— Ну так выберите себе другое имя! Во всяком случае, ваш поход на войну может подождать хотя бы до завтра. И мне кажется, что вы еще многое можете сказать… вашей племяннице? Идемте с нами! Уже вечереет, и городские ворота скоро будут закрыты.

По свету, вспыхнувшему в глазах бывшего монаха — в этих серых глазах семейства Бревай, так похожих на ее, — Фьора поняла, что он сгорает от желания принять это предложение, и она стала вежливо настаивать:

— Идемте, прошу вас! Вы не можете представить себе, насколько я счастлива, что судьба свела нас.

— Я тоже счастлив, впервые за столько лет! Я уже и забыл, что это значит — быть счастливым!

И не заставляя больше себя упрашивать, но отказавшись взять лошадь, предлагаемую ему Фьорой, которая намеревалась ехать вместе с Леонардой, он резво вскочил на коня позади Эстебана.

Молодая женщина вернулась тем временем к могиле родителей, преклонила колени и тихо промолвила:

— Я поклялась отомстить тем, по чьей вине вы лежите здесь. Когда моя задача будет выполнена, я вернусь дать вам отчет, а пока я сделаю так, чтобы другие жертвы — ваша мать и ваш брат — обрели хотя бы мир в своих сердцах. Я ваша дочь и люблю вас.

Наклонившись, Фьора поцеловала землю, поросшую зеленой травой, и поднялась. Несколько белых лепестков застряло в ее волосах. Как и Кристоф, она сломала веточку боярышника и вернулась к своим попутчикам.

— Мы можем двинуться в путь, — сказала она с улыбкой.

Перекрестившись в последний раз, всадники покинули источник Святой Анны, в прозрачной воде которого играли лучи солнца. В молчании они вернулись в город.

Теперь настала очередь Леонарды вернуться в прошлое…

Когда она прошла через ворота Гийом на северо-западе города, сердце старой девы забилось быстрее обычного, хотя внешне она ничем не выдала своего волнения. Она прожила около десяти лет в гостинице «Золотой Крест», красивая вывеска которой уже виднелась вдали. Леонарда не была здесь уже восемнадцать лет.

Она приехала в Дижон после смерти своей матери, когда кузина Бертиль, хозяйка гостиницы, предложила помогать ей в ее повседневных делах. Леонарде действительно хорошо жилось на этом весьма богатом постоялом дворе, известном не только во всем графстве, но и за его пределами своими уютными комнатами и отличной кухней. Там всегда было многолюдно, останавливались богатые путешественники и весьма известные люди. Однажды даже герцог Филипп со своей свитой обедал в «Золотом Кресте». Естественно, что в этот вечер мэтр Гуте, владелец, отдал гостиницу в распоряжение только своего сеньора.

Да, Леонарде Мерее хорошо жилось у своих родственников. Но вот однажды ей поручили заботу о маленькой брошенной девочке, и этого было достаточно для того, чтобы в ней проснулось чувство, которое она уже не надеялась испытать — инстинкт материнства, чувство самопожертвования, когда прижимаешь к себе живой комочек и готова отдаться ему всем своим существом, даже не помышляя о том, что однажды за твое добро тебе воздается добром.

И на следующий же день Леонарда добровольно отказалась от всего того, что составляло ее жизнь, и ушла, не ведая, что ждет ее впереди, с неизвестным ей человеком, в котором она увидела только то, что он был таким же добрым, как и она сама. А в колыбельке, которую Франческо Бельтрами купил специально для этого путешествия, маленькая Фьора, крещенная прямо в комнате негоцианта, спала на руках бесконечно счастливой Леонарды.

Возвращаясь сейчас туда, где она начинала свою жизнь, Леонарда думала о том, что она сделала правильный выбор, несмотря на драму, которой окончилось ее пребывание во Флоренции, что если бы ей пришлось начать жизнь сначала, она прожила бы ее также без малейшего колебания, ведь она прожила семнадцать по-настоящему счастливых лет во дворце, на берегу реки Арно. Сегодня же у Леонарды оставалось только то, что было, когда она покидала в свое время Дижон, — безграничная любовь к Фьоре и долг оберегать ее.

Теперь, конечно, это было труднее делать. Фьора стала взрослой женщиной, женщиной, познавшей страдания, женщиной, обуреваемой желанием мести, женщиной, которая нашла родственную душу в лице Деметриоса и которая не остановится ни перед чем до тех пор, пока не выполнит задуманное. Для Леонарды стало основной задачей сделать так, чтобы ее любимая Фьора не сошла с этой дороги, полной опасности, еще более несчастной, чем до того, как она вступила на нее.

