И в этот момент, боль сотней кинжалов пронзила его, взрывая тело, разрывая на части мозг.

Что-то неимоверное, оторвало его пальцы от кожи, которую он уже собирался содрать с тонких костей. Сила, ничем не ограниченная мощь и чистая ярость, которую он почти мог осязать, отбросила вампира, распластывая на полу, распластывая его, словно мешок наполненный тряпьем.

Стефан скрючивался, пытался сжаться в комок, но снова и снова получал удары такой мощи, которую еще не ощущал.

Он выл, скулил, плевался кровью, захлебывался ею. И отчаянно пытался прояснить взор, чтобы понять, что происходит, почему он не может противостоять этому…

Не могла эта девка обладать подобной силой…

Никто не мог победить его.

Никто, кроме…

Стефан непонимающе уставился на Теодоруса, закрывающего собой от Стефа эту сволочь. Глаза его отца пылали бешенством.

Он не понимал… Вампир заскулил, ощущая, как ломается каждая косточка в его руке, которой он дотронулся до этой твари. Завыл, когда его отец, перешел к ноге, ломая, круша все, что было еще целым в его теле. Делая со Стефаном то, что сам вампир так любил делать со своими жертвами.

Стеф заорал, когда ощутил, как вспарывается его живот, и все внутренности обжигает болью и воздухом…

- За что? - Едва смог прохрипеть он, раскрошенной глоткой. - Ведь она тварь, - вампир закашлялся, захлебнувшись своей кровью, - мразь, жертва…

Новый удар раскрошил его челюсть, заставляя глотать собственные зубы…

Теодорус нависал над ним, и его лицо - оно ужасало своим чистым, незамутненным ничем, бешенством. Он никогда не смотрел так на Стефана, и вампир скукожился, не имея возможности противостоять этому. Ни капли сожаления или сомнения. Приговор, приводимый в исполнение с максимальным мучением.

Не меняя выражения, ни дрогнув ни единой чертой, его творец беспощадно крошил его тело своей силой, не удостаивая собственное создание ответом.

Это было хуже всего! Теодорус предал его! Из-за чего? Из-за какой-то сволочи, грязной девки!

Разум Стефана взорвался ненавистью, но он ничего не мог уже поделать.

В один момент, все изменилось…

Стефан валялся на холодной промерзшей земле, обдуваемый холодным, пронизывающим, леденящим его вспоротые кишки, ветром. Являясь жалким комком порванных мышц и осколков того, что некогда было костями. Униженный тем, кого почти боготворил. Преданный тем, кто сотворил его…

Он смотрел кровавыми глазами в ночное небо, ощущая, как сменяется время. И знал, что не успеет в достаточной мере восстановиться до рассвета…


***

Это было полным абсурдом. Совершенно противоречило всему его опыту и всякой логике. И все же, он поступил именно так.

Тео сжал кулаки, пытаясь унять свою тьму, возвращая себе контроль над яростью.

Стефана надо было убить. Бесповоротно. Окончательно. Гнев, бушующий внутри требовал, настаивал на том, что Тео должен уничтожить, испепелить того, кто посягнул на его Лилию.

Но разум терзало сомнение. Впервые за тысячу лет он испытывал такое.

Лилия тихо вздохнула за его спиной, и вампир почувствовал колебания воздуха от того, что она пошевелилась, меняя позу.

После того, как он ей дал свою кровь, им не было нужды в прямом контакте, чтобы Лили видела через Теодоруса. И сейчас, мужчина знал, что она наблюдала все, каждое его действие, каждый момент расправы над Стефом, через призму гнева и ярости вампира, дикой, неконтролируемой потребности в муке того, кто угрожал его женщине.

Что она чувствовала теперь? Как она отнесется после этого к Тео?

Тысячелетний древний боялся… Это было невероятно, именно так все и было.

Не то, чтобы ее отторжение, если таковое произойдет, будет иметь значение. Теодорус никогда не отпустит ее. Никогда…, пока это слово отражает хоть сколь вероятное действие, пока он будет существовать. Даже, если ему придется подавить ее, воздействовать на сознание, заставить забыть все, что только что случилось.

Он пойдет и на это…

Вот только, за какие-то жалкие дни, которые не были и секундой в его вечности, ее мнение, отношение Лилианы к нему, стало иметь значение. И вероятность того, что Лили может возненавидеть его или испугаться…, была не тем, что он желал бы сделать действительностью. Нет, определенно, он готов был уничтожить кого угодно, лишь бы не допустить подобного. Пойти на любой компромисс, заключить договор с кем угодно…

Она знала, что он вампир. Лилия выросла в клане Карателей, и не могла не знать того, что творили ему подобные.

