— Не забудь о свадебном платье, сегодня примерка, — напомнила она Аннабел, выходя с ней из столовой. Громко захлопнулась дверь библиотеки. Одри знала, что дед ушел туда выкурить сигару и побыть в одиночестве, перед тем как поедет в клуб «Пасифик юнион». Он будет сидеть, уставившись в пустоту и погрузившись мыслями в былое, потом прочтет письма от друзей и мысленно составит ответы, но напишет их только после обеда. Дел у него сейчас не много, зато Одри крутится как белка в колесе, шутка ли — подготовить свадьбу, на которую приглашены пятьсот человек, а сестра пальчиком о пальчик не ударит, все хлопоты взвалила на ее плечи.

— Нет, Од, я не хочу сегодня выезжать из дому. Вчера была адская жара, у меня до сих пор голова болит.

— Бедняжка. Выпей таблетку аспирина и собирайся. До свадьбы осталось всего три недели. Кстати, ты посмотрела подарки, которые принесли вчера? — Она крепко взяла сестру под локоток и незаметно направила в парадную гостиную. Буквально каждый час в коллекцию на огромном столе поступало новое пополнение — дары от их друзей и от друзей Харкорта.

— Ужасно, ужасно… — заныла Аннабел, и Одри, как всегда, захотелось ее шлепнуть. — Сколько мне придется писать открыток, благодарить…

— Ты лучше полюбуйся, какие чудесные вещи тебе подарили! Радоваться надо, а ты хнычешь. — Одри вела себя с Аннабел скорее как мать, а не как старшая сестра. Четырнадцать лет она опекала ее и наверняка даже с большей заботой, чем их родная мать. Она даже колледж выбрала в Сан-Франциско, чтобы не расставаться с сестрой. Аннабел в колледж поступать не пожелала, довольно с нее и пансиона мисс Хэмлин. Впрочем, никто от нее иного и не ждал, ведь все с самого начала решили, что старшей сестре Бог дал ум, а младшей — красоту.

— Неужели и в самом деле придется ехать сегодня в город? — Аннабел бросила на сестру умоляющий взгляд, но Одри решительно повела ее наверх, заставила одеться и сесть за секретер — писать открытки с выражением благодарности. Тем временем оделась сама, и в половине одиннадцатого, когда шофер подал к крыльцу темно-синий «паккард», который дедушка предоставил в распоряжение сестер, обе были готовы. Стоял прекрасный летний день, июль только начался, и небо было синее, как когда-то на Гавайях.

— Анни, ты помнишь Гавайи? — спросила Одри, когда они ехали по одной из центральных улиц. Хорошенькая блондинка в белом полотняном платье и экзотической шляпе с широкими полями отрицательно покачала головой — она не помнила ничего. Для Аннабел прошлого просто не существовало, снимки отца наводили на нее скуку, они казались ей странными, даже жутковатыми, хотя именно это всегда и восхищало Одри. Когда она смотрела на снятые отцом виды Китая и Японии, на горы и реки, они словно оживали, она сама переносилась туда и оказывалась среди людей, одетых в кимоно: вот они везут забавные маленькие тележки, удят рыбу, стоя на берегу, и кажется, вот-вот заговорят с ней на своем родном языке… В детстве Одри часто засыпала с одним из альбомов на коленях и видела во сне далекие сказочные страны… А теперь ее собственные снимки открывают что-то необычное и оригинальное в самых банальных сюжетах.

— Од, проснись! — Машина уже давно остановилась у магазина Магриен, и Аннабел с изумлением глядела на сестру. — О чем ты размечталась?

— Ни о чем. — Одри отвела глаза. На самом деле она думала о своей любимой фотографии, сделанной отцом двадцать лет назад в Китае: улыбающийся отец верхом на ослике.

— У тебя было такое счастливое лицо, — прощебетала ни о чем не догадывающаяся Аннабел. Одри улыбнулась.

— Наверно, я думала о тебе, о свадьбе… — Она вышла вслед за Аннабел из машины. Прохожие мгновенно уставились на них: «паккард» сейчас большая редкость, почти все, у кого эти машины были, продали их. Не замечая ничего вокруг, Аннабел вошла в магазин, Одри последовала за ней. У нее неожиданно возникло чувство, будто она здесь чужая, что какая-то грубая сила вырвала ее из пейзажа далекой страны на любимой фотографии и швырнула сюда, в мир праздной роскоши. Она с изумлением вдыхала воздух, пропитанный ароматами французских духов, перед глазами мелькали очаровательные шляпки, шелковые блузки, перчатки, прелестные и баснословно дорогие. И Одри вдруг поразила мысль, что она растрачивает свою жизнь на пустяки, абсурдно и бессмысленно, хуже того, несправедливо. Жизнь так трудна, люди вокруг голодают, у детей нет теплой одежды, по всей стране лишившиеся крова ютятся в бараках, а Одри с сестрой покупают дорогие туалеты, заказали подвенечное платье, которое стоит больше, чем образование в университете…

— Что с тобой? — спросила Аннабел в примерочной, увидев, как Одри вдруг побледнела и лицо ее стало белым как мел.