Когда путники подъехали к постоялому двору, Леонарда подумала, что здесь ничего не изменилось, по крайней мере внешне. По-прежнему царила безупречная чистота, медная посуда была начищена до блеска отрубями и растительным маслом, а маленькие окошки сверкали, как и прежде. Запахи вкусной еды разносились далеко вокруг. Леонарде вдруг показалось, что время остановилось. Разве что животик мэтра Гуте, хозяина, вышедшего им навстречу, еще больше округлился, и из-под его белого накрахмаленного колпака выбивались седые пряди волос.

Так как благородная осанка Фьоры и Деметриоса, идущих впереди группы, произвела на него впечатление, этот достойный человек, сделав огромное усилие, низко поклонился им. Он сообщил благородным путникам, что его дом и он сам в их полном распоряжении при условии, конечно, если они соизволят ему сказать, что им будет угодно.

— Узнать, в том ли же хорошем состоянии ваш дом, милый кузен, — радостно сказала Леонарда, которая уже стояла впереди молодой женщины. — Мы путники усталые и… голодные!

От удивления глаза и рот Донатьена Гуте округлились, и ему пришлось прибегнуть к помощи очков, чтобы убедиться, что он не ошибается.

— Ради всех святых, Леонарда! Это точно вы?

— Это я, жива и невредима! Уж не такая полная, как раньше, но зато вы весьма располнели и расцвели! Само воплощение благополучия! Если не сказать — изобилия!

— Я не жалуюсь, не жалуюсь! — закивал мэтр Гуте. — Дела идут прекрасно, и наша репутация по-прежнему на высоте.

После этих слов они обнялись и крепко расцеловались, как люди, которые давно не виделись. Леонарда прервала объятия, чтобы спросить:

— А моя кузина Бертиль? Где она? Мне не терпится обнять ее.

Доброе лицо мэтра Гуте омрачилось, на глазах выступили слезы:

— Моя бедная жена покинула нас четыре года тому назад, и я до сих пор не могу утешиться. Сейчас мне помогает моя младшая сестра Магдалена, и хотя она очень трудолюбива, она все же не такая, как Бертиль.

Они снова обнялись со слезами на глазах, ибо Леонарда была из тех женщин, которые умеют хранить любовь, несмотря на долгую разлуку. Она очень любила Бертиль и теперь искренне оплакивала ее. Хозяин постоялого двора вспомнил о долге гостеприимства.

— Мы тут говорим о наших грустных семейных делах, а в это время эти благородные люди, которые пришли вместе с вами, томятся в ожидании.

— Вы кое-кого из них знаете, — сказала Леонарда, взяв Фьору под руку. — Помните ли вы господина Бельтрами, кузен?

— Как же я мог забыть его? Такой великодушный сеньор, такой любезный и который так любил петуха в вине! Мы его уже так давно не видели…

— Увы! Вы его никогда больше не увидите, потому что он тоже покинул этот мир. А вот донна Фьора, его дочь, гувернанткой которой я до сих пор являюсь.

Глядя на эту красивую молодую женщину, улыбавшуюся ему огромными серыми глазами, мэтр Гуте скрестил руки с большим удивлением, однако его горячность была не совсем искренней.

— Та малышка, которую мы окрестили здесь? Боже милостивый! Она стала настоящей красавицей! Как моя Бертиль была бы счастлива видеть ее!

— Что касается этого сеньора, — добавила Леонарда, — эта мессир Деметриос Ласкарис, личный врач мессира Лоренцо де Медичи, которого он направил с поручением к королю Франции. И еще Эстебан, шталмейстер мессира и… один наш друг. А теперь отведите нам комнаты и хорошенько покормите!

Сопровождаемые хозяином постоялого двора, к которому вернулось его хорошее настроение, все вошли в гостиницу, где Магдалена, очень похожая на своего брата пышным телосложением и добрым лицом, обняла Леонарду и сделала реверанс Фьоре. Она поднялась по лестнице впереди гостей, чтобы проводить их в самую красивую комнату. Это было просторное помещение с ковром на полу, огромной кроватью с пологом из зеленого бархата, с красивой бургиньонской мебелью, натертой воском, запах которого был сильнее букета дрока, стоящего на дубовом резном сундуке.

Несмотря на долгие годы отсутствия, Леонарда сразу же узнала эту комнату, куда Франческо Бельтрами восемнадцать лет назад принес ребенка, вырванного из рук злобного Рено дю Амеля, и где маленькая Фьора получила крещение. Она сказала об этом взрослой Фьоре, которая с взволнованным видом осматривалась вокруг, и решила оставить ее здесь на некоторое время одну.

