— Согласись, твоя сестра — безупречная хозяйка, — отметил Харкорт, когда они в первый раз завтракали в своем доме, вернувшись из свадебного путешествия. Аниабел улыбнулась мужу, радуясь, что он доволен. Она боялась, что он рассердится на нее за то, что она взвалила бремя своих забот на сестру, но Одри так прекрасно со всем справилась. Зачем отказываться от ее услуг? Харкорт, судя по всему, не возражал, а вот в доме на Калифорния-стрит в эту минуту никто бы не услышал похвал хозяйственным талантам Одри: дед бушевал, что яйца переварены, чай отвратительный, и вообще он просто не помнит, когда ему в последний раз подали приличный завтрак. У них теперь была новая повариха, которая в подметки не годилась прежней.

— Неужели нельзя найти пристойную кухарку? Я что, обречен всю жизнь есть эту возмутительную стряпню? Нет, ты решительно хочешь уморить меня!

Одри подавила усмешку — в течение недели эти обличения звучали каждый божий день. Она уже начала подыскивать другую повариху взамен не угодившей деду. Одри пропускала мимо ушей его ворчанье, мысли ее были поглощены тем, что она прочла в газете.

— Не понимаю, мистер Рисколл, как вы можете даже сейчас не замечать того, что творится у нас в стране.

Одри обращалась к деду на вы, только когда сердилась на него, да и как не сердиться: Америка летит в пропасть, а дед продолжает уповать на Гувера.

— Если бы ты поменьше интересовалась тем, что творится в стране и в мире, и обратила внимание на собственный дом, у нас была бы приличная кухарка и мне не подавали бы несъедобный завтрак.

— Многие вообще забыли, что такое завтрак, ты никогда о них не думаешь? — Щеки Одри вспыхнули от негодования, но дед втайне наслаждался подобными дискуссиями с внучкой. — Америка гибнет!

— Э, Одри, она уже много лет гибнет, для меня это не новость. Кстати, и в других странах не лучше. — Он ткнул пальцем в газету. — Вот, пожалуйста: в Германии полно безработных, в Англии тоже, и у них кризис. Ну и что с того? По-твоему, я должен посыпать голову пеплом и лить слезы?

Именно это ее и убивало: никто ничего не может сделать.

— Ты бы хоть проголосовал как разумный человек.

— То, что ты считаешь разумным, для меня — величайшая глупость, — вспылил дед. Когда Рузвельт победил Гувера, набрав шестьдесят процентов голосов, дед был вне себя от ярости, Одри же ликовала, и разразился грандиозный скандал. Они ссорились весь день, не могли успокоиться и вечером, когда к ним пришли ужинать Аннабел с Харкортом. Молодые не выдержали и скоро ушли. Аннабел заявила, что от их разговоров о политике у нее разболелась голова, однако успела шепнуть Одри по секрету, что ждет ребенка, он должен родиться в мае, и Одри очень обрадовалась. «Я буду тетей, как странно», — думала она, поднимаясь с дедом по лестнице. Дед все не мог смириться с поражением Гувера, но она не слушала его брюзжания, все ее мысли были о сестре и ее будущем ребенке. Аннабел будет двадцать один год, когда он родится, всего двадцать один, а она уже получила от жизни все, о чем только могла мечтать. Одри двадцать пять, и чего она добилась? Ровным счетом ничего. Эта мысль угнетала ее, а тут еще зарядили дожди, стало совсем уныло, даже книги не отвлекали ее от мрачных размышлений Однако печалиться было некогда, пришла пора готовиться к рождению ребенка, покупать приданое, устраивать детскую, искать няню. Аннабел не могла со всем справиться, она сразу уставала, и потому, как обычно, все хлопоты взяла на себя Одри. Через несколько дней после дня рождения деда, когда ему исполнился восемьдесят один год, на свет появился Уинстон, сын Аннабел — прекрасный здоровый ребенок, он не причинил матери особых неприятностей. Одри первая увидела мать с новорожденным — конечно, если не считать Харкорта — и с особой любовью начала готовить дом к их приему.

Она стояла в детской, пересчитывая сложенные голубые пеленки, когда в дверях появился Харкорт.

— А, ты здесь, я так и знал. — Он в упор смотрел на нее, словно хотел сказать что-то важное, и Одри удивилась — они так редко о чем-то разговаривают, обычно она все обсуждает с Аннабел. — Неужели тебе не надоело делать за нее все ее дела? — Он медленно вошел в комнату.

Одри положила пачку пеленок и с улыбкой покачала головой:

— Нисколько, у нас так было всегда.

— Ты что же, всю жизнь собираешься ее нянчить?

