Поняв, что она стонет, как маленькая, попавшая в ловушку зверушка, Лили стала кусать себе губы. Молчать! Только молчать! Никому ничего не говорить. Не показывать своих чувств. Задушить грозящий вырваться гнев, сохранить хрупкое равновесие души, не проливая потоки слез. Задушить в себе стыд. И страх тоже. Все эти острые чувства, от которых болит живот. Это плохие и грязные чувства. Подавить все это и думать о Лилиан Бертен, маленькой послушной девочке француженке, которая похоронена на кладбище под красивой плитой с выбитыми на ней ангелочками и розами. У Лилиан не было таких воспоминаний. Лилиан была спокойна. Она всегда улыбалась. Она была счастлива.

Через некоторое время, когда брат тети Ксении ушел, Лили решилась войти в салон. В квартире стояла тишина, словно она тоже решила задержать дыхание. Лили подошла к столу, когда-то принадлежавшему Габриелю Водвуайе. Раньше она избегала заходить в эту комнату, чтобы не сталкиваться с этим человеком. Когда они с Феликсом приехали сюда, она сразу определила, что их присутствие очень не нравится мужу тети Ксении. Эти его тонкие губы, отсутствующий взгляд, лишенный теплоты. Она уже слишком хорошо знала, что это за взгляд. Так иногда смотрят на младенца, который громко плачет в общественном месте, или на бродячую собаку, или на нищего, от которого плохо пахнет.

Тетя Ксения сидела за письменным столом, согнувшись и положив голову на руки. Она выглядела озабоченной. Лили никогда не видела ее в таком состоянии, и это еще больше ее встревожило. Душевное равновесие ее защитницы не должно быть нарушено из-за этого проклятого ребенка, который все испортит! Девушка почувствовала приступ гнева. Никто не смеет нарушать покой тети Ксении! Она должна оставаться сильной и невозмутимой. Ведь она их защита и опора. Единственный человек, который умел утешить их последние семь лет. Человек, презирающий недомолвки и без колебаний говорящий слова, которые могли обидеть, но зато несли правду и силу.

— Лили, что ты тут делаешь? — удивилась Ксения, подняв голову.

Лицо ее было бледным, краска на веках и губах расплылась. Словно наполовину стертый рисунок. Лили нахмурилась.

— Сегодня среда. У меня нет занятий.

— Ну да, конечно. Извини, я забыла, — сказала Ксения, кладя руку на лоб.

— Ты занята?

Ксения со вздохом отодвинула бумаги, кучей наваленные перед ней.

— Счета, которые надо погасить, как всегда. Помнишь выставку кукол в павильоне «Марсан»?

— Еще бы! Это было здорово! — с энтузиазмом откликнулась Лили, глаза ее загорелись, она схватилась за подлокотник кресла.

— Мне предложили поучаствовать в работе выставки, которая будет проходить в следующем месяце в Нью-Йорке. Я не могу отказаться от такого предложения. Надо, чтобы у меня снова была работа. Поездка в Америку позволит мне возобновить контакты с нужными людьми, впоследствии это может пригодиться. Европа сейчас на коленях. А нам надо смотреть в будущее.

— Ты надолго там останешься?

— Думаю, на месяц.

Лили покачала головой. Неосознанным машинальным движением она гладила обивку кресла.

— Наташа будет недовольна. Ей так не понравилось, что ты ездила в Берлин.

— Мне очень жаль, но я туда не развлекаться еду, — сердито сказала Ксения. — Наташа должна знать, что не всегда в жизни мы делаем то, что нам хочется.

— Но ты сама решила поехать в Германию. Никто тебя к этому не вынуждал. Я тоже этого не поняла.

Услышав обвинения в свой адрес, Ксения посмотрела более внимательно на Лили, такую серьезную и скрытную, в серой кофте и скромной юбке, которая доходила до колен. В пятнадцать лет она имела тело угловатого подростка без бедер и грудей.

«Девочка напугана, — подумала она. — Но разве может быть по-другому?» Лили была одной из тех детей, души которых изранила война, и они никогда не оправятся от того, что им довелось пережить. Надо быть глупцом или бессердечным человеком, чтобы верить в то, что можно победить цепких демонов прошлого. «Это только кажется, что время лечит», — грустно сказала себе Ксения.

— Она боится, что однажды ты уедешь слишком далеко, чтобы вернуться, — проговорила Лили, опустив глаза. — Ты не должна на нее за это сердиться.

Нервничая, она собирала невидимые ворсинки на шерстяной юбке.

— Я вернусь, куда бы я ни уехала, — с нежностью заверила Ксения.

— Не всегда люди могут выполнить обещанное, — сказала девушка, устремляя взгляд в светлые глаза собеседницы.

