Жюльетта Бенцони - Жажда возмездия

Фьора, не мигая, смотрела на эшафот.

Сцепив пальцы рук с такой силой, что суставы побелели, она рассматривала старое сооружение из камня и дерева. С него был снят его уродливый покров из черного сукна, который набрасывали в дни казни важных персон, и теперь был виден лишь его каркас из балок и обшарпанных досок, потемневших от крови, следы которой, образовавшиеся от соприкосновения с раскаленным железом и кипящим маслом, невозможно было ничем смыть.

Под настилом молодая женщина могла видеть ящики, куда палач складывал свои страшные инструменты.

Большой котел, в котором варили фальшивомонетчиков, виселица и колесо у самого подножия огромного креста — последнего знака милосердия, плаха из шершавого дерева, со следами ударов топором, — все это внушало ужас. Эшафот дижонского судебного округа являл собой истинную картину ада. Именно здесь ранним зимним утром пали головы брата и сестры — Мари и Жана де Бревай, молодых родителей Фьоры, казненных по обвинению в кровосмешении и прелюбодеянии пять дней спустя после ее рождения.

В наступающем декабре ей, плоду их пылкой, но преступной любви, исполнится восемнадцать лет.

Отвращение, ужас и ненависть наполняли ее при виде этой машины для казни, оборвавшей жизнь неизвестных ей родителей. Ей так хотелось поднести к этому страшному месту огонь. Этот старый эшафот притягивал ее с какой-то непонятной гипнотической силой, и ей никак не удавалось избавиться от этого ощущения.

Ее разум воссоздавал ужасную сцену. Фьора словно бы слышала похоронный звон и шепот толпы. Лазурное небо прекрасного летнего дня превратилось в небо с низкими свинцовыми облаками, все вокруг стало серым, как платье Мари и камзол Жана, серым, как их глаза, и только холодное зимнее солнце, светившее в тот день проклятия, отсвечивало в светлых волосах приговоренной к смертной казни красавицы.

На углу площади стоял молодой человек, прибывший из Флоренции. Его сердце рвалось к этой молодой красивой женщине, которая должна была сейчас умереть. Ее образ навсегда запечатлелся в сердце Франческо Бельтрами. Он посвятил свою жизнь той, которая по приговору суда должна была умереть, ребенку, прожившему на свете всего пять дней. Девочка была спасена им, удочерена и воспитана так, словно она была рождена на ступеньках трона, а не эшафота.

На этом же углу площади Моримой стояли мулы, груженные богатыми тканями, охранявшие их слуги и их начальник Марино Бетти, который, несмотря на данный им у алтаря обет молчания, не сдержал своей клятвы и весной 1475 года убил своего хозяина, сделавшего ему столько добра; толкнула на это его любовница, настоящая ведьма, Иеронима Пацци. Фьора вынуждена была бежать из города своего детства, лишенная состояния, дома и друзей. Позже Марино Бетти, зверски убитый по приказу Лоренцо Медичи, заплатил за свое клятвопреступление, но его соучастница Иеронима Пацци все еще находилась в бегах…

Вынужденная теперь жить в изгнании, Фьора не смогла забыть того зла, что причинила ей эта женщина, но она не теряла надежды разыскать, ее и заставить расплатиться за все преступления.

В Бургундии, куда Фьора недавно прибыла, перед ней стояла другая задача — отомстить тем, кто привел ее родителей на эшафот. Их было трое: Рено дю Амель, муж Мари, своим грубым обращением вынудивший ее бежать с братом, который очень любил ее. Рено дю Амель нещадно преследовал эту пару. Затем Пьер де Бревай, отец Мари, который, польстившись на деньги, насильно выдал собственную дочь за ненавистного ей человека и который на протяжении этой драмы не сделал ничего, чтобы спасти своих детей. И, наконец, герцог Карл Бургундский, у которого Жан де Бревай служил шталмейстером во времена, когда Карл был еще просто графом Шароле, и который из-за собственной гордости и от того, что юноша без разрешения оставил службу, не смог выказать должного великодушия, как это подобает принцу в отношении к своему товарищу по оружию…

Этих троих людей Фьора приговорила к смерти вместе со своим другом Деметриосом Ласкарисом, врачом из Византии, который тоже хотел отомстить Карлу Смелому за смерть своего брата Феодосия, наивно поверившего клятве этого принца и казненного турками.

Теперь наступило время приняться за дело.

Прервав свои горькие размышления, молодая женщина повернулась к трем молчаливо стоящим людям — Деметриосу, его слуге Эстебану и Леонарде Мерее, старой деве, которую Франческо Бельтрами нанял в няньки к несчастному ребенку, лишившемуся родителей.

