Оливия Уэдсли - Жажда любви

Влюбленным в нее мужчинам она представлялась трагической, глубоко страдающей натурой (полузакрытые длинными ресницами, увлажненные слезами очи, судорожно искривленные, нежные губки); поклонники верили и соболезновали ей до тех пор, пока сами не впадали в немилость и не начинали подозревать, что их предшественник, всегда «такой жестокий и грубо эгоистичный», во всяком случае, с лихвой получил по заслугам (или даже не по заслугам).

Но леди Диана была активной натурой; она не тратила время на сожаление о прошлом и считала упреки самым бесполезным занятием.

Изречение «смелостью города берутся» звучало для нее в вольном переводе: смелостью мужчины берутся, и она не пренебрегала для достижения этой цели никакими средствами; одним из этих средств была месть, другим — быстрая капитуляция, третьим — использование своих маленьких чар, и в результате она всегда имела успех.

Глубина ее эгоизма была поистине достойна изумления, но она позировала на бескорыстие, щедро делясь с другими, когда у нее случайно заводились деньги, особенно если эта щедрость могла вызвать восхищение окружающих.

Ей казалось, что «давать» — синоним бескорыстия, даже если дар ей ничего не стоил или даже приносил выгоду.

Красивая внешность очень содействовала на первых порах ее успехам (что касается развязок, она всегда брала на себя инициативу), и так как мужчины, в большинстве случаев, были лояльнее по отношению к ней, чем она этого заслуживала, она редко сполна расплачивалась по своим обязательствам.

Теперь она страдала единственно потому, что Сара и Жюльен полюбили друг друга и их ждало счастье.

Но с другой точки зрения это обстоятельство развязывало руки Шарлю, а леди Диана видела, что этот добродушный человек утратил за последнее время свой душевный покой.

Известие требует тайны… но Шарль?..

Ей казалось, что ей станет легче, если она, в свою очередь, сделает кому-нибудь неприятность.

— Пройдемся, — кивнула она Шарлю.

Он покорно извлек японский зонтик из связки, стоявшей около стены, и последовал за нею по серым каменным ступенькам, в направлении оранжереи.

Громадное фиговое дерево росло около белого здания с красной крышей и овальными отдушинами, в которых, подобно янтарным бусам, сверкали золотистые апельсины.

Леди Диана присела на ветхую каменную скамейку.

— Шарль, отгадывайте!

— Вы расплатились с вашими долгами?

— Чудес больше не бывает. Будьте оригинальнее и менее оптимистичны.

Он лукаво посмотрел на нее.

— Вы влюбились по-настоящему? Впрочем, и это было бы чудом, не правда ли? Или, может быть, какой-нибудь несчастный безумец возвращается в свою клетку: один из давно утраченных и оплаканных поклонников снова повергает к вашим стопам свою покорность и обожание?

— Ваши шутки не забавны, а неприятны, Шарль!

Он задел ее самолюбие своими язвительными замечаниями, и она радовалась, что в ее власти причинить ему огорчение.

— Сдаетесь?

— Безусловно!

— Прекрасно, но вы все-таки оказались пророком. Возвращается «она» для вас. Сара. Между прочим, она выходит замуж за Жюльена Гиза.

Она взглянула на него с жадным любопытством, подстерегая ожидаемую награду.

Но, к ее разочарованию, он продолжал упорно смотреть в сторону, точно не замечая ее присутствия.

Она слегка ударила его зонтиком.

— Очнитесь, соня!

Но он молчал, и леди Диана стала беспокоиться.

— Не валяйте дурака, Шарль, — воскликнула она с раздражением, — вам не к лицу разыгрывать передо мной роль несчастного любовника. Я слишком часто слышала о вашем разбитом сердце. Повторение ослабляет силу впечатления.

Он опять ничего не ответил и, не глядя на нее, встал с места. Его белый силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темно-синего неба.

— Это и есть ваша новость, да? — сказал он наконец глухо.

— Я знала, что вам будет приятнее узнать об этом первому. Но это секрет, слышите?

