Ирэн Фрэн - Желания

Он лихорадочно затряс пальцами, словно показывая, что ему не терпится вернуться за рояль.

— Он все ночи проводит, играя и придумывая музыку, — пояснила Берениса.

Дракен удовлетворенно хохотнул:

— Это правда. А днем позволяю терзать себя Круз. Мое единственное утешение — «Нефталис». И вы, Берениса.

Как и накануне, она попыталась вернуть разговор к интересовавшей их теме:

— Но ее голос, Скрип-Скрип. Ты же сохранил записи…

— Нет. Вовсе нет, — сухо ответил Дракен.

— Но…

Дирижер встал. Он казался очень обеспокоенным. Наступила очень длинная пауза, во время которой Дракен уставился на Тренди, похоже, что-то прикидывая. Затем он развернулся к роялю, прокашлялся и наконец сказал:

— Все записи, которые у меня были, я отдал Круз. Обращайтесь к ней.

И выдав поток звуков, еще более оглушительных, чем все предыдущие, Дракен оторвал уголок партитуры, на котором нацарапал дату и номер репетиционного зала в Опере.

— В этот день она, скорее всего, будет в хорошем настроении. Но сначала постарайтесь повидать ее на моем собственном концерте. Потому что я еще приготовил и концерт. Мой концерт. Меня попросил Барберини. Да, Барберини. Вы знаете, кардинала. Круз, очевидно, завидует. Она против, чтобы я выступал один. На этот раз я не стал с ней считаться. Я дирижирую церковным хором, исполняющим мое произведение. Хоры сейчас в моде. Через три дня в резиденции папского нунция. Постарайтесь пробиться к Круз. Вы придете, Берениса?

— Ты же знаешь, Скрип-Скрип, вечером я работаю.

— Ладно, но уж вы, симпатичный молодой человек, вы-то придете? Я передам вам приглашение через «Нефталис». Вы знаете, Круз с глазу на глаз может быть весьма очаровательной.

— Я уже видел на «Дезираде»…

Дракен перебил его. Он ничего не слышал, похоже, вообще не понимал, что ему говорят. Как и накануне, у него начался приступ кашля, потом он хрипло сказал:

— …Я ведь говорил Круз, что иногда чувствую себя плохо, когда устаю. Я так мало сплю! Но это великая, потрясающая дива. Соблазнительная, сама женственность. Если вы найдете к ней подход, она даст вам послушать пластинки Ирис Ван Браак.

Дракен совершенно игнорировал Нюманса. Берениса встала, собираясь уходить. Взяв Нюманса под руку, она простилась с Дракеном очень холодно и сурово. Но тот не обратил на это внимания. Он вновь зашелся в кашле, затем наклонился к Тренди и прошептал:

— Приходите на мой концерт. Музыкальные вечера в резиденции нунция очень милы. И шикарны! Приходите, вам надо отвлечься. От всего, что нам угрожает.

— Что нам угрожает?

— Как, молодой человек, вы что, не читаете газет?

— Нет…

Тренди хотел спросить его — что, но Дракен уже закрыл дверь. Мгновение спустя, когда лифт привез их к выходу на улицу, в ночь, сверху на них посыпался дождь хрустальных звуков. Берениса и Нюманс нежно поцеловались. А Тренди представил себе, как над музыкой парит голос, очень высокий и очень нежный. Ему хотелось, чтобы это был голос Ирис. Но он все еще хорошо владел собой и понимал, что на самом деле слышит знаменитое вибрато Констанции фон Крузенбург.

С самого начала осени — времени, когда сместилось от своей даты равноденствие, великое событие больше ничем себя не проявляло. Все шло своим чередом. Но день ото дня люди становились все более нервозными, так что теперь, когда пришла зима, целый город и, как говорили, весь мир испытывали мрачную радость по поводу того, что некоторые осмеливались называть Великим Концом. Ничто не предвещало конца света, но уже не находилось желающих ни доказать это, ни опровергать. Об этом думали, об этом шептали, писать открыто, правда, отказывались, но, внимательно читая газеты, можно было заметить намеки между строк. В конце концов эти обсуждения надоели даже самым терпеливым. Прошло то время, когда люди беспокоились о том, что в море пропадает рыба; и больше уже никто не говорил о дожде из камней, северном сиянии или увеличившемся вчетверо солнце. Все или почти все уже были уверены в конце.

