Макс долго прогуливался в тот день. Несмотря на сильную боль в спине, он не испытывал желания остановиться и передохнуть. Как не испытывал ни голода, ни жажды. Время от времени неуверенным движением он подносил фотоаппарат к лицу, словно пробуждаясь от долгой спячки. Раньше вдохновение являлось из ничего, из геометрических форм, которые рисовали рельсы железной дороги, из лучей света, пробивающихся сквозь листву деревьев, из порыва ветра, который срывал шляпу с прохожего. Теперь только слабые проблески вдохновения озаряли сознание, чтобы через мгновение погаснуть. «Возможно, мне надо научиться забывать?» — обеспокоенно спрашивал он себя. Последнее время он жил, замкнувшись в себе, сведя существование в мире приказов и колючей проволоки к ежедневной борьбе за выживание. Он должен заново научиться открываться другим, научиться понимать, о чем молчат и люди, и предметы, чтобы дать новый импульс своему таланту, сделавшему Макса портретистом, известным не только в Берлине, но и в Париже, и в Нью-Йорке. Надо было снова научиться слышать. Найти свое место в мире. Место, на которое он имел право, потому что оно принадлежало только ему и никому больше.

Он приподнял плечи, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Краски оживлялись: белая звезда на дверце джипа, красный шарф низкорослого продавца газет в кепке, британский флаг на фронтоне здания. Вдруг ему показалось, что все звуки стали громче. Через открытое окно мурлыкало радио, трамвай остановился в конце улицы, заскрежетав тормозами.

Случаю было угодно, что, когда Линн Николсон вышла из здания и остановилась, чтобы, приподняв юбку, проверить, не спустился ли темный чулок, Макс, не отдавая себе отчета в том, что делает, мгновенно поймал ее в видоискатель фотокамеры. На заднем плане было серое небо, развалины дома, и на этом фоне выделялись строгие линии мундира с золочеными пуговицами, белая рубашка с тонким галстуком, женская ручка, пытавшаяся замаскировать невольный дефект в одежде, нахмуренные брови под пилоткой, слабо улыбающиеся, подкрашенные губы. Это был первый послевоенный снимок Макса, сделанный декабрьским днем 1945 года неподалеку от Курфюрштендамм. Тогда Макс и предположить не мог, что настанет день, и этот снимок обойдет весь мир.

Молодая англичанка сразу его узнала. На нем был шерстяной шарф и толстое пальто военного покроя. Отсутствие головного убора позволяло видеть его отросшие на несколько сантиметров волосы. Лицо уже не было таким бледным, каким она его помнила. Трудно сказать, кто из них больше удивился неожиданной встрече.

— Согласно верованиям индейцев, вы только что украли у меня часть моей души, — пошутила она, показывая на «Лейку», которую он держал бережно, словно ребенка.

У Макса фон Пассау было серьезное выражение лица, почти болезненное, а по его телу пробежала дрожь. Он озадаченно посмотрел на камеру, потом вдруг поднял голову и улыбнулся. Сердце Линн подскочило в груди.

— Могу я вас чем-нибудь угостить, чтобы вы простили меня, мисс Николсон?

— Ну, не знаю, — слегка смутившись, сказала она. — Я спешу. Меня ждут в отеле «Ам Зоо» в пять часов.

— Вас пригласили на чай, без сомнения! Или на коктейль? Кажется, там готовят отличный коктейль «Манхэттен». Позволите вас проводить?

Ей так захотелось сделать для него что-нибудь приятное, что она не могла не улыбнуться ему в ответ. «А перед ним трудно устоять», — подумала она. Однако звание агента секретной британской службы ко многому ее обязывало. Месяцы тренировок выработали у Линн способность ощущать опасность, каждый из ее коллег-сослуживцев чувствовал это по-своему, даже на физическом уровне: или покалывание в затылке, или судорога в животе, или увлажнение ладоней.

У Линн в таких случаях начинало дергаться веко. Молодая женщина нервно потерла висок. Ей вспомнилась брошюра, которую подготовило британское иностранное бюро для английских военнослужащих несколько месяцев назад. Там были рекомендации, как вести себя в Германии: «Соблюдайте дистанцию по отношению к немцам, даже к тем, с кем вы поддерживаете официальные отношения. Избегайте проблем». С другой стороны, в Максе фон Пассау не было ничего опасного. Он был достойным человеком. Выписавшись из госпиталя, он сразу попросил ее о помощи, надеясь отыскать следы одной еврейской семьи, к которой был очень привязан. Концлагерь Аушвиц располагался в советской зоне, а русские не хотели сотрудничать в этой области. Тем не менее Линн удалось ухватить кончик нити. Она снова вспомнила его угрюмый, полный сожаления взгляд, когда представитель еврейской общественной организации, которая занималась судьбами узников и депортированных, подтвердил наихудшие опасения.

