Пение становилось все более рискованным. Был у них договор или нет, но Тренди закрыл глаза и отдался музыке, слушая не столько пение Констанции, сколько пианино Дракена. Оно рассказывало о ранах, которые не могла излечить никакая нежность, о безумии ревности, о безвозвратно ушедших волшебных мгновениях. Тренди вспомнил утренний снег, падавший за круглым оконцем, обнаженное тело, складки серого пеньюара, властную руку, управлявшую его наслаждением. Затем он отдался ужасающему потоку звуков, рожденных старым музыкантом. Его возлюбленная не была больше бессловесной, он наконец услышал крики ее безумной любви, Констанция любила его, желала, унижалась, покорялась ему, умоляла его, умирала перед ним.

Как и утром, из экстаза его вырвал бурный грохочущий поток. Теперь это оказались аплодисменты. Тренди собрался с силами, поднялся и вышел — наступил антракт.

В фойе зрители возбужденно обменивались впечатлениями. Все были единодушны: за исключением «Великой песни смерти» опера Крузенбург не удалась. Обсуждения были бурными, раздавались даже крики. Знаменитости, к числу которых теперь принадлежал и Тренди, в этом не участвовали. Согласно правилам того времени приглашенных, в зависимости от их именитости, направляли указателями к одному из буфетов. Тренди послушно следовал за толпой, как вдруг оказался лицом к лицу с особой, которую этим вечером меньше всего ожидал здесь встретить: своей матерью, Ирис Спенсер. Она громко расхохоталась:

— Ты забросил своих рыб!

Она оставила своего кавалера, довольно представительного мужчину в возрасте, и бросилась к сыну.

— Ты плохо выглядишь, — сказала она, поцеловав его. — Похудел. Но одет, как всегда, словно принц. У тебя найдется минутка поделиться со мной своими последними новостями? Ты ведь даже не отвечал на мои письма! А когда я позвонила в твою Богом забытую дыру, ты уже уехал…

Напор матери всегда заставал Тренди врасплох. У него пропал голос. То, что он пережил, невозможно было изложить вкратце. Да и не время, и не место сейчас рассказывать об этом, По счастью, Ирис Спенсер, как обычно, не дождалась ответа. Тряхнув пышными белокурыми волосами, она с рассеянным видом представила Тренди своему другу, некоему Норману, богатому американцу.

— Какая я глупая. Я должна была догадаться, что ты будешь здесь. Все просто без ума от Крузенбург. Днем раньше, днем позже — это неизбежно. Мы специально прилетели из Нью-Йорка, только чтобы ее послушать.

— Я знавал ее в лучшей форме, — заметил американец. — В Бейруте, в прошлом году… И в Ковент-Гардене, полгода назад.

Он говорил с серьезностью искушенного меломана, а возможно, и был таковым.

— Что за великолепная ария только что прозвучала! — подхватила Ирис. — Крузенбург совершенно забила своего несчастного партнера. Какая красота, представительность… Ее платье весит, вероятно, не меньше тонны, все усыпано фальшивыми драгоценностями, а она носит его, словно прозрачный пеньюар! А ведь обычно она одевается в простые черные туники…

Американец был умен: войдя в жизнь Ирис Спенсер недавно, он уже понял, что противоречить ей не стоит.

— Посмотрим, что будет дальше, — философски заключил он.

Тренди, соглашаясь, что-то растерянно пробормотал. Он не знал, счастлив ли он встретиться со своей матерью. Она ничуть не изменилась. Сохранила свой обычный аромат роскоши, богатства и любовных приключений.

Мать была веселой, полной жизни, элегантной и все еще красивой, хотя ее красота уже немного поблекла. Их встречи всегда имели оттенок неестественности. Тем не менее Тренди не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был таким взволнованным. Если бы не американец, он бы просто развернулся к матери спиной.

Он избегал ее взгляда. Толпа понемногу рассеивалась. Тренди искал предлог, чтобы уйти. Он уже собирался спросить у матери адрес отеля, в котором она остановилась, когда совсем рядом увидел Командора. Тот по-прежнему был один. Одет он был так же, как и в первый вечер на «Дезираде». У него была та же трость. Но волосы поседели еще больше, и Тренди показалось, — может, все дело было в увеличившихся кругах под глазами, — что Командор помрачнел. Он медленно прошел мимо лестницы. Вид у него был отстраненный, словно он ни с кем не хотел говорить. И, действительно, толпа расступалась перед ним.

