Даниэла Стил - Жажда странствий

— Да?! — крикнул он в трубку. — Да?!

В аппарате так хрипело и трещало, что он почти ничего не слышал. От волнения он даже забыл сесть. Горничная стояла рядом, замирая от страха и не решаясь уйти.

— Мистер Рисколл?

— Да! Да!

— Вас вызывают из Турции.

— Да знаю я! Какого черта вы тянете?! Соединяйте! — прокричал он и почти тотчас же, услышав ее голос, ощутил мгновенную слабость в коленях.

— Дедушка? Ты слышишь меня?

— С трудом. Одри, куда тебя занесло, черт побери?!

— В Стамбул. Приехала сюда с друзьями на «Восточном экспрессе».

— Проклятие! Нечего тебе там делать! Когда вернешься?

Услышав его голос, такой слабый и далекий, Одри чуть было не отказалась от своей затеи. Ее охватили сомнения. Но нет, надо с ним поговорить?

— Наверное, только к Рождеству.

Ответом ей было гробовое молчание, и она испугалась, что их разъединили.

— Дедушка! Дедушка!

Он тяжело опустился на стул. Горничная бросилась вон, чтобы принести ему стакан воды. Лицо у него стало совсем серое. Верно, какие-то дурные вести, мелькнуло в голове у перепуганной насмерть девушки, а он такой старый, как он их перенесет!

— Какого черта ты там делаешь? И с кем ты там?

— На пароходе я познакомилась с очаровательной парой.

Они англичане. Мы с ними были на Антибе.

«Пусть считает, что и в Турции л с ними», — думала Одри.

— Проклятие! Почему ты не возвращаешься в Англию?

— Вернусь… только позднее. Сначала собираюсь в Китай.

— Что-что?

Горничная протянула ему стакан, но он оттолкнул ее руку.

— Ты в своем уме? Там же война! Немедленно возвращайся домой!

— Дедушка, ничего со мной не случится. Обещаю тебе. Я еду в Шанхай и Пекин. — Она сочла, что лучше не говорить ему ни про Нанкин, ни про Чан Кайши, не то он еще больше перепугается. — А оттуда прямо домой.

— Но ты же можешь снова сесть в «Восточный экспресс», доехать до Парижа, потом — на теплоход, и через две недели будешь дома. По-моему, это гораздо разумнее.

«Проклятие, — бормотал он себе под нос. — Совсем как ее драгоценный папочка!»

— Дедушка, голубчик, ну пожалуйста… Мне так в Китай хочется! А потом домой. Клянусь!

У него на глаза навернулись слезы.

— Проклятие! Ты — как твой отец! Ни капли здравого смысла! Китай — не место для женщины! Никому там сейчас не место, кроме самих китайцев. Как ты доберешься?

«Что она делает? — думал он. — Это же безумие! Вот Роланд, черт его подери, вытворял такие же штучки!»

— Мы едем поездам.

— Из Стамбула в Китай? Ты хоть представляешь, какой это путь?

— Да! Все будет хорошо!

— Что там у тебя за компания? Хотя бы приличные люди?

На них можно положиться?

— О да, вполне, уверяю тебя.

— Брось ты эти свои дурацкие уверения!

Он вне себя от гнева. Одри это понимала. Но попробуй тут что-нибудь объяснить — такое расстояние и сплошные помехи!

У нее ушло восемь часов, чтобы дождаться разговора.

— Как ты, дедушка, здоров ли?

— Здоров… Разве тебе есть дело до моего здоровья?

— Как Анни?

— Ждет ребенка. В марте.

— Знаю. Я буду дома гораздо раньше.

— Надеюсь. В противном случае можешь вообще не трудиться.

— Дедушка… Мне так жаль…

— Нет, никого тебе не жаль. Ты — как твой отец. Уж если делаешь глупости, то хоть не лги, пожалуйста. Никого тебе не жаль!

— Дедушка, голубчик, я люблю тебя…

Она заплакала. Он не мог говорить, он тоже плакал. Беззвучно.

— Что?

— Я люблю тебя!

— Не слышу!

Она слишком хорошо знала его уловки.

— Слышишь! Я говорю, я люблю тебя! И скоро буду дома…

Мне уже пора идти, дедушка. Я сообщу тебе мой адрес в Китае.

— Писать не буду, не жди.

— Просто хочу, чтобы ты знал, где я.

Он буркнул в ответ что-то неразборчивое, потом она услышала:

— Ладно.

— Передай поклон Анни.

— Будь осторожна, Одри! И друзьям своим скажи.

— Хорошо. Береги себя, дедушка.

— Придется. Кто еще обо мне позаботится?

