уортона и Малмсбери

Далеко не всякая женщина ясно понимает, почему никто не хочет на ней жениться. Но и ясное осознание подобной проблемы – утешение, по правде говоря, весьма слабое. Однако в отношении леди Роберты Сент-Джайлз все было ясно как день – причиной всему полное отсутствие поклонников.

Карикатура в «Рамблерз мэгэзин» изображала леди Роберту со сгорбленной спиной и единственной сросшейся бровью, пересекавшей бугристый лоб. Отец, стоявший рядом с ней на коленях, молил прохожего найти ему достойного супруга для дочери.

Эта часть, к величайшему сожалению Роберты, не искажала истины. Отец действительно пал на колени посреди одной из улиц Бата. По мнению девушки, прозвище Безумный Маркиз, данное репортером отцу, также было довольно точным.

– Инбридинг, – изрек отец, когда она бросила перед ним журнал. – Они полагают, что на твою внешность повлияло огромное количество близкородственных браков. Интересно! В конце концов, ты, например, могла оказаться буйно-помешанной или…

– Но, папа, – почти заплакала девушка, – неужели ты не можешь заставить их напечатать опровержение? Я вовсе не урод и не горбата! Кто теперь захочет жениться на мне?

– Поверь, солнышко, ты воистину прелестна, – заверил отец, сведя брови. – Я напишу пеан[1] в честь твоей красоты и опубликую его в «Рамблерз». В нем я подробно объясню, почему был так расстроен, и снабжу его комментариями о похождениях прожженных развратников.

«Рамблерз мэгэзин» напечатал восемьсот восемнадцать строф, сочиненных маркизом и полных укоров в адрес некоего бесстыдного щеголя, ни с того ни с сего прилюдно поцеловавшего Роберту и даже не соизволившего извиниться. Но заодно в журнале еще раз напечатали оскорбительную карикатуру. Где-то под грудой возмущенных сетований маркиза, описывавших опасности гулянья по улицам Бата, было похоронено восторженное описание внешности Роберты, в котором она сравнивалась с ослепительными пышногрудыми грациями. Мало того, в стихах утверждалось, что она, единственная дочь маркиза «так же «элегантно-свободна, как и эти восхитительные создания».

Напрасно твердила Роберта, что термин «элегантно-свободна» мало что говорит широкой публике о состоянии ее спины и что слово «пышногрудые» прямо указывает на то, что изяществом фигуры она не отличается, то есть попросту толста.

– Ничего подобного! – безмятежно заявил маркиз. – Здесь ясно изложено все, что необходимо знать людям. Каждый, у кого есть мозги, сразу сообразит, что ты обладаешь очаровательно роскошной фигурой, точеными чертами лица и хорошим приданым, не говоря уже о том, что отойдет тебе по завещанию. Как видишь, я весьма остроумно намекнул на твое приданое.

Все, что видела Роберта, – строку, объявлявшую о том, что ее приданое – цветущее дерево персика.

– Это для рифмы, – пояснил отец, начиная сердиться. – К слову «приданое» трудно подобрать рифму, поэтому пришлось срифмовать его с персиковым деревом. В данном случае дерево – это, очевидно, синекдоха.

Роберта непонимающе уставилась на него.

– Это стилистический оборот, состоящий в употреблении целого в значении части, – нетерпеливо добавил он. – А целое – это поместье Уортонов и Малмсбери. Ты прекрасно знаешь, что у нас не менее одиннадцати персиковых деревьев. Конечно, поместье отойдет к племяннику, но сады не входят в майорат и поэтому останутся тебе.

Может, и нашелся какой-нибудь умник, понявший из стихотворения маркиза, что его дочь обладает не только одиннадцатью персиковыми деревьями, но и стройной фигурой. Но ни один из этих счастливцев не явился в Уилтшир, чтобы своими глазами увидеть все это. Следовало учитывать и тот факт, что оригинал карикатуры много месяцев стоял в витрине «Хамфриз принт шоп».

Но поскольку маркиз решительно отказывался предпринять еще одну поездку в тот город, где так несправедливо обошлись с его дочерью, Роберта Сент-Джайлз быстро обнаружила, что приближается семимильными шагами к самому неприятному этапу своей жизни, обозначенному как «стародевичество».