Удивление Тренди не укрылось от его матери.

— Ты его знаешь? Где ты его встречал?

Тренди промолчал.

— Стало быть, это правда — то, о чем мне вчера рассказали, — глухо добавила мать. — Командор сильно сдал.

— Он страдает бессонницей, — вмешался американец. — А с недавнего времени не ладит с Крузенбург. Говорят, они поссорились. Они совершили ошибку, проводя отпуск вместе.

— Но она вовсе не его любовница, — заметила Ирис. — Он любит только юных девушек. Говорят, она тоже. И иногда молодых людей.

— Она очень любит молодых людей, — поправил ее американец. — Она питается их горячей юной кровью! Но кто бы мог обвинить ее в этом? Опера — трудное искусство, требующее силы и властности. А силу и властность где-то надо черпать.

Ирис Спенсер достала из сумочки мундштук. Она вдруг занервничала.

— Откуда такие сплетни, Норман? — поинтересовалась она, повернувшись к своему спутнику.

— Когда без ума от оперы, интересуешься и тем, что происходит за кулисами.

Ирис прикурила. Повисла длинная пауза. Наконец Тренди решился спросить:

— А ты сама откуда знаешь Командора?

Ирис Спенсер вздохнула. И вздох этот выдал ее возраст.

— Это старая история. Тебя тогда еще на свете не было. Он опасный человек.

Теперь она выглядела по-настоящему усталой. Тряхнув волосами, Ирис взволнованно проговорила с ностальгической улыбкой:

— Опасный для юных девушек. Только для юных девушек… Но я была одной из Спенсеров, то есть реалисткой и бесстыдницей!

Внезапно к Тренди вернулось чувство юмора.

— И сумасшедшей, ведь ты крутила романы со всеми подряд!

— Сумасшествие, мой милый мальчик, сопротивляться Командору. Я на это осмелилась. Одна из немногих! — Ирис лихорадочно затянулась сигареткой. — Он специализируется на кино. Продюсер.

— Это ни для кого не секрет.

Она снова вернулась к светской болтовне:

— Вижу, ты забросил своих рыб! Жаль. Забавно иметь сына, окруженного скелетами и микроскопами. Скелет Моби Дика…

— Я уже тысячу раз говорил тебе, что киты не рыбы!

— Я просто шучу. Но я даже представить себе не могла, что рыбы приведут тебя к Командору.

— А кто привел к нему тебя?

Ирис Спенсер теребила бриллианты на своем вечернем платье. Она не изменилась, это правда, оставалась все такой же стройной, только была немного усталой. Вдруг Тренди со страхом подумал, что мать уже стареет, а он до сих пор так мало ее видел! И она избегает его — из-за мужчин, которыми не перестает себя окружать. Он так увлекся своими рыбами, что чуть не забыл о ней.

Ирис Спенсер снова вздохнула:

— Это старая история. У меня нет времени ее рассказывать. Я ненавижу прошлое. Мне кажется, я вызываю призраков, когда вспоминаю о нем. И потом, здесь не место…

Неожиданно на помощь Тренди пришел американец:

— Но, моя дорогая, в Опере всегда полно призраков. Это одно из последних предпочтений дьявола. Вспомни, сколько умерших голосов спит в глубине ее подвалов и ожидает там какого-то невероятного воскрешения…

Ирис повернулась к сыну и усмехнулась, но теперь не над ним, а над собой.

— Нам надо почаще встречаться. У меня есть что тебе порассказать. Командор… — Она стряхнула пепел с сигареты. — Странное имя, правда? На самом деле его настоящее звание — Коммодор.

— Коммодор?

— Он как-то объяснил мне — это морское звание в Голландии. Вероятно, он получил его от одного из своих предков. Его мать была креолкой. Вся его семья пришла с моря, с островов. Он много рассказывал, когда мы познакомились. В то время он был грустным и много говорил. У него был траур. Он овдовел. Его жена утонула через несколько недель после свадьбы. Она была певицей. Командор всегда обожал оперу. Он всегда сравнивал эту смерть со смертью своей матери. Он ее тоже обожал. Вероятно, эти женщины были похожи. Его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и позднее мне рассказали, что она была сумасшедшей. Она эмигрировала в Европу с огромным наследством. Я была совсем юной в то время, и эта история сильно меня потрясла. Командор хотел сделать меня известной, как он говорил, обещал мне достать луну с неба. Но я воспротивилась. Я себя уважала. Тогда еще никто не знал, что он губил женщин. Он как раз только начал интересоваться актрисами. Но уверяю тебя, я в нем не нуждалась — я уже была очень известна. И у меня были деньги. Возможно, даже больше, чем у него.