Но…, но…, все логичные доводы Тео разбивались о стену абсурдного и иррационального опасения того, что она не захочет подойти к нему после всего, чему стала свидетелем.

Теодорус медленно повернулся и посмотрел на Лилиан, так и стоящую в углу, куда ее загнал Стефан…

Гневный, грубый рык завибрировал в его груди при мысли об этом, заставляя оскаливаться вампира.

Но Теодорус пытался взять себя в руки. Овладеть своим бешенством.

Никогда и никому, даже себе, он не признался бы в том, чем было то ощущение, что жидким льдом сейчас растекалось по его венам при виде страха в ее слепых, обращенных на него глазах…

Кого она боялась? Его - Тео? Или же отголосков пережитого ужаса?

- Лилия… - Ему удалось проговорить ее имя недрогнувшим голосом, не показывая того, что сковывало тело. В конце концов, он умел убеждать, но Теодорус не смог продолжить…

Лилиана стремительно преодолела разделяющее их расстояние, обвивая дрожащими руками его торс. Прижимаясь к мужчине так тесно, словно именно этим определялся факт ее существования, тем, сколь крепко она держалась за него. Как тогда, на скале. Именно так, как он говорил ей…

И тот, кто прожил десятки столетий, едва не задохнулся от осознания того, что эта девушка, ставшая для него мерилом всего, не боялась вампира. Не отрицала того, кем был Теодорус, просто принимала это…

- Лилия. - Он погрузил свое лицо в тяжелые пряди волос, цвета горького шоколада, наслаждаясь тем, как крепко девушка обнимала его. Не скрывая своего благоговения от этого факта. Не стыдясь и не боясь подобного.

И, обхватил ее в ответ, почти впечатывая в свое тело, испытывая дикое желание быть еще ближе к Лили. Слиться с нею. Струиться своей кровью в ее венах. Наполнять свои сосуды этой женщиной.

- Моя Лилия…

Теодорус накрыл своим ртом дрожащие губы, так безоглядно прижимающиеся к его, поражаясь тому, сколь стремительным может быть низвержение в ад, и вознесение к воротам рая.

Лишь неделю назад, он расхохотался бы над тем, кто сказал бы вечному, что весь смысл тысячи лет, всего его существования, в один миг - сведется для Теодоруса к хрупкой девушке, прожившей на этой земле в сотни раз меньше, чем он сам.

Но именно так и было…

Она стала тем, чего Теодорус никогда не стремился иметь. Что считал нелогичным и обременяющим. Лилиана стала смыслом и… тем понятием блаженства, которое он никогда не стремился достичь, зная, что ни единым поступком не был достоин ее безоговорочного чувства к нему.

Но Теодорус никогда не был глупцом. И ни за что во вселенной не откажется от того, что она добровольно отдавала.

Он был эгоистом. Но кто решился бы его обвинить? Теодорус знал, что уничтожит любого, кто попытается разъединить их. Так же безжалостно, как несколько минут назад крушил того, кого сам сотворил.

- Он хотел убить меня? - Лилиана уткнулась лицом в плечо мужчины, и тот ощутил, как медленно расслабляется ее напряженное, скованное страхом, тело в его руках.

- Это не имеет больше значения, сладкая. - Теодорус подхватил девушки на руки, прижимая к груди, и опустился на пол, почти баюкая Лилиан. - Никто не причинит тебя вреда. Даже не коснется больше. Я от всего защищу тебя. Всегда, медовая, вечно.

Тонкие пальцы девушки скользнули по ткани его сорочки, расстегивая пуговицы, и она прижалась щекой к груди мужчины так, словно умирала без этого контакта кожи к коже.

Лили, щекотала своим дыханием его грудь, воспламеняя, растапливая лед, сковавший каждую клеточку тела Древнего. И он не выдержал, поддался сладкому зову аромата ее крови, желая убедиться, вопреки здравому смыслу, удостовериться, что он успел, и она невредима. Его клыки погрузились, обхватывая тонкую ключицу девушки, и она застонала от этого, почти с наслаждением, еще плотнее прижимаясь к мужчине. Зарычав, Теодорус обхватил своей рукой голову Лилиан, и вскрыл свою вену, прижимая ее губы, со срывающимися протяжными всхлипами, к алым каплям, набухающим на порезе.

- Глава 3

Проклятием.

Вот чем был этот мужчина для Катти. Что бы он там не говорил, что это она - его искушение. Бредни!