— Вы долго пробудете в Берлине? — спросил Макс.

— Думаю, да.

— Будь я на вашем месте, то желал бы только одного: как можно быстрее вернуться домой. Этот город не может теперь предложить ничего интересного, только всевозможные преступления и смертельное отчаяние.

— Да, но дома меня тоже не ждет ничего интересного, — призналась она, обеспокоенная ощущением пустоты, которое возникало у нее при упоминании о доме. — Здесь, по крайней мере, я чувствую себя полезной.

Линн поймала себя на мысли, что никогда ранее не была откровенна с мужчиной. Ее рука слегка касалась руки Макса, когда они шли. Она немного отстранилась, чтобы иметь возможность украдкой изучать своего спутника. Сдвинув брови, он смотрел на очередь, выстроившуюся перед бакалейной лавкой. Немцы проводили свое время в постоянном ожидании. Некоторые останавливались и пристраивались к последнему в хвосте, даже не поинтересовавшись, что именно продают. Макс опять поднял камеру и сфотографировал троих худосочных детей, переходящих улицу с наполненными кусками хлеба сумками, которые были больше тех, кто их нес. Как дать ему понять, что эта война спасла ее от нее самой? Бомбардировки вырвали ее из состояния пассивного созерцания, которое было ее единственным и неизбежным уделом. Ее научили использовать свой интеллект, интуицию, выйти за пределы своего «я», стать полезной, востребованной. Теперь ей казался невозможным возврат к прежней жизни, такой удобной, но такой монотонной.

— Где вы остановились? — спросила она. — С тех пор как я здесь, постоянно что-то реквизируют. Я знаю, что некоторым семьям дают всего пару часов, чтобы они очистили помещение.

— И многие из этих семей полностью разорены, — продолжил он с упреком. — У них все отобрали: кровати, кухонную утварь, мебель, лампы, книги… Люди оказались на улице, им запрещено возвращаться до тех пор, пока не уйдут войска, а когда они уйдут, никто не знает. Что касается меня, то я остановился в «Адлоне». Возле того, что осталось от Бранденбургских ворот. У русских.

— Будет лучше, если вы переберетесь в наш сектор.

— Почему? Вы боитесь, что я поддамся пагубному влиянию немецкой коммунистической партии?

— Это не смешно. Тучи сгущаются над нашим будущим.

— Вы говорите, как в передачах лондонского радио для участников французского Сопротивления, — пошутил он.

— Опять смеетесь. Трудно даже предположить, что может произойти.

Вдруг тень прошла по лицу Макса. Он холодно посмотрел на нее.

— Не принимайте меня за идиота.

— И не думаю. Просто стараюсь вам помочь. Если вы намереваетесь остаться в Германии, мой вам совет: перебирайтесь на нашу сторону. Или к американцам, там тоже неплохо. Что же касается французов, то есть много нареканий на царящую там коррупцию. У нас, англичан, перебои с продовольствием, но что касается русских, то там каждого могут расстрелять в любой момент. Да вы и сами это прекрасно знаете. Один из моих друзей на днях возвращается в Лондон. Квартира, в которой он жил, совсем крохотная, но я могу устроить так, что она будет в вашем полном распоряжении. Решайтесь, больше такого случая может не представиться.

Макс сжал губы. Он не сомневался, что Линн Николсон имела необходимые связи, чтобы помочь ему. Ему было трудно осознавать, что союзники теперь делят на части его город и всю его страну. Но, слушая по радио сообщения журналистов о судебном процессе над высокопоставленными нацистами в Нюрнберге, он должен был признать, что немецкая нация потеряла право голоса.

В зале отеля «Ам Зоо» Линн подошла к консьержу, спросила его о чем-то, после чего вернулась к Максу.

— Тот, с кем я здесь встречаюсь, опаздывает. Не составите ли вы мне компанию?

Он насмешливо улыбнулся.

