— Будь по-твоему, дорогая. — В его голосе звякнул металл. — Ты не оставляешь мне выбора, понимаешь?

Она вспылила.

— Я еще никому не продавалась. И ты не исключение, Данте!

Сказав это, она сорвала с пальца подаренное им кольцо, которое, ударившись о кофейный столик, звякнуло и вылетело в открытое окно.

Что ему оставалось делать? Он поднялся к себе, налил скотча и принялся обдумывать, как преподнести новость семье, чтобы смягчить удар, и гостям, чтоб избежать осложнений в бизнесе.

Все это Лейла очень хорошо себе представляла. Чтобы отделаться от мрачных мыслей, она вышла на веранду. Луна, поднимавшаяся на юго-востоке, пробила слой негустых облаков и озарила призрачным светом воды залива, обрамленного грядой острых камней, за которыми простирался обширный пляж. А тем временем вокруг гостевого домика начинался ночной концерт лягушек и цикад.

Если бы она исполнила свою часть брачного контракта, сейчас бы у них с Данте начался медовый месяц. Могла ли она принять его имя, его кольцо и стать его женой перед Богом и людьми? Как бы это было? Любовный восторг и счастье на брачном ложе или холодный секс для здоровья без страсти и огня?

Посреди сияния ночи, глядя на великолепие залива, она вдруг испытала тошнотворный приступ отвращения к жизни, какого не испытывала никогда.

Слезы, застилавшие глаза, превращали луну в дрожащее серебряное марево. Данте прав. Не в сексе дело, они бы могли заниматься этим так часто, как хотели.

Тоска стала сильней. Его холодность, его отстраненность разбивали в прах ее мечты. Каждый раз, когда она собиралась завести разговор об этом, он менял тему, желая говорить только о детях, как будто ничто другое его не интересовало. Но теперь она больше никогда не будет обращаться к нему с просьбою помочь ее детям. Никогда!

Она вспомнила, как бросила ему в лицо:

— Ты всегда думаешь о бизнесе, о бизнесе, и только о бизнесе? Но я не сдамся, Данте! Хватит крайностей, обойдемся без ультиматумов и взаимного шантажа. Первый шаг к примирению сделай сам, захочешь вернуться, вернись с повинной головой.

— Умерь свой пыл, — ответил он. — Никогда не ползал на брюхе перед женщинами и не собираюсь впредь!..

Она не дала ему развить мысль.

— Я не просто женщина, я мать твоих детей! И я люблю тебя, Данте! Любая другая на моем месте просто тянула бы из тебя деньги. Этого никогда не будет! Оцени мою откровенность, если можешь.

— Посмотрим, какую песню ты запоешь, когда придут описывать имущество твоей мамочки!

Но ей тоже было чем крыть: сапфиры и прочие индийские камни, покупаемые отцом для матери на протяжении многих лет, редкие изумруды, семикаратный рубин, алмазная диадема, тяжелый золотой браслет, удивительное платиновое кольцо редкой работы. В конце концов, все это можно было продать, и за хорошие деньги. Хватит, чтобы раздать основные долги и несколько месяцев пожить на оставшиеся деньги без подачек Данте.

— Неужели ты расстанешься с ними? — Мать пришла в ярость, когда Лейла заговорила с ней о продаже драгоценностей. — Отец никогда бы не позволил!

Продав их ювелиру, Лейла, действительно, получила меньше, чем могла бы выручить, если бы занялась продажей камней самостоятельно.


Он не верил, что она способна на такое. Все его существо противилось подобному исходу их отношений. Пока лифт поднимал его в пентхауз, сердце готово было выскочить из груди, руки тряслись. Ему понадобилось добрых пять минут, чтобы прийти в себя, прежде чем он смог открыть дверь и войти. И лишь спустя еще пять минут прежняя ясность мышления вернулась к нему.

Теперь, спустя тринадцать часов, воспоминания еще клубились в его душе.

Не так просто забыть позор. Когда в церкви, окруженный гостями, он объявил, что венчание не состоится, он думал, что умрет от стыда и ярости.

Перед глазами постоянно всплывала картина: он стоит среди мраморных колонн и видит спины гостей, выходящих из храма. Смирив гордость, он опустился на колени перед алтарем и попросил у Господа прощения за тот позор, который по его вине пал на головы матери и сестер.

Всю дорогу он не смел поднять глаза на свое семейство. Сестры в белых платьях, украшенных живыми цветами, шмыгали носами и терли заплаканные глаза. Мать позволила себе разрыдаться только дома.

— За что нам такое несчастье, Данте? За что такая несправедливость?