От мыслей, которые сверлили ей мозг, она испытывала почта физическую тошноту.

— Ничего. Просто здесь душновато…

Помощницы портнихи бросились за водой для Одри. Одна нажимала рычажок сифона, другая держала стакан, при этом они перешептывались, повторяя вслух то, что было в мыслях у всех: «Бедняжка… это ж надо, как завидует сестре, аж позеленела… ей-то надеяться не на что, так и проживет всю жизнь вековухой». Одри, конечно, не слышала, о чем они шепчутся, но вообще подобные слова ей доводилось слышать не раз, так что она к ним привыкла. Вот и нынче вечером она не испытывала ничего, кроме незамутненного равнодушия, беседуя в гостиной с Харкортом У эстербруком-четвертым в ожидании, когда к ним спустится Аннабел и вернется из клуба дедушка. Он, против обыкновения, опаздывал. Аннабел, по обыкновению, тоже. Она всегда опаздывала, по любому пустяку впадала в панику, и успокоить ее могла только Одри, взяв все ее дела и решения на себя.

— Ну как свадебное путешествие, вы окончательно все обсудили? — Говорить ей с Харкортом было не о чем, единственная тема — свадьба. С любым другим гостем она сразу же завела бы спор о кандидате, которого выдвинули демократы, но ей было слишком хорошо известно, как презирает Харкорт дам, беседующих с мужчинами о политике. Интересно, о чем они с Харкортом разговаривали, когда танцевали на балах? Одри не могла вспомнить. Может быть, о музыке или даже разговоры о музыке он считает проявлением вульгарности? Она чуть не рассмеялась, но вовремя спохватилась. Харкорт в подробностях рассказывал об их будущем свадебном путешествии: они поедут поездом в Нью-Йорк, пересядут на «Иль де Франс» и поплывут в Гавр, из Гавра поездом в Париж, из Парижа на несколько дней в Канн, потом Итальянская Ривьера, Рим и, наконец, Лондон, откуда опять морем домой. Свадебное путешествие будет длиться два месяца, они посетят чудесные места, но для себя Одри выбрала бы совсем другой маршрут. Она поехала бы в Венецию, там села бы в «Восточный экспресс», и в Стамбул…

От одной мысли об этом ее глаза заблестели, хотя голос Харкорта скучно бубнил о кузене в Лондоне, который обещал представить их королю. Одри изобразила на лице подобающее почтение — в самом деле, такая честь. В эту минуту в гостиную вошел дедушка и с негодованием воззрился на Харкорта. Открыл рот, чтобы возмутиться, почему его никто не предупредил, что вечером у них гости, но Одри уже порхнула к нему, предостерегающе сжала локоть и, сияя улыбкой, повела к Харкорту, — Ты, конечно, помнишь, что у нас ужинает мистер Харкорт, я тебе утром говорила.

Эдвард Рисколл вонзил в Одри злобно прищуренный взгляд, и вдруг в глубине его памяти что-то смутно шевельнулось — да, вроде бы она и в самом деле говорила.

— А когда это было — до или после твоих идиотских речей о Рузвельте?

Он сердито хмурился, но глаза довольно поблескивали, и Одри рассмеялась. Харкорт был шокирован.

— Ужасная незадача, согласны, сэр?

— Не стоит относиться к этому всерьез, все равно снова изберут Гувера.

— От души на это надеюсь.

Ну вот, еще один пламенный республиканец. Лицо Одри выразило отвращение.

— Если его изберут, он окончательно погубит Америку.

— Опять ты за свое, не желаю слушать твоих рассуждений! — рявкнул дед, но на этом разговор о политике как-то сразу прекратился — появилась Аннабел в шелковом с бледно-голубыми разводами платье. Казалось, она только что сошла с какого-нибудь известного полотна. И в самом деле, она была удивительно хороша: огромные голубые глаза, прелестное фарфоровое личико в ореоле золотых волос. Естественно, Харкорт был сражен наповал. Один только раз он оторвал от нее восхищенный взгляд и укоризненно посмотрел на Одри, когда они шли в столовую:

— Надеюсь, ты шутила, говоря о Рузвельте?

— Ничуть. Америка никогда еще не была в таком катастрофическом положении, и довел ее до этого Гувер. — Одри говорила спокойно и убежденно, спорить с ней было очень трудно, и Аннабел, устремив на сестру молящий взор, взяла Харкорта под руку.

— Неужели вы будете весь вечер спорить о политике? Какой кошмар! — Большие голубые глаза Аннабел были по-детски наивны.

— Нет, радость моя, обещаю тебе.