Фьора обратилась к ней:

— Где находится дом палача?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Разве не вы мне говорили, что перед тем, как покинуть этот город, мой отец дал золото этому человеку, чтобы тот сделал приличную могилу для моей матери и… для ее брата?

— Этот брат был вашим отцом, — укоризненно взглянула на нее Леонарда.

— Я никогда не считала его своим отцом. Он лишь дал мне жизнь, но моим отцом навсегда останется тот, кто покоится под плитами церкви Сан-Микеле во Флоренции. И все-таки я хочу увидеть эту могилу.

— Вероятно, это будет очень трудно и, может, невозможно сделать. Арни Синяр, служивший в то время палачом, был уже тогда пожилым человеком. Возможно, его уже и в живых-то нет, во всяком случае, он больше не выполняет своих обязанностей.

— Тогда тот, кто сменил его, покажет нам ее. Идемте!

Не дожидаясь других, Фьора направилась к лошадям, привязанным Эстебаном к железному кольцу одного из домов, но Деметриос остановил ее порыв.

— Позволь пойти мне! Тебе нечего делать в подобных местах. Все сторонятся людей подобной профессии, — добавил он, указывая на эшафот. — Он как прокаженный, которого все избегают.

— А когда он идет на базар — надо же ему чем-то питаться, — добавила Леонарда, — он берет с собой палочку, которой он должен указывать на то, что ему хочется купить.

— А деньги? Их с него не берут? — спросила Фьора саркастически.

— Многие предпочитают давать ему просто так, чем брать деньги, за которые заплачено кровью. Когда-то давно герцог Жан Бургундский, прозванный Бесстрашным, вызвал настоящий скандал в Париже во время волнений 1413 года, пожав руку городскому палачу Капелюшу. Ты знаешь, они обязаны носить перчатки…

— Все это меня не касается, — оборвала ее Фьора. — Спасибо за предложенную помощь, Деметриос, но я сама должна узнать, где могила моих родителей.

Мне предстоит выполнить много неприятных вещей, и я не собираюсь перекладывать их на чужие плечи. Где живет этот человек?

— Что ж, как хотите, — вздохнула Леонарда, хорошо понимая, что настаивать было бесполезно. — Идемте за мной! Это недалеко отсюда. Лошадей брать не надо…

Оставив лошадей под присмотром Эстебана, Леонарда повела свою спутницу и греческого врача к тому месту на площади, где протекала речушка Сюзон, рядом стояла Кармская мельница, а за мельницей дом, прилепившийся к земляному валу. Ни напротив, ни рядом больше не было домов. Это был прочный дом, дверь которого была заново покрашена красной краской. Решетчатое окошко позволяло его жильцам увидеть тех, кто пришел, прежде чем открыть им дверь.

На стук железного молоточка выглянул человек с бородой.

— Что вам надо? — сухо спросил он.

— Вы городской палач? — спросила Фьора. — Я хотела бы поговорить с вами.

— Кто вы?

— Путешественница, иностранка, а мое имя вам ничего не скажет. Но я заплачу вам, если вы ответите на мои вопросы.

— Здесь предпочитают платить за то, чтобы я на них не отвечал.

Хозяин дома закрыл окошко и отворил дверь. Это был человек, одетый в кожаную одежду, вероятно обладающий необычайной физической силой. На вид ему было лет сорок. Его лицо с усами и темной бородой, с небольшим носом и темными, глубоко посаженными глазами под густыми бровями ничем примечательным не отличалось. В руках у него была книга.

Не пригласив своих посетителей пройти дальше коридора, палач скрестил руки.

— Задавайте ваши вопросы.

— Мне хотелось бы поговорить о вашем предшественнике, мэтр.

— Арни Синяре, — подсказала Леонарда.

— Мэтр Синяр не мой предшественник. После него был Жан Лармит, а до него — Этьен Пуссен. А меня зовут Жан дю Пуа. Вот уже десять лет, как Синяр сложил меч правосудия. После тридцати пяти лет службы!

— Он умер?

— Насколько я знаю — нет, но он уже в очень преклонном возрасте.

— Не могли бы вы сказать, где я могу найти его? — спросила Фьора, поднеся руку к кошельку, подвешенному на цепочке к поясу.

Жан дю Пуа проследил глазами за ее жестом.

— Он скопил немного денег и купил себе небольшой земельный участок за городскими стенами, недалеко от монастыря Ларрей. Поговаривают, что он дружно живет с монахами, которые унаследуют потом его добро. Если вы хотите его увидеть, то найдете его именно там, если только он не умер этой ночью.