Улыбнувшись сквозь слезы при этих словах, она простилась с ним. Чарльз, который все время, пока она говорила, стоял рядом, обнял ее. А она плакала, чувствуя себя бесконечно виноватой перед дедом за те страдания, которые ему причиняла. Хорошо, что она не видела его лица, после того как он повесил трубку. Он посидел, уставившись в стенку, потом с усилием поднялся на ноги. Казалось, он постарел лет на двадцать.

Только он снова уселся в своем кресле в библиотеке, стараясь унять дрожь во всем теле, зазвонили у парадной двери.

Мгновенно выйдя из себя, он крикнул горничной:

— Кого там черт принес?

Вид у него был ужасный, лицо совсем побелело. Дворецкий поспешил к двери. Пришли Аннабел с Харкортом. Они были приглашены к обеду.

— Какая нелегкая вас принесла? — гаркнул мистер Рисколл.

Аннабел съежилась. Она и так себя ужасно чувствует, а тут еще дед ни с того ни с сего набросился на них.

— Дедушка, пожалуйста, не кричи. Ты ведь пригласил нас к обеду. Ты что, не помнишь?

— Не помню! По-моему, вы это сами сочинили, чтобы пообедать у меня на дармовщину! — бросил он язвительно, глядя на внучку.

Аннабел вспыхнула, казалось, сейчас она хлопнет дверью и уйдет. Харкорт поспешил успокоить ее и зашептал:

— Не обращай внимания… Ты ведь его знаешь… В его возрасте…

— Что вы там бормочете у меня за спиной! Что за невоспитанность, черт побери! — рявкнул мистер Рисколл. — Звонила твоя сестра. Вернется к Рождеству.

Пока они не вошли в столовую и не заняли свои места, он не проронил больше ни слова.

— Но ведь она хотела вернуться через несколько недель…

Что случилось?

Аннабел, разумеется, сразу переполошилась. Что, если Одри влюбилась там в кого-нибудь и вышла замуж? Аннабел рассчитывала, что сестра скоро вернется. Дома ужас что творится, а они с Харкортом хотели бы поехать отдохнуть. Нет, Од должна вернуться и пожить у них с Уинстоном… Не говоря уже о том, что надо нанять новую няню, и кухарку, и шофера. Анни сама никогда не могла с этим справиться, а если даже ей удавалось найти приличную прислугу, то она у нее в доме долго не задерживалась. Нет, решительно Од должна вернуться.

— Что она там делает? И вообще, где она? В Париже? В Лондоне?

Мистер Рисколл придал своему лицу осуждающее выражение, хотя на самом деле был очень доволен, что может досадить Аннабел.

— Нет, она в Турции.

— Ради всего святого, каким ветром ее туда занесло? — удивился Харкорт.

— Села с друзьями на «Восточный экспресс» и махнула в Стамбул. А теперь едет в Китай.

— Что-что? — взвизгнула Аннабел, а Харкорт только что рот не разинул от изумления и тотчас принялся осыпать Одри упреками:

— Слишком уж она у вас независима. Следовало бы ограничить ее свободу, в ее же интересах. Что подумают люди? Молодая девушка едет в Китай одна! Это же просто неприлично!

«Ишь разошелся, — думал мистер Рисколл. — Сейчас я тебе покажу!»

Его сжатая в кулак рука тяжело опустилась на стол.

— Гораздо более неприлично говорить в таком тоне о моей внучке в моем доме! И вообще, я был бы вам весьма признателен, если бы в дальнейшем вы потрудились держать свое мнение при себе. У Одри столько силы духа, воли и мужества, что вам и не снилось. По сравнению с ней Аннабел просто мокрая курица, хоть она мне и внучка. Поэтому вам лучше просто помолчать. И не обременяйте себя этими семейными обедами в моем доме. Ваши постные лица и ее хныканье, — он пренебрежительно ткнул пальцем в сторону Аннабел, которая открыла рот и во все глаза глядела на деда, — вызывают у меня несварение желудка.

Он тяжело поднялся на ноги, нашел свою палку и прошествовал в библиотеку, с размаху хлопнув дверью. Аннабел, вся в слезах, выскочила из-за стола, схватила сумочку и бросилась вон. Харкорт едва успел ее догнать. Пока они ехали домой, в Берлингем, она все время плакала, обвиняя мужа, который по своей слабохарактерности не мог защитить ее от нападок деда, и бранила Одри.

Харкорт счел за лучшее не возражать ей и, как только они вернулись домой, под благовидным предлогом улизнул. Втайне от всех он навещал некую хорошенькую и весьма темпераментную молодую особу. Аннабел, естественно, и понятия об этом не имела. Как и Эдвард Рисколл. Впрочем, старику все это было глубоко безразлично. С тех пор как ушли Аннабел с Харкортом, прошло уже несколько часов, а он все сидел в библиотеке, думая об Одри. И в его сознании образ внучки соединялся с образом Роланда, ее отца. Она сейчас в Китае… Он помнит… Да, Китай.