Одри засмеялась, дед спрятал усмешку в усы. Одри умирала от желания узнать, что говорили по поводу выдвижения Рузвельта в дедушкином клубе. Конечно, почти все его члены республиканцы, но это не важно, ведь разговоры мужчин несравненно интереснее дамской болтовни. Впрочем, это не относится к таким, как Харкорт, который никогда не говорил на серьезные темы с женщинами. Одри было безумно утомительно весь вечер улыбаться и поддерживать светскую беседу ни о чем, а вот Аннабел радостно щебетала. Когда гость ушел, Одри чувствовала себя точно выжатый лимон. Счастливая Аннабел взлетела по лестнице наверх, Одри поднялась, держа дедушку под руку. Он шел медленно, опираясь на палку. Какой он красивый, какой величественный! Найти бы ей когда-нибудь мужа, который был бы похож на него. Судя по фотографиям, он был очень хорош в молодости, всегда безупречно элегантен, а какой острый ум, какие оригинальные суждения! С таким человеком ей было бы очень легко. Пусть даже не легко, но она прожила бы с ним всю жизнь и была бы счастлива. Теперь Одри с дедом остались одни.

— Скажи, Од, ты ни о чем не жалеешь?

Как странно, что он задал ей этот вопрос. Да еще голос его почему-то так ласков и нежен, притворной резкости и ворчливого недовольства, за которыми он вечно прячется, как не бывало. Ему хотелось знать, что у нее на душе, хотелось убедиться ради собственного спокойствия, что она не страдает, отказавшись от Харкорта.

— Дедушка, о чем мне жалеть, голубчик? — Она с детства его так не называла, но сейчас ласковое обращение само сорвалось с языка.

— Да о нем, о молодом Уэстербруке. Ты ведь сама могла за него выйти. — Он говорил вполголоса, не желая, чтобы кто-нибудь его услышал. — Он ведь сначала за тобой ухаживал, и потом… ты старше, ты была бы прекрасной женой, не то что она… нет, я не хочу сказать о ней ничего дурного, просто она еще ребенок…

Ну вот, и дед ее не понимает. Одри с нежностью улыбнулась ему, растроганная его заботой.

— Я еще не готова к замужеству. К тому же он не герой моего романа. — И она опять улыбнулась.

— Как это не готова? — Дед остановился в темном коридоре и всей тяжестью оперся на трость. Он очень устал, но разговор был слишком важный. Одри вздохнула, ища ответа.

— Не знаю… но в жизни столько интересного, и я непременно должна повидать мир.

— Что ты хочешь повидать в мире? — Ее слова встревожили старого Рисколла. Он уже слышал их когда-то, а потом потерял сына. — Ты, кажется, затеваешь какую-то глупость?

— Нет, нет, дедушка, голубчик. — Успокоить его, любой ценой успокоить, она просто обязана это сделать, ведь он уже стар. — Я сама не знаю, чего хочу. Но только не замуж за Харкорта Уэстербрука, поверь. Я никогда бы за него не вышла.

Он кивнул, успокоенный.

— Ладно, тогда все хорошо.

А если бы все было иначе, если бы она любила Харкорта?

Эта мысль пришла ей в голову, когда она поцеловала деда и пожелала ему спокойной ночи. Услышав, как закрылась дверь его комнаты, она остановилась возле своей и запоздало обернулась. Что она ему наговорила? Зачем? Но ведь все это правда, в жизни действительно столько интересного, она хочет путешествовать, побывать в далеких странах, увидеть живущих там людей, любоваться горами и реками, ощущать незнакомые запахи, пробовать экзотические блюда… Одри неслышно закрыла за собой дверь. Нет, скучная, однообразная семейная жизнь с Харкортом не для нее. Впрочем, не только с Харкортом, она вообще ни за кого не хочет замуж. Замужество не утолит ее душевную жажду: может быть, однажды она уедет, как уехал когда-то ее отец, будет делать фотографии, повторит маршруты его странствий.

Это будет словно бы чудесное путешествие в прошлое, в его альбомы, к нему…

Глава 2

Двадцать первого июля утром Одри стояла в парадном зале и глядела на свои часики, машинально ожидая, когда начнут бить часы в столовой. Автомобиль был подан, гости наверняка уже собрались в церкви. Дед стоял рядом и постукивал по полу тростью. Она знала, что со всех сторон на них устремлены горящие любопытством глаза прислуги — всем не терпелось увидеть невесту. И когда наконец Аннабел появилась, все ахнули от восхищения. Невеста медленно спускалась по лестнице, воздушная, как видение. Точно сказочная принцесса, она не шла, а словно плыла по воздуху, казалось, ее маленькие ножки в атласных кремовых туфельках не касались земли. Золотые локоны, как корона; расшитые жемчугом старинные кружева; талия тонкая, как у статуэток в Дрезденской галерее; глаза сияют от счастья. Никогда в жизни Одри не видела такой красавицы и сейчас, любуясь сестрой, улыбнулась ей с нежностью и гордостью.