Прошло два года. И каждые несколько месяцев перед глазами Роберты проплывало ее будущее. Жизнь, потраченная на составление каталогов и переписку отцовских стихотворений, а также раскладывание по алфавиту отказов, полученных от различных издателей, для более позднего использования возможными биографами маркиза. Каждый раз она восставала. И каждый раз дело кончалось ничем: не помогали ни увещевания, ни мольбы, ни слезы, ни даже угрозы сжечь все стихотворения, какие только найдутся в доме. Только когда она схватила оду «Заварному крему, принесенному мне Мэри» и швырнула ее в огонь, до отца дошла вся серьезность ее намерений.

И только удерживая в своем владении единственный оставшийся экземпляр оды, она добилась разрешения посетить новогодний бал у леди Чомли.

– Нам придется остаться на ночь, – буркнул отец, неодобрительно выпятив нижнюю губу.

– Мы поедем вдвоем, – постановила Роберта. – Без миссис Гроуп.

– Без миссис Гроуп?! – возмутился отец и уже раскрыл рот, чтобы поднять крик, но…

– Папа, ты же хочешь, чтобы мне уделяли хоть какое-то внимание? Из-за миссис Гроуп я неизменно остаюсь в тени!

– Пфф!

– И мне понадобится новое платье.

– Превосходная мысль! Вчера я был в деревне, и один из детей миссис Партнелл бегал по площади, буквально посинев от холода. Думаю, ей твой заказ придется весьма кстати.

Роберта едва успела раскрыть рот, как отец повелительно поднял руку:

– Ты ведь не захочешь платья от другой модистки, дорогая? Или совершенно не думаешь о бедной миссис Партнелл и ее восьмерых ребятишках?

– Я думаю о перекошенных лифах миссис Партнелл! – отрезала Роберта.

Но ее отец мрачно нахмурился, ибо имел вполне определенное мнение о легкомысленной природе моды, а вместе с ним и твердое намерение всеми силами поддерживать жителей деревни, какими бы грубыми и неуклюжими ни оказывались изделия местных мастеров.

К несчастью, и новогодний бал не принес ничего нового. Ни одного поклонника…

Отец так и не согласился оставить дома миссис Гроуп.

– Это слишком ранит ее чувства, дорогая, – утверждал он, и поэтому Роберта провела вечер, наблюдая, как присутствующие перешептываются при виде откровенной потаскухи, неведомым образом затесавшейся в их общество. Никто не интересовался, действительно ли горбата дочь Безумного Маркиза, все слишком откровенно пялились на его шлюху. Хозяйка была возмущена дерзостью гостя, посмевшего привести на бал свою любовницу, и не стала тратить драгоценное время, представляя Роберту молодым людям.

Отец танцевал с миссис Гроуп. Роберта терпеливо сидела у стены. Прическа миссис Гроуп была украшена лентами, перьями, цветами, драгоценностями и птичкой из папье-маше. Поэтому Роберте было легко различить парочку в толпе и притвориться, будто она знать не знает своего родителя. Стоило пышному плюмажу устремиться туда, где сидела девушка, та поспешно ускользала и принималась бродить по залу. И столько раз навестила дамскую комнату, что окружающие скорее всего вообразили, будто у нее в дополнение к невидимому горбу еще и некое недомогание по женской части.

Наконец часов в одиннадцать некий джентльмен пригласил ее танцевать. Он оказался викарием леди Чомли и немедленно разразился путаной лекцией на тему откровенных потаскух. Кажется, он даже сравнивал миссис Гроуп с Марией Магдалиной, но поскольку, следуя правилам танца, они постоянно разлучались, до Роберты попросту не успевал доходить смысл очередного предложения.

К несчастью, они лицом к лицу столкнулись с маркизом и миссис Гроуп именно в тот момент, когда священник излагал свое мнение о шлюхах.

– Я уловил значение ваших слов, сэр, но миссис Гроуп ни в коем случае не шлюха! – раздраженно отрезал маркиз.

Сердце Роберты упало, но она безуспешно попыталась повернуть партнера в другую сторону.

Однако маленький, похожий на надутого голубя человечек уперся, расправил плечи и отпарировал:

– Советую на свободе подумать о моих словах, иначе горе вашей бессмертной душе!

Все, кому выпал счастливый жребий оказаться поблизости, прекратили танцевать, сообразив, что происходящее куда интереснее любого представления.

И маркиз их не разочаровал.

– Миссис Гроуп – одинокая женщина, чья душа достаточно добра, чтобы принять мое обожание! – проревел он так громко, что каждое слово разносилось по залу. – И она не более распутна, чем моя дочь, украшение и сокровище моего дома!