Грег был самым грешным, самым сладким, остро-пряным проклятием. Таким, от которого она не могла оторвать своих пальцев, от которого не могла отнять губ. Каталина просто не могла отстраниться от Грегори, сколь бы странным это ни было.

Он покорял ее своей силой, своей нежностью, своей привычкой предугадывать любую ее мысль или действие. Грег изводил ее, почти раздражая, тем, что лучше Лины знал, что она хочет, что надо ее телу, чтобы снова и снова взрываться в удовольствии, теряя всякое понятие о мере и времени.

Как ни противно было это признавать следователю, но становилось очевидным, исходя из того, что ночь сменила день, а они все еще не выбрались из постели, до которой и добрались-то случайно…, хм, этот мужчина успел стать еще одной ее зависимостью. И, похоже, раз в триста сильнее зависимости от никотина. Неутешительные выводы.

Однако и она узнала некоторые его слабости.

Он любил доминировать, всегда предпочитая оказываться сверху, и в прямом, и в переносном смысле. Грегори заводила борьба, любой вероятный вызов. Это заставляло его глаза вспыхивать пламенем, и вырывало довольный рык из груди…

За один этот звук, она готова была перед ним капитулировать… Ох, ей не хотелось ставить его в известность об этом, но Лина подозревала, что ей не удалось, в достаточной мере скрыть свою реакцию на то, как он делал это.

Но то, что сводило с ума этого мужчину, что полностью разбивала всякий его контроль, срывало тонкий налет видимости нормальности и обыденности, ярко, полно показывая ей всякий раз, что она раз за разом отдается не человеку - было ощущение давления ее зубов на коже этого вампира.

Он сходил с ума, когда Каталина кусала его в ответ на укусы самого Грега. Если ее борьба заводила мужчину, то это…, у Катти просто не было определения для того, что каждый раз происходило с Грегори. Но одно, она знала точно, ее саму это срывало со всяких катушек, заставляя забывать о любой здравой причине, почему ей не стоит плавиться в руках, почти вдавливающих Каталину в это божественное тело.

Даже сейчас, едва в силах повернуть головой, из-за того, что вся ее шея, скорее всего, была в синяках и ранках от его укусов, тело девушки приятно, томительно заныло, начиная пульсировать, в жажде того, чтобы Грегори снова наполнил ее собою, так, как он пожелает это сделать.

У Катти уже не было памяти о том, что было до этого "боя за доминирование". Но она, предельно ясно, так, словно это было жизненно необходимо, помнила каждое его прикосновение, каждый поцелуй, каждое погружение плоти Грегори внутрь ее тела. Тягуче-медленное и бешено-быстрое, подавляющее и возносящее ее на вершину.

Сердце Катти забилось быстрее, и вампир, прижимающий к себе ее обессиленное тело, чуть сжал свои руки, а на его губах расплылась самодовольная усмешка… Впрочем, разве она хоть когда-нибудь покидала это греховно-соблазнительное прибежище? С той первой ночи у зеркала, эта ухмылка словно приклеилась ко рту Грегори, да и раньше, в той районной больнице…

Но не мысль об этом заставляла сбиваться дыхание Каталины…

Это Грегори настоял на отдыхе. Все с той же усмешкой, он хрипло прошептал ей, что не хочет лишать К-а-т-ти всяких шансов на сопротивление, полностью изматывая девушку. А она, словно обкуренная, никак не могла к нему не тянуться.

Мамочки! Проклятие, однозначно.

В тот, последний раз, когда она, почти не понимая на каком свете находится, прикусила его кожу, уже не желая доказать, что в чем-то может проиграть, просто ни капли себя не контролируя, Грегори сделал то, что ни на секунду не ожидала Каталина. Оглушая ее своим ревом, мужчина обхватил затылок Лины, и с такой силой прижал к себе голову Каталины, что она просто напросто прокусила его кожу до крови…

Это не было тем, для чего имелись слова в ее разуме.

На секунду Каталина сжалась, ожидая, что ей станет противно. Это противоречило человеческой природе, и, очевидно, было заложено в самих генах.

Но… ощущение, вкус его крови на ее языке, такой же греховно соблазнительный, как и весь этот мужчина, такой же острый, такой же… неотразимый - сокрушил Каталину. Этот вкус добил остатки мозга, еще не расплавленные жаром шепота, которым Грегори раз за разом произносил "К-а-т-ти", снова и снова скользя своей эрекцией в ее влажной, пульсирующей плоти. Вплелся в странное, нереальное благоговение, с которым этот вампир прикусывал ее кожу, глотая кровь Каталины, подарив ей такой оргазм, после которого она никогда не сможет стать прежней.