Дома семейство обращалось с ним, как с больным мальчиком, всячески стараясь ему угодить, как-то показать свою любовь, беспрестанно убеждая его, что в будущем у него все всегда будет о'кей и в мире есть еще немало женщин, не таких взбалмошных и чокнутых.

Все его утешали кроме Элен.

— Ты тупоголовый! Что ты натворил? — шпыняла она его, едва сдерживаясь, чтоб не наградить брата хорошей затрещиной. — Как ты мог потерять лучшее, что было в твоей идиотской жизни?

— Заткнись! — бросил он и отвернулся от самой верной из своих сестер, которая жестокой правдой больно уколола его мужское самолюбие.

— Не заткнусь! Успехи с твоим «Классиком» вскружили тебе голову! Ты сам поверил в образ, который создал тебе твой собственный рекламный отдел! Никогда не подумала бы, что мой брат такая бесчувственная скотина!

— Станешь еще и не такой скотиной, когда тебя кидает мать твоих детей!

— Это говоришь ты, затеявший весь этот так называемый корпоративный брак?! — почти кричала Элен, все более заводясь. — Так ты у нас, оказывается, высоконравственный моралист, ха-ха-ха...

— Заносит тебя, Элен, так, что юбка задирается!

Элен влепила ему пощечину и отскочила на безопасное расстояние. На щеке Данте расцвел багровый отпечаток ее пятерни.

— Ты непроходимый, тупой сноб! Да ты со всей своей холеной тушкой мизинца ее не стоишь! Она права, что сбежала. Лучше жить одной, чем с таким... даже не знаю кем тебя назвать после этого!

— А мои дети? — растерянно потирая щеку, спросил он.

Он-то думал, что изучил характер каждого члена семьи, но последняя выходка Элен повергла его в изумление.

— О, не волнуйся, они не останутся сиротками, Данте! По счастью, их мать чистое золото. Она помнит свой родительский долг, на который наплевал их папочка.

— Я помню о своем долге, но как мне быть? Я не из тех, кто в последнюю минуту норовит шмыгнуть в кусты. Я честно предложил ей брак...

— Да, это правда, но ты не учел, что своим предложением обрушил в ад женщину, вознесенную тобой же до небес! Она же любит тебя!

— Ошибаешься, Элен, если б это было правдой, она бы так себя не вела!

— Что ты разыгрываешь из себя жертву? Ты что, чуда ожидал? Твое предложение — форменная провокация. Как ты думаешь, что должна пережить женщина, чтобы в последнюю минуту решиться бежать из-под венца?

— Я перестал понимать, что делает эта взбесившаяся самка.

— Хорошо. Начинаем урок. Краткая лекция пойдет тебе на пользу. — На глазах Элен выступили слезинки, но их осушил рвущийся наружу огонь негодования. — Ты мой брат, и я люблю тебя... Но... Ты ломаешь любящих тебя, и они начинают ненавидеть.

Сказав эти слова, она как-то вся съежилась и села на диван.

— Не надо, не плачь. — Он заключил ее в объятия. — Может быть, мы с Лейлой еще сможем все исправить.

Подняв лицо вверх, Элен поймала его взгляд.

— Ты вернешься к ней, Данте?

Такого в его жизни еще не было. Может, права была Лейла, когда говорила: «Все дороги ведут в Рим, солнце встает на востоке, любящие должны быть вместе». Все дороги ведут к Лейле. Он должен все исправить.

— Я подумаю, — вслух сказал он.


— Однажды мы пытались с Тони завязать отношения, но появился ты... Что ж, он может попробовать снова, — сказала она ему на прощание, зная, что тем самым рискует потерять Данте навсегда.

Энтони вел себя как преданный друг, что чрезвычайно радовало Лейлу.

Любые воспоминания о неудачном романе с Данте были бы для нее сейчас невыносимы.

Слишком горда была она когда-то тем, что завоевала его в первую же неделю знакомства, с каждым днем становясь все более и более счастливой. Ах, как она высоко взлетела на крыльях любви, как тяжело было падать. Так много обещавшее лето сменилось осенью отчужденности. Крах. Полный крах веры в вечную любовь. Осталась могильная усталость.

Хотя... Не все было так мрачно. Уединенный домик на берегу, дивная природа, свежий прозрачный воздух. От токсикоза не осталось и следа, а ведь первые три месяца беременности протекали довольно тяжело.

Она коротала часы, прогуливаясь вдоль залива, подбирая ракушки на берегу или листая подшивки старых газет, которые в обилии имелись в домашней библиотеке. Она училась быть счастливой без Данте.