Совершенно ясно, что при этом заявлении все как один повернулись к Роберте, дабы своими глазами узреть признаки распутства на ее лице. Столь откровенный интерес был проявлен к ней впервые за вечер. Охнув, она бросилась в дамскую комнату.

В следующие полчаса девушка приняла несколько важных решений. Самое первое – с нее довольно унижений. Ей нужен муж, который никогда, ни при каких обстоятельствах не станет устраивать публичных спектаклей, выставляя себя напоказ. Кроме того, он не должен иметь ничего общего с поэзией. Второе: единственный шанс найти мужа – уехать в Лондон без отца или миссис Гроуп. Она отправится туда, выберет подходящего джентльмена и сумеет устроить собственный брак. Каким-нибудь образом.

Вернувшись на свое место в углу, она с новым интересом принялась разглядывать общество в поисках подходящего кандидата.

– Кто этот джентльмен? – спросила она проходившего мимо лакея, который в продолжение всего вечера бросал в ее сторону жалостливые взгляды.

– Который именно, мисс?

Она отметила, что у него приятная улыбка и, похоже, очень колючий парик.

– Тот, что в зеленом фраке.

Определение «зеленый» явно не отдавало фраку должного: очень светлая ткань была вышита черными цветами. Впервые в жизни Роберта видела столь изысканный костюм. Да и сам его обладатель был высок и двигался с бессознательной грацией истинного атлета. В отличие от других джентльменов, обильно потеющих во время танцев, на нем не было парика. Темная масса волнистых волос была прошита серебряными прядками и связана на затылке светло-зеленой лентой. Весьма опасная смесь беззаботности и поразительной элегантности…

Лакей протянул Роберте бокал, чтобы оправдать столь долгую, на взгляд общества, беседу.

– Это его светлость герцог Вильерс. Здорово играет в шахматы. Неужели никогда о нем не слышали?

Девушка покачала головой и взяла бокал.

– Говорят, он лучший шахматист Англии, – добавил лакей и, чуть подавшись вперед, прошептал: – Леди Чомли считает, что в забавах кое-какого рода ему нет равных… простите мою дерзость.

Глаза его так лукаво блеснули, что с уст Роберты сорвался невольный смешок.

– Я весь вечер наблюдал за вами, – продолжал молодой человек – вы все время притопывали ногой. Там, под лестницей, у нас свой бал. И похоже, никто не знает, что вы здесь. Почему бы вам не спуститься вниз и не потанцевать со мной?

– Не могу! Кто-нибудь обязательно…

Роберта огляделась. Зал был битком набит смеющимися, танцующими аристократами. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Никто вот уже больше часа не обмолвился с ней ни словом. Отец куда-то исчез вместе с миссис Гроуп, поскольку еще раз удостоверился, что она «невинная жертва», как он выразился, когда подсаживал ее в экипаж.

– Там; в лакейской, никто не узнает, что вы леди, – уговаривал паренек, – особенно в этом платье, мисс. Примут вас за горничную какой-нибудь леди. По крайней мере там вы хоть сможете потанцевать!

– Согласна, – прошептала Роберта.

Впервые за весь вечер перед ней склонялись молодые люди. Она придумала себе злющую хозяйку и очень веселилась, описывая, какая это пытка – одевать капризную госпожу, Дважды она танцевала со «своим» лакеем и трижды – с незнакомыми. Наконец, поняв, что все-таки существует некая отдаленная возможность того, что отец ее хватится, Роберта поднялась наверх.

И тут же сообразила, что имеется еще одна, гораздо более вероятная возможность того, что отец забыл о ней и отправился ночевать в гостиницу.

Роберта побежала по коридору, оставив открытой обитую фланелью дверь лакейской, и с размаху врезалась в герцога Вильерса, сбив последнего с ног.

Он посмотрел на нее снизу, взглядом, холодным, как зимний дождь, и, не шевелясь, изрек, хрипловатым, чуть тягучим голосом, от которого по телу Роберты прошла дрожь:

– Передайте дворецкому, что ему следует научить вас приличным манерам.

Роберта судорожно моргнула и сделала реверанс, ошеломленная истинно мужской чувственностью, волнами исходящей от него, этим поразительным лицом со впалыми щеками и пресыщенным взглядом прищуренных глаз. Он казался воплощением всего того, что отсутствовало в отце. Подобный человек никогда не сделается всеобщим посмешищем.