Ирис помолчала минуту, задумчиво водя пальцами по бриллиантам.

— Я очень ему нравилась. Это был один из самых обворожительных мужчин, которых я когда-либо встречала. Прекрасный образчик вырождающейся расы.

Ирис Спенсер казалась настороженной. Так бывало всякий раз, когда она говорила о своей юности, словно пытаясь скрыть признаки возраста. Внезапно она расхохоталась, словно девчонка, слишком хрустально, чтобы это выглядело естественно.

— Но мы все постарели! — проговорила она, повернувшись к своему американцу. — Пора смириться с этим. Мои морщины — это мои путевые воспоминания.

В это мгновение своими светлыми волосами и сине-зелеными, фальшиво смеющимися глазами она напомнила Тренди Рут. Но без присущей той медлительности, спокойствия, молчаливости. И эта веселость, вернее, желание казаться веселой…

— Командор… — помолчав, сказала Ирис. — Не ожидала увидеть его сегодня вечером… Иногда я встречаю его на вечеринках. Мы обмениваемся светскими любезностями. И каждый раз я благодарю небо, что оно оградило меня от него. Он бы свел меня с ума, как остальных. Долгие годы он вел свою собственную игру. Это уже вошло в легенду. Он начинает уделять много внимания какой-нибудь девушке, молодой актрисе. Как только она влюбляется в него, он приводит ее на вершину славы, а затем начинает методично разрушать. Непонятно почему. Это должно противоречить его интересам, поскольку он продюсирует фильмы, в которых блистают эти девушки. И с каким талантом! Лично я предпочла сбежать от него. А чтобы мужчина заставил меня сбежать…

Американец попытался улыбнуться. Он в самом деле был очень влюблен.

— Я была слишком капризной, — продолжала Ирис Спенсер. — Командор, вероятно, это почувствовал. Он не настаивал. Если бы он настаивал… — Вдруг она стала серьезной. — Я ни о чем не жалела. Он был невыносим, изворотлив. В этом человеке было что-то двусмысленное. Словно в нем сражались две противоположные силы. Это зачаровывало, даже если было понятно, что, уступая ему, ты идешь навстречу своей гибели. В два счета, словно по мановению волшебной палочки, он мог дать женщине все. И все отнять. Казалось, ему все было позволено.

В устах его матери это были сильные слова.

— Все ему удавалось, — заметил Тренди.

Ирис резко сломала сигарету:

— Я бы не хотела его удачи.

— Но Констанция фон Крузенбург…

— Крузенбург — исключение, — вмешался американец. — Разве она способна любить?

Ирис Спенсер скорчила гримаску и тряхнула белокурыми волосами.

— Командор приносил женщинам несчастье.

Тренди вдруг заметил, что она говорит в прошедшем времени.

— Послушать тебя, так Командор — человек конченый.

— А кто не конченый в этом мире… Ты ведь видел его — он один… Такое случилось впервые! Командор никогда не появляется один. Он всегда с какой-нибудь новой женщиной. Иногда можно подумать, что дело только в его амбициях. Что это единственная сила, удерживающая его в жизни. Возможно, ему понадобится столько же сил, чтобы погибнуть. Ну же, давайте развеселимся! Ты слышал разговоры о конце света? В Америке на этом помешались еще больше, чем здесь. Увы, в зловещем стиле! Улицы заполонили сектанты, предрекающие адовы муки. В Париже, по крайней мере, развлекаются. Но будем практичными. Эта катастрофа ожидается в канун Нового года.

— Я читал, что она состоится сегодня вечером.

— Из-за Крузенбург? — перебил Тренди американец. — Боюсь, сегодня ее верхнее «до» вряд ли сможет обрушить большую люстру…

— Но, может быть, потолок рухнет после антракта! — возразила Ирис Спенсер. — И все равно это будет не конец мира, а только конец Оперы!

— Для нас это будет одно и то же, — заметил ее спутник.

Но Ирис его не слушала. Она прижалась к сыну, изображая с ним влюбленную парочку.

— Конец мира — какая прелестная мысль, не правда ли? Нам надо до того еще увидеться, чтобы поговорить о тебе. О тебе и обо мне… Это такая редкость. И если это в последний раз, я просто должна рассказать тебе о своей жизни. Чтобы в аду ты мог написать обо мне мемуары!