— На все воля божья! — сказала Фьора. — Спасибо за то, что ответили мне.

Она дала ему три серебряных монеты, и Жан дю Пуа протянул руку, чтобы взять их, не отводя взгляда от молодой женщины, лицо которой было скрыто вуалью.

Похоже, что она была красива, а по ее походке можно было предположить, что это была благородная дама. Он ожидал, что она отыщет глазами что-нибудь из мебели и положит туда деньги, но незнакомка без всякого колебания положила деньги в его раскрытую ладонь.

— Вы не боитесь дотронуться до руки палача?

— А почему бы и нет? Вы открыто делаете то, что вам приказывают, тогда как другие делают это втайне или под покровом ночи. Многие из нас — заплечных дел мастера, но мы ничего об этом не знаем… Прощайте, Жан дю Пуа. Храни вас бог!

Он открыл перед ней дверь и почтительно поклонился, когда женщина переступила порог.

— Если он услышит молитву несчастного, то будет хранить вас, благородная женщина…

В молчании, не обратив никакого внимания на любопытный взгляд какой-то кумушки, путники направились к своим лошадям. Леонарда, вошедшая в дом с некоторым отвращением, выходя из него, спешно начала произносить молитву.

Уже держа ногу в стремени, Фьора обратилась к Леонарде:

— Я полагаю, вы знаете, где находится этот монастырь?

— В полумиле от Ушских ворот. Вы хотите туда поехать прямо сейчас?

— Конечно. Еще совсем светло. А вы что, против?

— Да нет, моя голубка. Вдобавок только я и могу указать вам дорогу. Однако нам надо поторопиться, чтобы успеть вернуться до закрытия ворот.

За городской стеной они пересекли Уш, красивую речушку, по берегам которой росли ольха и раскидистые ивы. Прачки колотушками стучали по белью, смеясь и болтая без умолку, так как хорошая теплая погода способствовала их веселому настроению. На склонах холма, на вершине которого вырисовывались здания и башня старого монастыря, под лучами солнца зрел виноград…

— Кто бы мог подумать, — вздохнул Деметриос, — что эта страна находится в состоянии войны? Все здесь дышит покоем и процветанием.

Действительно, вот уже несколько месяцев как герцог Карл Бургундский безуспешно осаждал город-крепость Нейс в давней надежде восстановить древнее лотарингское королевство путем присоединения к своим владениям и графства Франш-Конте. Ради этого он назначил встречу этим же летом 1475 года английскому королю Эдуарду IV, чтобы помочь ему завоевать Францию, ту Францию короля Людовика XI, которого он так ненавидел. Три года тому назад он, правда, заключил с ним перемирие, но срок его истек без всякой надежды на продление. Не зря его прозвали Смелым…

— Война идет далеко отсюда, — сказала Леонарда, — хотя сказывается и здесь. Герцог не только забрал на войну сильных и здоровых мужчин, но и все то, что дает эта земля для других провинций. А ведь требуется много рук, чтобы обрабатывать ее.

— Поговаривают, что у герцога начались проблемы с золотом, — подхватил грек с мрачной улыбкой. — А ведь он был самым богатым принцем во всем христианском мире. Если он собирается делать долги…

Тут он спохватился, подумав о том, что напоминание о нужде в деньгах, которую испытывал Карл Смелый, будет неприятно услышать молодой женщине. Этим он напоминал ей, наследнице богача флорентийского Франческо Бельтрами, о ее странном замужестве с графом Филиппом де Селонже, посланником Карла Смелого при дворе Лоренцо де Медичи с целью получить заем. Лоренцо Великолепный отказал ему, так как он оставался верен своему союзу с королем Франции. Чтобы не возвращаться к своему господину без денег, Филипп де Селонже решил жениться на Фьоре, зная ее истинное происхождение.

После этого царское приданое Фьоры оказалось в сундуках герцога Бургундского, в то время как ее замужняя жизнь ограничилась брачной ночью. На рассвете Филипп исчез в поисках ратных подвигов и, возможно, смерти. Он полагал, что его славное имя было запятнано женитьбой на девушке, появившейся на свет в результате кровосмешения. Фьора успела полюбить его и поэтому горько плакала, обнаружив его исчезновение, но сейчас было трудно сказать, какие чувства она испытывала к своему мужу. Любила ли она его по-прежнему или включила его в список людей, которым собиралась отомстить? Говорили, что Селонже тайно объявился во Флоренции в тот момент, когда Бельтрами лишились своего богатства. Но он очень скоро покинул город, не пытаясь даже узнать, что стало с его молодой женой.