Леонарда спустилась на кухню, где надеялась увидеть мэтра Гуте. Ей показалось, что только что он говорил каким-то странным тоном, упомянув, что Франческо Бельтрами давно не приезжал в «Золотой Крест», словно испытывал от этого удовлетворение. Таким тоном говорят, например: «И слава богу!»И старая дама решила узнать, в чем дело.

Она застала своего кузена за взвешиванием драгоценных специй, предназначенных для приготовления телячьего паштета, который один из поваров уже принялся готовить. Чтобы не отвлекать мэтра Гуте от важного дела, Леонарда подождала, когда все будет закончено, и только потом отозвала его в маленькую комнату, где хозяин постоялого двора занимался обычно бухгалтерией:

— Развейте одно мое сомнение, кузен! Только что внизу, когда вы сказали, что давно не видели мессира Бельтрами, мне показалось, что вы не очень-то этим огорчены?

— Как вы можете подумать такое, Леонарда? Это был такой хороший клиент…

— ..тот самый клиент, который в свой последний приезд оставил вам кругленькую сумму в оплату за небольшие, не совсем обычные дела, о которых он вас попросил. Маленькие безумства этого человека принесли вам немалые деньги. Хотя бы за это вы могли выразить сожаление.

Лоснящиеся щеки мэтра Гуте покрыл яркий румянец. Он бросил короткий взгляд на кухню, где вовсю кипела работа, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает:

— Немало золота, это так, но и «неприятностей не меньше. Вы намерены долго здесь пробыть?

— Ну и ну! — возмутилась Леонарда. — У вас своеобразные законы гостеприимства, не говоря о вашем понятии о коммерции! Мы можем хорошо заплатить, вы знаете?

— Не сомневаюсь, но поймите, что, говоря это, я думаю не столько о себе, сколько о вашей молодой спутнице. Кто бы мог вообразить, глядя на эту красавицу, что это та самая…

— Расхваливать красоту донны Фьоры вы будете в другой раз! Расскажите-ка мне лучше, что произошло здесь после нашего отъезда?

Трактирщик так понизил голос, что Леонарда вынуждена была наклониться к нему поближе, чтобы лучше слышать:

— Настоящий кошмар! Нам даже не удосужились сказать, что» найденная» малышка была на самом деле дочерью двух тех несчастных, казненных на городской площади. И мы не знали также, что мессир Бельтрами бросил Рено дю Амеля, связанного, с кляпом во рту в старом доме для чумных, где он чуть было не умер от холода.

— Чуть было не умер, всего-то? Очень жаль! — покачала головой Леонарда. — Но я не понимаю, почему вас поставили об этом в известность. Мессир Франческо знал, что делал, и не в его правилах было кричать об этом на всех углах. Итак, дю Амель все-таки выбрался оттуда? Кто же оказался его спасителем?

— Один крестьянин. Он как раз проходил мимо и .услышал стоны. Он-то и позвал на помощь. Это произошло через сутки после вашего отъезда.

— Нам еще повезло! И что же было дальше?

— Дальше все было совсем плохо! Мессир Рено отогрелся, пришел в себя, а потом началось такое! Несмотря на мои протесты, этот дом обыскали, чтобы найти человека, который «осмелился игнорировать правосудие сеньора»! Его, разумеется, не нашли.

— Это было бы удивительно! — слегка улыбнулась Леонарда.

— Я только сказал то, что я мог сказать: флорентийский торговец покинул Дижон накануне на рассвете и наверняка отправился в Париж, где у него были дела.

Ни я, ни жена не сказали ни слова о ребенке, хотя мессир дю Амель решил во что бы то ни стало разыскать девочку. Мы ничего не сказали и о святом отце Шаруэ, кроме того, что тот уехал в то же самое время, что и его новый друг. Это было тем более просто, что мы ничего не знали о его намерениях.

— А ваш родственник, каноник Сен-Бенина, который продал вам за большие деньги старую колясочку?

Он ничего не сказал?

— Никто о нем даже и не подумал.

— А ваши слуги, которые в курсе моего отъезда, все же что-то пронюхали. Разве их не допросили?

— Да, — ответил мэтр Гуте с видом оскорбленного достоинства, — но вам должно быть известно, что в мой дом входит не всякий, кто пожелает. Я очень серьезно отношусь к выбору своих слуг, и если они вошли в мой дом, они скорее дадут разрубить себя на части, чем рискнут быть выгнанными вон. Они вели себя так, как если бы они были глухи, немы и слепы. Они все как один поклялись, что мессир Бельтрами уехал в Париж, где он намеревался сдать в какой-нибудь монастырь найденного ребенка.