Вопрос показался ей странным, равно как и тон, каким ОН был задан. Она вдруг подумала: а не пьян ли он?

— Не знаю, не задумывалась. Мне приятно заботиться об Анни.

— Приятно? — Он изумленно поднял брови и остановился так близко, что Одри почувствовала на своем лице его дыхание.

В детской было тихо, солнечно. Он поднял руку и нежно прикоснулся к ее щеке, провел пальцем по губам и неожиданно прижал ее к себе. Все произошло настолько быстро, что Одри не успела этому воспротивиться. Опомнившись, она рванулась было прочь и ускользнула от его поцелуя, но он изловчился и схватил ее за талию, стиснув своими крепкими руками.

— Харкорт, сейчас же отпусти!

— Скажите на милость, какая недотрога! Тебе двадцать шесть лет, черт подери, хочешь умереть старой девой? — Это были жестокие слова, и они больно ранили Одри. А Харкорт схватил ее за волосы и, притянув за голову, поцеловал-таки в губы. Одри изо всех сил оттолкнула его, она не на шутку рассердилась.

— Довольно глупостей, Харкорт, ты просто спятил! — Вырвавшись из его рук, Одри инстинктивно кинулась в дальний угол детской и спряталась за колыбельку. — Идиот, ненормальный!

— Да, я хочу тебя, что тут ненормального? Я ведь мог жениться на тебе. — И он подумал, что на ней-то ему и надо было жениться. Плевать, что она ужасно упрямая, увлекается политикой и много читает, окончила колледж и вообще слишком много знает — с ним она стала бы совсем другой. Одри — женщина с характером, неординарная личность, не то что его жена. Его давно тошнило от постоянных жалоб инфантильной Аннабел. Ему нужна женщина яркая, сильная, как Одри.

— По-моему, у тебя помутился рассудок. Ты муж моей сестры, а я никогда в жизни не вышла бы за тебя.

— Не вышла бы? Вам кажется, что вы слишком хороши для меня, мисс Зазнайка, слишком умны? — Он задыхался от ярости, ведь он-то понимал, что она и в самом деле очень умна, может быть, умнее всех, кого он знал, но это-то его и возмущало. — Вы такая же женщина, как все, Одри Рисколл, и вам нужен мужчина. Вы совершили большую ошибку, отказавшись от меня.

— Возможно. — Она слегка усмехнулась. В общем-то он смешон и совершенно не опасен. Но бедная Анни, каково ей жить с таким идиотом! Он, наверное, пристает сейчас ко всем ее подругам. Нет, Боже упаси, ведь это станет известно в обществе. — Как бы то ни было, Харкорт, ты женат на Аннабел, она родила тебе прекрасного сына. Так что веди себя как подобает главе семьи, смотреть противно на такого бабника.

Он схватил ее за руку.

— Ну какая же ты дура! Ведь мы с тобой одни в доме, Одри, никого из слуг нет.

На миг она похолодела от страха, но тут же взяла себя в руки. Он просто глупый, избалованный мальчишка, ничего дурного он с ней не сделает, она не позволит! И Одри обрушилась на него с таким возмущением, что он отпустил ее. Одри поправила жакет своего синего костюма и взяла со столика сумочку и перчатки.

— И не вздумай больше приставать к женщинам, Харкорт, особенно ко мне. Я тут же увезу твою жену и сына домой, ты и глазом моргнуть не успеешь. Ты ведешь себя как последний подонок. Советую тебе поскорее опомниться. — Она бы с удовольствием поколотила его.

Харкорт тупо глядел на Одри пустыми глазами, и она поняла, что он пьян — слегка, однако не настолько, чтобы этим можно было объяснить его дурацкую выходку.

— Твоя сестра вообще не способна любить. — Видно, и он был не способен любить; чутье подсказывало ему, что эта женщина, старшая сестра его жены, наделена таким даром, но сокровище это сокрыто глубоко в ее душе и так, наверное, и погибнет, никто не выпустит его на волю из темницы. — Анни — ]избалованная эгоистка, ничего не хочет и не умеет делать, ты это отлично знаешь. И виновата в этом ты, так как обращалась с ней всю жизнь как с ребенком.

Одри покачала головой: нет, она никогда не предаст сестру.

— Если бы ты был добр к ней и терпелив, она бы уже стала взрослой.

Харкорт пожал плечами. Интересно, расскажет она Аннабел или нет? А, какая разница, все равно жена рано или поздно узнает, ведь он давно ей не верен, она очень скоро наскучила ему. Нескончаемые разговоры о ребенке, даже из спальни выставила — видите ли, это может повредить ребенку… Может быть, сейчас отношения наладятся, но он уже почувствовал вкус свободы и полюбил разнообразие. Интрижки с приятельницами и подругами жены очень скрашивают жизнь.