Шарль усмехнулся, и его отрывистый негромкий смех резанул по нервам леди Диану. Отношение Шарля к этому решенному вопросу, вспышка страсти, когда все было сказано, казались ей верхом идиотства, и она даже сомневалась, не представляется ли он просто, чтобы позлить ее, хотя для такого оптимистичного предположения не было никаких данных.

Она тоже встала и, взяв его под руку, заглянула ему в лицо; выражение этого лица и испугало, и рассердило ее.

Он буквально задыхался, глаза его налились кровью, губы были прикушены.

Внезапным движением он высвободил свою руку и пошел прочь.

— Шарль, — позвала она.

Он даже не обернулся.

Ее охватила дикая злоба.

Дурак, влюбленный дурак…

Опять его поведение не оправдало ее ожиданий!

Скотина…

Шарль отдал себе ясный отчет в глубине своего чувства к Саре только после того, как они расстались. Ему до смешного недоставало ее, все в мире утратило для него свою ценность.

Однако он сдерживал свое нетерпение и сознательно обрекал себя на тоску по ней, потому что именно теперь он мог надеяться. Она была свободна.

Некогда она тоже любила его.

И он прибегал к шаблонным афоризмам о любви, что со стороны такого чуткого человека являлось несомненным доказательством степени его влюбленности.

«Истинная любовь никогда не умирает».

«Тот, кто говорит о прошлом: „я любил“, никогда не любил в истинном значении этого слова». (При этом само собой подразумевалось, что Сара любила его в истинном значении этого слова. Женщины всегда скрывают свои чувства.)

Чистая женщина никогда не откроет своей души, пока она не уверена в возможности брака.

Но Шарль имел твердое намерение жениться на Саре. В течение последних недель он думал о ней не иначе, как о своей жене, он только и мечтал об этом. «Новость» леди Дианы сначала ошеломила его, потом пробудила в нем жгучую ревность, ту мучительную ревность, которая свойственна чувственной любви.

В порыве дикого бешенства он чуть не набросился на леди Диану, чуть не переломал ее нежные члены.

Сара — жена другого, этого натянутого дурака Гиза, с его двусмысленным чувством чести и нравственной ценности… Мысль о Саре и Жюльене, стремящихся друг к другу со всей силой молодой, горячей любви, делала его убийцей.

— Боже мой! — шептали его губы.

Он остановился в конце аллеи; сам того не замечая, он шел очень быстро и только теперь заметил, что обливается потом.

Внезапно он схватился рукой за сердце и упал на колени, до крови кусая себе губы.

Его лицо помертвело, он едва успел вытащить из кармана лекарство, которое всегда имел при себе, и в последнюю минуту проглотил содержимое маленькой капсулы.

Это было как раз вовремя.

Боль утихла.

Теперь он лежал на земле, закрыв лицо руками, и рыдал.

После глубоких потрясений часто наступает «перелом», который даже страдающему субъекту дает иллюзию мнимого покоя.

Страданья прекратились, для них нет больше сил, человек как бы освобождается от самого себя.

После двух суток безумия, во время которых Шарлю казалось, что он действительно лишается рассудка, для него наступил этот период обманчивого спокойствия.

Он смог думать о свадьбе Сары, смог думать о Жюльене, не испытывая болезненного сжимания сердца, которого так боялся, потому что оно всегда предвещало сердечный припадок.

Он уверял самого себя, что «выпутался» из этой истории, и испытывал нечто подобное тому, что испытывает выздоравливающий после долгой болезни.

В день приезда Сары он переселился в маленькую гостиницу, милях в пяти от замка.

Он не хотел вводить себя в искушение свиданием с ней — по крайней мере, верил, что не хочет этого, но, как и надо было ожидать, явился к ней на следующий же день. Быть в стороне казалось ему не по силам.

— Как вы плохо выглядите, — воскликнула Сара при его появлении.

— У меня был припадок, — ответил он, усаживаясь с ней рядом и даже улыбаясь. — Я все-таки остался, хотя вы и советовали мне уехать. Я помогал вашей матушке.

— Это было очень любезно с вашей стороны.

— Но теперь я уеду. Кстати, все ваши друзья разъезжаются! Я слышал, что Гиз получил назначение в Тунис.

Она заметно покраснела.