В голосе сквозила такая грустная ирония, что Ксении подумалось, что она больше никогда не услышит ее смех, не увидит радость в ее глазах. Вздрогнув, она посмотрела прямо в темные глаза Лили, в которых читались и грусть, и досада, в то время как само лицо девушки оставалось непроницаемым, а на губах застыла странная печальная улыбка.

— Твоя мать делала все возможное, чтобы вернуться к тебе, Лили. Я хочу верить, что Феликс и ты были ее дыханием, которое спасало ее до самого последнего момента. Но иногда силы нас покидают.

Лили напряглась. Ее черты обострились.

— И теперь ты мне скажешь, что я должна позабыть обо всем и продолжать жить, не так ли? — бросила она раздраженно. — Ты скажешь мне, что Бог, провидение, судьба, или что там еще, пожелали, чтобы был Аушвиц, и что надо смириться с этим.

— Чтобы больше я никогда не слышала эти глупости! — сказала Ксения. — В твоем возрасте у меня был выбор: или смотреть вперед, или погибнуть со всей моей семьей. Но все люди разные. Кто я такая, чтобы давать тебе советы? Твой самый большой плюс, но и самая большая опасность для тебя — это свобода, Лили. Ты свободна смотреть в бездну, пока она не поглотит тебя целиком, но ты также свободна повернуться к ней спиной и с триумфом шествовать по жизни. Но ты должна сделать свой выбор сама. Это один из уроков, который я тебе преподала. Нельзя ни жить жизнью других, ни бороться вместо них, даже если сильно этого захочешь. Я люблю тебя, Лили. С того самого дня, как твоя нога ступила в этот дом. Это никогда не заменит любви твоей матери, но это единственное, что я могу тебе дать. И я всегда буду возвращаться, куда бы я ни поехала, будь то Нью-Йорк или любое другое место. Я всегда буду рядом с тобой и с Феликсом, как всегда буду с Наташей.

Лили совсем не двигалась, и можно было подумать, что она приросла к месту. Ее лоб взмок от напряжения, Ксения тщетно пыталась угадать ее мысли. Она озабоченно смотрела, как девушка медленно поднимается. Дойдя до дверей, Лили обернулась. Улыбка осветила ее глаза.

— А что теперь, ведь у тебя будет малыш?

— Ты о чем? — удивилась Ксения.

— Ты ждешь ребенка, и здесь больше нет места для нас. Зачем мы тебе? С двумя детьми… Это будет обременительно для тебя.

Ксения резко поднялась, быстро подошла к Лили, схватила ее за плечи и несколько раз встряхнула.

— Да как у тебя язык поворачивается говорить подобное? Твоя мать доверила мне тебя, когда ты была совсем маленькой девочкой. Для меня не было никакой разницы между моим ребенком и вами. Вы дети моей подруги, такой, какую редко встретишь. Предать Сару — значит предать саму себя. Посмотри мне в глаза, Лили Селигзон, и скажи мне, неужели ты считаешь меня способной отвернуться от вас?

Лили смотрела на нее, не двигаясь. «Она такая же, какой я была в ее возрасте», — подумала Ксения, и ей стало ее очень жалко. Она понимала, насколько она одинока, какова мера ее отчаяния, и очень боялась, что все это может отразиться на ее последующей жизни.

Тело девушки расслабилось. Через некоторое время Лили закрыла глаза, потом мягко высвободилась.

— Надо все рассказать Наточке, — глухо произнесла она. — О ребенке и о дяде Максе. Не надо оттягивать. Если она узнает об этом от кого-нибудь другого, а не от тебя, она никогда тебе этого не простит.


— Ты ждешь ребенка? Но этого не может быть! Ты же слишком стара для этого! — выкрикнула Наташа. Она сидела одетая на кровати, разложив вокруг себя книжки и листы бумаги.

Наташа казалась сбитой с толку. Ее слова были продиктованы эгоизмом, но Ксения ничего не сказала. Дети никогда не думают о родителях как о людях с сексуальными желаниями, даже если те женаты и вполне могут иметь детей. Беременность матери кажется неким актом, не относящимся к реальности. Что-то из области сверхъестественного. И тем не менее Наташе придется отныне принять присутствие мужчины в жизни ее матери.

Лицо дочери потемнело.

— Я его знаю?

— Нет.

Она резко поднялась. На ней были толстые носки с дырками, темные штаны и бесформенный пуловер цвета хаки, о происхождении которого Ксения не имела никакого представления. «Возможно, купила на блошином рынке в Сен-Уэне», — сказала она себе. В этот день Наташа много занималась, так как нужно было исправлять полученные накануне плохие отметки. Ужин с дядей Кириллом придал ей румянца. Кирилл показал себя особенно красноречивым, рассказывал такие забавные истории, что даже сумел рассмешить Лили. Когда Ксения сообщила им о своей поездке на несколько недель в Америку, Наташа насупилась, но Кирилл опять сумел разрядить обстановку.