Заметив ее любовь к дарам моря, Дейл старался наполнить холодильник самыми изысканными деликатесами. Но на глаза ей попадался редко. То она замечала, как Дейл подновляет дорожку, ведущую к дому, то — как сервирует ей завтрак.

Жена Дейла Джун проявляла трогательную заботу о будущих детях Лейлы. Как только солнце скрывалось за горизонтом, она готовила Лейле теплую ванну с ароматными травами.

Ее тело само знало, что делать. Но волосы тускнели, кожа блекла, Лейла все реже далеко уходила от дома, помногу спала. Мягкие перины навевали приятные сны. Иногда во сне она видела Данте, но к утру от таких снов не оставалось и следа.

Иногда мысли о будущем и о судьбе близнецов приходили к ней, как печальная гадалка. Сердце подсказывало: «Иди к нему, твоя жизнь неразрывно связана с любимым». Но одинокий день сменялся другим, ничего не происходило. Часто Лейлу видели задумчиво сидящей на пристани. Она глядела вдаль, всегда одна. Пока не кончились солнечные деньки, Лейле было даже хорошо с ее грустью, но погода переменилась, потянуло холодом, и вместе с непогодой пришла тоска.

На шестнадцатой неделе она ощутила движение нарождающейся жизни внутри себя. С этих пор все ее существо заполнилось новыми ощущениями и она все реже возвращалась мыслями к Данте.

Дважды побывала на осмотре в клинике Науэл-Ривер на материке, рекомендованной ее доктором. Лейла звонила матери каждое воскресенье. Клео нагадала рождение близнецов с трехнедельной задержкой.

Тем временем из Вены вернулся Энтони, который познакомил ее с пожилой супружеской парой Лью и Клер Драммонд, которые проводили на острове каждое лето.

Где-то в середине июня, в одну из пятниц, когда она уже и думать забыла о воссоединении с Данте, Драммонды пригласили ее на традиционный коктейль, которым они открывали летний сезон и на который съезжались все их друзья по колледжу, как бы далеко они ни жили. С раннего утра в залив стали прибывать самые разные суденышки, ближе к полудню началось оживленное движение: моторные катера доставляли к причалу гостей с больших парусных яхт, бросивших якорь на рейде в заливе.

Когда около семи вечера Лейла подошла на лужайку перед домом Драммондов, вечеринка уже набирала обороты.

— Проходи и знакомься с гостями, — сказала Клер, беря Лейлу под локоть и подводя к собравшимся. — Это Мартины, Чат и Андрина, они живут на той стороне острова. А это мой племянник Макс, очень милый молодой человек, заведует напитками. Она беременна. Макс, предложи ей что-нибудь безалкогольное. Сейчас, Лейла, мы тебя со всеми перезнакомим...

Имена, называемые хозяйкой, мало что говорили ей. Макс протянул ей широкий фужер с холодным виноградным соком. Женщины приставали с вопросами о том, как протекает беременность, удивленно отходили, когда слышали в ответ, что Лейла ожидает двойню. Из открытых окон дома доносились звуки старых регтаймов, мастерски исполнявшихся на специально настроенном пианино, которыми веселили пеструю толпу гостей, прогуливающихся по саду.

Она как раз поздравляла супружескую чету с серебряной свадьбой, когда с южной стороны появился небольшой гидросамолет и стал кружить над заливом. Приближающийся рокот его мотора заглушил голоса говорящих.

Он коснулся водной поверхности примерно в ста ярдах от берега и резво побежал к причалу, оставляя за собой двойные струи пенных брызг.

Напрягая зрение, Лейла, словно чем-то встревоженная, пыталась разглядеть фигуры, виднеющиеся за прозрачными стеклами кабины. Маловероятно, что кто-нибудь из ее знакомых мог прибыть на вечеринку таким способом, но она продолжала пристально разглядывать ярко-оранжевый самолетик.

Когда солнечные блики на воде перестали слепить ее, в одном из незнакомцев она узнала Данте. Она узнала бы его из тысячи мужчин по горделивой осанке, безукоризненно сидящей одежде, по многим неуловимым чертам, составляющим его неповторимый облик. И сразу же окружающий мир перестал для нее существовать. Она почувствовала себя так, словно сотня невидимых магнитов с непреодолимой силой притягивает ее к этому мужчине. Она смотрела на него как зачарованная и, уже больше не обращая внимания ни на что, отделилась от толпы гостей, и ноги сами понесли ее к причальной рампе. Лейла замерла у самой кромки волнореза, куда уже не долетал гул голосов, и осталась как будто на необитаемом острове.