— Да. Не правда ли, это очень лестное назначение?

— Еще бы. Впрочем, надо отдать справедливость: Гиз — способный малый.

Он все время не спускал с нее испытующего взора.

Ощущение «пойманности» снова охватило его, пробуждая в его душе дремавшее там бешенство.

Гиз имеет право целовать эти губы, слышать биение этого сердца; Гиз будет обладать Сарой!..

Словно издалека донесся до него собственный голос, когда он спросил Сару о сроке отъезда Жюльена.

— Кажется, на следующей неделе, — неуверенно сказала она, вглядываясь в глубину парка.

Ей кажется! За какого же дурака она его считает, слепого, безмозглого, доверчивого дурака!

— И надолго? — снова спросил тот же чужой голос.

Сара предполагает, что он пробудет в Тунисе около года. Роберт поедет к нему на каникулах.

— Один? — совсем тихо спросил Шарль, — или и вы поедете?

— Нет, — возразила Сара, — впрочем, не знаю…

Впрочем… не знаю.

Очевидно, она поедет к нему, и они будут наслаждаться любовью под тропическим небом Африки, в волшебной экзотической обстановке, точно нарочно созданной для любви.

Он рано откланялся и вернулся к себе в гостиницу.

В его душе бушевала буря, и он предавался мрачным размышлениям в тиши наступавшего вечера; он думал о всех тех вечерах, которые ожидают Сару и Жюльена, об интимности, которая устанавливается между влюбленными, о той «полноте отдавания себя», на которую способны такие цельные и страстные натуры, как Сара.

Он в исступлении колотил руками по стволу дерева, к которому прислонился, пока руки его не покрылись кровью; небо и земля колебались над ним и под его ногами.

Все лето она осторожно флиртовала с ним и завлекала его в свои сети, а в то же время любила этого высокомерного дурака, которому было бы очень полезно узнать, с кем она целовалась в эти майские ночи и раньше, в далеком прошлом.

Что бы там ни было, он все-таки не первый!

Не он научил ее любить!

Шарль до самого утра пролежал на мокрой траве, под деревом. Он пришел в себя только на рассвете.

Культурная привычка «соблюдения внешних форм» и «приличного поведения» снова возымела на него влияние.

Какой ад таится в душе человека!

Но ему все-таки удалось взять себя в руки.

Ничто не вечно, и даже ревность — и та притупляется.

Он кое-как добрался до своей комнаты, не раздеваясь повалился на кровать и забылся тревожным сном.

Его разбудил приход слуги, принесшего кофе.

— Мсье болен? — спросил он, взглянув на Шарля, — не послать ли за доктором?

Шарль горько усмехнулся.

— Тут не поможет никакой доктор, — сказал он сам себе по-английски.

Весь этот день он чувствовал себя подавленным, но не испытывал острых приступов отчаяния.

Это настроение длилось до тех пор, пока он не отдохнул физически, а тогда душевный покой снова покинул его.

Почему бы ему не съездить к Саре?

Он не позволит себя распускаться.

Он заказал мотор, украсил гвоздикой свою петлицу и вышел из дому, изящный и нарядный, как всегда; только глаза блестели лихорадочным блеском.

Около самого замка он заметил автомобиль, укрытый в тени деревьев.

Привычка вежливости побудила его остановиться и предложить свои услуги. Оказалось, что это знакомые: Доминик Гиз и Колен.

Гиз приветствовал его очень сдержанно, Колен — с большой экспансивностью.

— Здорово, дружище! И вы хотите пожелать счастья отъезжающему?

— Он сегодня уезжает? — спросил Шарль.

— Мы поджидаем его с минуты на минуту… он должен выйти из парка через эту калитку.

Из парка… конечно, ведь Жюльен имеет свободный доступ в дом Сары… Он с нею в это мгновенье…

— У вас неважный вид, дружище, — сказал Колен.

— Влияние деревенского воздуха, — усмехнулся в ответ Шарль.

Колен пришел в восторг от его остроты и стал развивать ее перед Гизом, который, выпрямившись во весь рост, казалось, не замечал ни самого Колена, ни Шарля, ни окружающих предметов.