Однако ничего не происходило. Красная комета, несомненный знак всемирной катастрофы, не появлялась — к великому несчастью астрономов, опустившихся до ясновидения. Всевозможные предсказатели были обеспокоены. Свое смятение они выражали в пророчествах разнообразных и путаных: что бы ни случилось, они всегда могли заявить, что предупреждали об этом. Но из-за их невероятной непоследовательности никто их больше не слушал. Осенью мода на оккультизм и даже сатанизм, появлению которой они способствовали, жажда ночной и подземной жизни — все это обернулось против них. В большинстве столиц принялись быстро переоборудовать подвалы, погреба, тоннели и даже катакомбы. Но это были не столько убежища, сколько места для праздников нового рода. Всем нравилось думать о конце, нравилась сама мысль, что, если о нем думать, он непременно наступит. Возникла мода на черный цвет, Люцифера и его последователей. Все буквально упивались ночью, используя черный цвет в бесконечных комбинациях, придумывая мрачные, выходящие за всякие рамки изобретательности костюмы, так удивлявшие Тренди на празднике на «Дезираде» и, уже в меньшей степени, по возвращении в Париж. Еще недавно подобное воображение проявляли только при подготовке к карнавалу; но это уже не был карнавал — готовились к единственному параду, последнему празднику, и необходимо было, чтобы эти наряды, ежедневное вздувание цен во всех ночных заведениях были столь же потрясающими, как и слова: высший, последний, единственный, конец — заполнявшие все умы.

Париж, конечно, и тут всех опережал. Его легендарная любовь к наслаждениям этими зимними ночами достигла апофеоза. Потрясающая развращенность подземного мира спорила с оргиями в висячих садах. В заведениях, где в общей горячке объединялись все социальные слои, — была ли это горячка праздника или горячка конца? — господствовал дух сладострастия. Словом, играли, наряжаясь в дьявола. Отсюда эти стягивавшие груди корсажи, затянутые кожей осиные талии, тяжелые ароматы духов, потоки кружев, ниспадающие с мужчин, как в стародавние времена, невероятные шляпы, крошечные сетки с нагромождением перьев, бижутерии, спутанных локонов. Ради этих немыслимых праздников каждую ночь открывались новые заведения с такими же сбивающими с толку названиями: «Бетельгейзе», «Гидра», «Самец», «Последняя луна». Папарацци подстерегали знаменитостей, участвовавших в праздниках с таким же энтузиазмом, что и предсказатели. Модные музыканты без труда получали разрешение давать концерты на кладбище Пер-Лашез. Они исполняли там оранжировку «Плача Иеремии» и какие-то «Уроки преисподней». Кто мог этому противостоять? Все было возможно. Ансамбли музыкантов выбирали себе названия, подобные названиям известных сект. Появились храмы Изиды, где танцевали до упаду, а на спортивных аренах устраивались гладиаторские бои.

Однако, говоря об угрозе, Дракен не лгал. И дело было вовсе не в конце света. Угроза была более ощутимой, мрачной и невысказанной. Это была болезнь. Еще без названия. До настоящего момента сильные мира сего не давали распространиться паническим слухам, но сколько еще это могло продолжаться? Болезнь развивалась следующим образом: раздражение горла, несколько приступов кашля, хрипота, затем полная потеря голоса. Следом за голосом поражался речевой центр. Через несколько недель наступала смерть. Пока жертв было немного; но не стоило забывать, что немота, основной симптом болезни, часто приписывалась какой-нибудь другой причине: меланхолии, вызванной усталостью, разочарованию в любви, потере состояния. В таких условиях смерти предпочитали самоубийство. Но самое ужасное заключалось в том, что совершенно точно было известно, откуда взялась болезнь: несколько лет назад во всех слоях общества распространился новый наркотик, принимавшийся в любое время дня и одновременно с наслаждением удесятерявший воображение. Использование этого средства, название которого теперь утеряно (последующие поколения станут говорить об этом очень туманно, как об эпидемии, и предпочтут забыть его название), как нельзя лучше соответствовало ночной жизни и одежному буму, отметившему конец этих лет. Казалось даже, что со временем эффект от наркотика не ослабевал, а усиливался. Для тех же, кто потреблял его сверх всякой меры, это новое могущество на самом деле означало смерть.