— То, что я получил право проникнуть в это место, само по себе чудо. Еще несколько месяцев назад нам запрещали даже пожимать руки англичанам. А еще мы не могли пользоваться объедками, которые союзники выбрасывали в мусорные баки. А вы намереваетесь сесть за один столик с немцем, да еще в общественном месте! Я знаю правила, вам строго запрещены дружеские контакты. Мое присутствие может бросить на вас тень. Но если, несмотря на все это, вы не против моего общества, вывод может быть только один: вы чего-то ждете от меня, мисс Николсон, — сказал он, склоняясь к ней.

Линн подумала о словах своего шефа, который интересовался делом Фрайхерра фон Пассау. Им нужны немцы, которым можно доверять. Но Линн не могла себя обманывать. Не только ради интересов британской короны молодая женщина хотела наладить контакты с Максом фон Пассау. Этот человек интриговал ее и волновал. «Да я просто хочу его», — неожиданно призналась она себе.

— В некоторых случаях правилами можно и пренебречь, — сказала Линн, выгибая брови. — Я вас приглашаю выпить со мной по стаканчику чего-нибудь.

Он продолжал смотреть на нее, и Линн незаметно передернула плечами. Она волновалась и сердилась на себя за это. Во время выполнения заданий во Франции для нацистов она была всего лишь диверсантом, который заслуживал немедленной смерти. Она научилась обращаться со взрывчаткой, разбирать и собирать автомат «Стен» за несколько секунд, стрелять из него не целясь и даже убивать людей голыми руками. Вот только вся эта премудрость в данной ситуации была абсолютно бесполезной. «Я играю с огнем», — сказала она себе, после чего повернулась и пошла к небольшому столику в одном из салонов, чувствуя затылком пристальный взгляд Макса фон Пассау. Она совсем не была уверена, что он следует за ней. Этот человек держался очень свободно, чего она никогда не встречала в мужчинах. Ее английские друзья казались такими предсказуемыми в желаниях и чувствах, а зачастую вообще вели себя так, что больше походили на капризных детей, чем на взрослых. Она вздохнула с облегчением, увидев, что после некоторого колебания Макс фон Пассау все-таки решил присоединиться к ней. Он снял пальто, но «Лейку» оставил при себе, положив на колени. Его лицо было хмурым, черты лица застывшими.

— Почему вы сердитесь? — спросила она.

— Я привык сам приглашать женщин, а сейчас получилось наоборот.

— Мир изменился. Но вы не бойтесь. Скоро каждый из нас снова займет свое место на общественной лестнице, и все пойдет как по нотам. По крайней мере, женщины это примут, — уточнила она с ноткой грусти в голосе.

— Но не вы?

— Не думаю. Скорее нет.

Линн показалось, что перед ее внутренним взором промелькнула вся прошлая жизнь. Так быстро, что закружилась голова. Отстраненно державшиеся родители, подруги, которые думали только о том, как бы выйти замуж, даже война — все это унеслось, оставив ее наедине с настоящим. На что она надеялась все эти годы, чего ждала? Будущее вдруг привиделось угрожающим. Когда она снимет мундир, найдет ли она мужчину, который сумеет ее вдохновить, поддержать, стать ее верным и надежным спутником? И нужен ли ей на самом деле такой мужчина? Иногда она мечтала отправиться в далекое путешествие, увидеть загадочные страны, людей, живущих там. Все, о чем когда-то читала в книжках. Экзотика Индии. Барханы Сахары. Мир ведь такой разный!

Она достала из кармана пачку «Честерфилда».

— Прошу вас, — сказал Макс, вынимая зажигалку, чтобы она могла прикурить.

Тепло от огонька зажигалки заставило ее вздрогнуть, словно оно исходило от самого Макса. Желание, которое вызывал у нее этот человек, выбивало ее из колеи. До сих пор у нее не было отношений такого рода. Всего лишь несколько раз она целовалась с мужчинами, не видя в том ничего серьезного. Даже почти не разжимала губ. Молодые английские аристократки были абсолютно несведущие в вопросах плотской любви. Сохранять девственность до замужества считалось само собой разумеющимся. Несмотря на войну. «Странно это! Столько раз рисковать жизнью и быть совершенно неискушенной в этих вопросах», — думала она, вспоминая с иронией свою приятельницу, которая пожаловалась, что ее кавалер, пригласив ее на танец, позабыл выложить из кармана брюк электрический фонарик, вследствие чего она испытала некоторые неудобства. Рассмеявшись, Линн объяснила ей, что это была эрекция, а вовсе не фонарик.

— Почему вы улыбаетесь? — спросил Макс.