Нервничая, Ксения принялась изучать комнату. Мебель являла собой собрание разных стилей: комод и детская библиотека из светлого дерева, письменный стол, элегантное кресло с дорогой обивкой, которое так нравилось Габриелю. Обои местами отставали от стен. Разводы напоминали о том, что когда-то потек радиатор отопительной системы. «Нужно все отремонтировать, — подумала Ксения. — Неплохо бы вообще покинуть эту квартиру и начать новую жизнь в другом месте!» В первый раз мысль о переезде была настолько ясной. С презрительным выражением лица Наташа ходила по комнате, поглядывая на мать краем глаза, опасаясь новых неожиданностей. Только-только Ксения сказала, что уезжает в Нью-Йорк, и вот она уже заявила небрежным тоном, что ждет ребенка. Наташа не улавливала связи между этими двумя событиями. «Скорее всего, такой связи просто нет», — сказала она себе иронично.

Новость была сногсшибательной. Как в игре в домино: достаточно было толкнуть одну костяшку, чтобы упал весь ряд. В голову лезли бессвязные мысли. У ее матери есть любовник. Значит, она повернулась к прошлому спиной. Значит, ее отец стал для матери только постыдным воспоминанием. А может, она всегда была ему неверна? Предательство пронзило девушку болью, как при ожоге. Ее мать ждет ребенка. Это немыслимо. Какая предосудительная бестактность!

— Кто это?

— Его зовут Макс фон Пассау.

Наташа широко открыла глаза. Имя было знакомым. Мать знала этого человека до войны. Художник из Берлина. Грязный бош! Правда, он сфотографировал семью Селигзонов, и с этой фотографией Феликс никогда не расставался. Она повертела имя в голове, стараясь поместить его в контекст, придать ему ощутимые контуры, стараясь приручить его, так как этот незнакомец станет теперь частью их жизни, хочет она того или нет.

— Ты встретила его, когда ездила в Берлин?

— Да.

— И что будет теперь? Ты выйдешь за него замуж, полагаю?

Ее светлые волосы метались по плечам, лбу, раскрасневшимся щекам. Уперев кулаки в бока, она стояла перед матерью с задором, свойственным всем молодым людям. Ксения даже немного позавидовала ее уверенности.

— Не думаю. Нет, — ответила она.

— Ага, вот так, значит? Теперь понятно, почему ты уезжаешь в Нью-Йорк. Чтобы тайно родить ребенка и сделать вид, что усыновила сироту?

Ксения не смогла сдержаться и рассмеялась.

— Ну конечно нет! Мое пребывание в Америке и беременность — просто совпадение и ничего более. Такой случай нельзя упускать, как я только что вам сказала. Что касается ребенка, то он родится здесь, осенью.

— Но ты не можешь родить ребенка, так как ты вдова! — воскликнула Наташа. — Что про тебя скажут люди?

— Для тебя это имеет значение? — иронично спросила Ксения, скрестив руки на груди.

— Да! Впрочем, не знаю. Может, и нет… Но все-таки…

Сбитая с толку, Наташа подумала о своих друзьях, об их все понимающих, насмешливых взглядах. Они будут шокированы, несмотря на свою беззаботность, которую они так любят афишировать. Даже если некоторые из них и занимались любовью, большинство все же были целомудренными. «В любом случае, правила поведения определяются взрослыми, — возмущенно подумала она. — Как они только осмеливаются такое вытворять?»

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты беременна, — подозрительно сказала она. — Может, это ошибка?

Внезапно ощутив усталость, Ксения пересекла комнату и села в кресло.

— Я чувствую себя так же, как когда ждала тебя, моя дорогая, — призналась она. — Родить тебя для меня тогда тоже было непросто.

Сердце Наташи учащенно забилось. Отвратительное ощущение, словно большая черная туча, накатило на нее. Откуда у нее это странное предчувствие? Она осмотрелась, словно пытаясь найти успокоение в устроенном в комнате беспорядке: обувь валялась как попало, по всем углам разбросанные книги и грампластинки. Только в центре комнаты было пусто. Она повернулась к матери, которая по-прежнему сидела, выпрямив спину, сжав колени. Взгляд ее, направленный на дочь, был светел, он выражал нежность, беспокойство и сочувствие, что всегда сопровождает плохие новости. Мгновенная мысль пронзила ее сознание. Если в древности гонцов, приносящих плохие вести, убивали, то только для того, чтобы освободиться от этого невыносимого сочувствующего взгляда. Наташа поднесла руку к горлу. Она попала в ловушку. Что бы потом ни случилось, она должна выспросить у матери, все.