Но самый пагубный эффект наркотика заключался в том, что он осуждал на смерть или щадил произвольно. Многие почитатели этого ядовитого средства остались в живых, тогда как другие, использовавшие его от случая к случаю, умерли. Наверху по этому поводу хранили молчание. Кто не воспользовался бы выгодой от продажи такого средства? Выгода выражалась не только в деньгах. Благодаря наркотику днем народ становился послушным, а ночью — изнеженно эгоистичным, нарцисстичным и мечтательным. Но теперь, если бы о болезни узнали, пришлось бы искать виновных. А потому, по обоюдному соглашению, не желая разбудить общественный гнев, политики предпочли хранить молчание. Когда придет пора найти козлов отпущения, это будет совсем не трудно: история знает достаточно таких примеров. Вот почему никто не тревожился, никто не мог предвидеть масштабов губительных последствий, никто не хотел даже попробовать их изучить, а среди правительств было распространено мнение, что достаточно запретить наркотик, как болезнь тут же исчезнет.

Вот что происходило в городе, вот о чем узнал Тренди, вернувшись со «Светозарной». Город погрузился в лихорадку праздников, которым с равным успехом предавались в погребках на троих и гигантских подвалах дворцов. Город, считавший себя новым великим Вавилоном, устраивал чудовищные пиршества с ордами прекрасных мужчин и женщин, устремлявшихся в ночь, словно в объятия к дьяволу. И мир верил в это, и отовсюду спешили сюда, чтобы вкусить необыкновенных наслаждений: отведать огромных быков, поджаренных на вертеле в пламенеющей витрине шикарного ресторана; увидеть девушек с великолепными, увешанными амулетами телами, извивающихся под пряные ритмы танго в исполнении оперных певиц. Это была большая игра в конец света с костюмами, музыкой, фольклором, явившимися прямиком из самого мрачного Средневековья. Недовольные своими настоящими бедствиями, люди придумывали воображаемые. Но под черным ознобом, все сильнее сотрясавшим их с приближением конца года, таился страх более скрытый, более ужасный, чем об этом говорили; и, если подумать, в нем и заключался смысл, ради которого они одевались в черное в предчувствии какого-то настоящего несчастья, способного положить конец наслаждению.

Приглашение в резиденцию папского нунция было прислано Беренисе сурового вида церковным служителем прямо в ее гримерку в «Нефталисе». Концерт был назначен на воскресенье — выходной день танцовщицы. Влюбленные, счастливые редкой возможностью остаться наедине, предоставили Тренди идти на концерт в одиночестве. Весь день шел снег, но вечером небо прояснилось и стало удивительно чистым и прозрачным, усыпанное яркими звездами на фоне бесконечной черноты, леденившей душу больше, чем экстравагантные создания, наполнявшие подвалы и висячие сады. Подморозило. Тренди никогда не видел резиденции или, скорее, дворца, как его условно называли после назначения Барберини. Вот уже много лет кардиналу приписывали мрачные замыслы или, по меньшей мере, макиавеллиевский характер. Выходец из флорентийской семьи, утратившей свое влияние среди князей церкви, он, как поговаривали, мечтал вернуть ей былую славу, а точнее, стать самым молодым понтификом. Кардинал был назначен на должность нунция вопреки всем правилам: учитывая его ранг в ватиканской иерархии, эта должность была не слишком завидной. Когда Барберини прибыл в Париж, предполагалось, что Ватикан возложит на него некую тайную дипломатическую миссию, в которой был сведущ лишь он один. По-видимому, он согласился, рассчитывая, что результат миссии обеспечит его будущее восхождение на престол святого Петра. Папа чувствовал себя плохо. Уже много недель он не показывался на публике, поговаривали даже, что он умирает. Предсказание Малахия гласило, что перед концом мира на престол взойдет новый папа; пророк также предсказал, что он будет иудейской крови. В генеалогическом древе флорентийской семьи только что как раз обнаружилась отдаленная родственница-иудейка. Этого было достаточно, чтобы в кардинале видели теперь единственно возможного хозяина Ватикана. Действительно, его дипломатические таланты были вне всяких похвал. Он прославился благодаря договорам, заключенным с атеистическими режимами, и ему неоднократно удавалось восстанавливать отвергнутую религию. О Барберини начали слагать легенды. Рассказывали, что в двадцать лет он свел дружбу с официальным префектом церковных архивов, человеком столь же молчаливым, сколь и отягченным годами. Барберини помогал ему классифицировать самые секретные документы, хранившиеся в несгораемых сейфах Ватикана. Позднее распространились слухи, что именно Барберини явился причиной преждевременной смерти папы. Хотя некоторые предпочитали видеть в этом руку его заклятого врага, генерала ордена иезуитов. Возможно, они ошибались, однако история все-таки приняла последнюю версию.