Одна ли она там или с Роландом?.. Запамятовал… Как ему ее не хватает!

От Стамбула до Шанхая более пяти тысяч миль, и при благоприятных обстоятельствах это путешествие могло занять около двух недель. Публикации, которые Чарльз собирается подготовить для «Таймс», касаются в основном правительства Чан Кайши, находящегося в Нанкине. Кроме того, он хотел бы написать о Шанхае, о демилитаризованной зоне и о Пекине. Может быть, удастся разузнать что-то новое о революционерах-коммунистах, которых в тысяча девятьсот двадцать восьмом году загнали в сопки. У Чарльза уже был накоплен обширный материал, он предусмотрительно запасся документами, необходимыми для аккредитации, и рекомендательными письмами. Тем не менее он отлично понимал, как трудно будет собрать необходимую информацию. До этих головорезов-коммунистов, конечно, не доберешься, нечего и надеяться взять у них интервью, но Чан Кайши, вероятно, не откажет ему во встрече.

Разумеется, все сведения, которые ему удастся получить дорогой, тоже потом войдут в его статьи.

Портфель с записными книжками и бумагой всегда был у него под рукой. Когда они вечером ехали в Анкару, он объяснил Одри, как ведет свои записи. Она почувствовала, что вступает в новую, доселе неведомую ей жизнь. И окончательно в этом уверилась, когда в Анкаре они пересели в другой поезд. Вспомнив «Восточный экспресс», она рассмеялась — до того здесь все было иначе. Впереди нее в вагон садились две турчанки с курами и козленком.

Этим поездом они доехали до Анкары, минуя озера Ван и Урмия[4], добрались до границы с Ираном, пересекли горный массив и достигли Тегерана. На вокзале кишмя кишел народ, было необычайно оживленно, повсюду слышался громкий говор. Одри зачарованно смотрела вокруг, то и дело щелкая «лейкой», пока Чарльз покупал билеты на ночной почтовый поезд в Мешхед, находящийся на самой северной границе с Афганистаном.

Мешхед считается святым городом, и почти все пассажиры в поезде стояли на коленях в молитвенной позе.

Женщины на вокзале в Тегеране выглядели весьма живописно, некоторые из них поразительно хороши собой. Одри в своем простеньком платье вызывала у них восхищение. Они, не скрывая любопытства, разглядывали ее, а две юные девушки даже подошли, потрогали ее медно-золотистые волосы и бросились бежать, хихикая и укрываясь чадрой.

Для Одри все было ново и удивительно в этом мире. И сама она привлекала всеобщее внимание, смешанное, правда, с легким неодобрением — ведь на ней не было обязательной для восточной женщины чадры.

К утру они приехали в Мешхед и вскоре пересекли границу с Афганистаном. Потом прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они достигли Кабула. Две тысячи миль остались позади, уже неделю они были в дороге, и Одри казалось, что теперь одно упоминание о поезде будет вызывать у нее отвращение. Но когда она увидела величественную и мирную красоту заката, увидела, как выходят из поезда местные жители, несущие кожаные котомки со своими скромными пожитками, то поймала себя на мысли, что никогда в жизни не была так счастлива.

Она еще помедлила, глядя, как заходит солнце, потом обратила свой взор к Чарльзу и встретила его ласковую улыбку.

Усталость, дорожные неудобства, грязь — четыре дня им негде было помыться — похоже, все это было им нипочем. Он одной рукой обнял ее за плечи, другой — подхватил один из чемоданов и засмеялся, видя, как она размахивает своей изящной сумочкой с косметикой, которую, кажется, ни разу не открыла за последнюю неделю.

— По-моему, ты совсем забросила свою косметику, любовь моя!

Его не покидала тревога, что их путешествие окажется слишком тяжелым для нее, но ничуть не бывало! Все трудности и лишения Одри переносила с завидной легкостью, и, когда в Нангапарбате поезд сошел с рельсов и им пришлось пройти пешком миль десять, он не услышал от нее ни одной жалобы. Разве какая-нибудь другая женщина выдержала бы это?

— Ну что, не жалеешь, что приехала?

— Нисколечко! — отвечала она.

Сбывалось все, о чем она мечтала, — неизведанный и прекрасный мир, лишенный всяких примет цивилизации, такой, каким задумал его Бог: ни небоскребов, застилающих горизонт, ни асфальта под ногами, ни назойливых автомобильных гудков. Однажды ночью они лежали на продавленной узкой кровати в одной из тех гостиниц, где Чарльз обычно останавливался. Одри нежно провела ладонью по его спине, он счастливо вздохнул, повернулся и обнял ее.