— А знаешь, Од, почему она такая никчемная? — Он коварно щурился, зная, что Одри будет неприятно услышать его слова. — Потому что ты ее так воспитала. Ты делала за нее все до самых мелочей и сейчас продолжаешь делать. Она без посторонней помощи даже нос себе вытереть не умеет, ждет, что кто-то будет всю жизнь ей прислуживать. Ты ее нянчила с детства, теперь она хочет, чтобы я ее нянчил, но по этой части никто не сравнится с тобой. Ты же не человек, ты — автомат, заведенная машина, которая только и способна, что содержать в порядке дом, нанимать и увольнять прислугу.

Слова были жестокие, но он сказал правду. Да, после смерти родителей она неустанно заботилась об Аннабел, наверное, даже слишком. Но обращаться с Анни иначе она не могла, не могла бросить ее одну. Бедная маленькая Анни, такая беспомощная, разве она вынесла бы такое? Одри вспомнила, как плакала сестренка, когда погибли их родители, и на ее глазах выступили слезы; она до сих пор мучительно страдала, думая об этом. Как им обеим было тогда плохо…

— Когда не стало мамы, Анни была совсем маленькая. — Одри вскинула голову, сдерживая слезы. Что это, неужели она оправдывается перед ним, неужели в этом есть нужда? Неужели она и в самом деле искалечила сестре жизнь? Он назвал ее, Одри, машиной, автоматом, который только и способен содержать в порядке дом и нанимать и увольнять прислугу… Неужели это правда? Неужто к этому сводится вся ее жизнь? Неужто люди больше ничего не замечают? В своем отчаянии она на миг забыла, что всего минуту назад он видел в ней женщину, красивую и желанную, добивался ее…

— Ваша мать погибла почти пятнадцать лет назад, а ты по-прежнему нянькаешься с ней. Вот, посмотри, Од, — он махнул рукой в сторону стола, где высились аккуратные стопки пеленок, распашонок, носочков, — ты все еще не можешь остановиться.

Сама она палец о палец не ударила ни для меня, ни для себя, ни для своего ребенка. Обо всем заботишься ты. У меня такое ощущение, будто я женился на тебе.

Он снова устремился к ней, но она побежала по коридору, потом вниз по лестнице, к парадной двери. Ей не хотелось снова столкнуться с ним, не хотелось ничего ему говорить. Она открыла дверь, обернулась — он стоял на площадке.

— Когда-нибудь ты все поймешь. Од. Тебе надоест носиться с ней как с писаной торбой, надоест ухаживать за дедом и вести чужие дома. Тебе захочется иметь свой дом, и когда это случится, позови меня — я буду ждать.

В ответ на его слова она хлопнула дверью и, едва сдерживая рыдания, бросилась к машине, завела мотор, повернула к Эль-Камина-Риал и лишь тогда дала волю слезам.

А что, если он прав и жизнь действительно так скудна, а ее удел — всю жизнь заботиться о дедушке и Аннабел? Ей двадцать шесть лет, своей личной жизни у нее нет, но она никогда не страдала из-за этого, ведь у нее и минуты свободной нет… В ее ушах снова и снова звучали обвинения Харкорта, и сердце чуть не разорвалось от боли: да, у нее очень много дел, потому что она ведет хозяйство, нанимает прислугу и готовит детское приданое для других, самой ей как бы ничего и не нужно. В последнее время она даже перестала фотографировать, забросила свою камеру, запретила себе мечтать о путешествиях, о дальних странах — они подождут.

А почему запретила? И чего ей ждать? Смерти деда? Он может прожить еще лет пятнадцать, а то и двадцать.

Ему исполнится сто один год. Его собственный дед дожил до ста двух, родителям было за девяносто, когда они умерли. А она, сколько ей будет тогда? Сорок, сорок пять… полжизни прожито впустую, малютка Уинстон станет взрослым… Впервые в жизни у нее появилось ощущение, что судьба обделила ее, и от этого страдания становились еще невыносимее. Сцена, которую она застала дома, оказалась последней каплей. Дед в гневе грозил тростью двум горничным и дворецкому. Оказывается, шофер сегодня помял его машину: столкнулся с трамваем. Дед тут же объявил ему, что он уволен, выгнал из машины и сел за руль сам. Дома он бросил «роллс-ройс» у крыльца и теперь замахал своей тростью перед Одри.

— И от тебя никакого толку нет! Не можешь найти мне приличного шофера! — Последний шофер работал у него семь лет, и дед был им чрезвычайно доволен — до нынешнего дня.