Таня вернулась на кафедру, взяла два потока лекций. Через некоторое время, если Видова читает лекцию, значит, в аудитории не будет свободных стульев. Видову приходили слушать студенты с первого до последнего курса. Таня выпустила небольшую книгу, скорее, брошюру «Основы управления бизнесом». Одного слова «бизнес» было достаточно для того, чтобы весь небольшой тираж растаял, как весенний снег на подоконнике. Второе, расширенное и дополненное издание ждала та же участь. Но не все так гладко в этом мире! Вокруг имени Татьяны Видовой формировалась мощная, внутриинститутская оппозиция, в основном из старшего поколения. Татьяну Петровну обвиняли в «западничестве, американизме, отступлении от принципов марксизма-ленинизма». Таня все принимала серьезно и очень расстраивалась. Она уставала на работе. Четыре или шесть часов лекций в переполненной душной аудитории, на ногах, таблицы и графики чертятся мелом на школьной доске, общественные нагрузки, которые партком и профком, не стесняясь, навешивали на «модного» преподавателя, очень скоро дали о себе знать. Опять заболела поясница. Таня отказалась от каблуков, но маленький ребенок, домашние заботы, муж-профессор, от них не откажешься. Стало трудно ездить, дороги совсем разбитые, все больше старых потрепанных иномарок, водители которых принципиально игнорировали хоть какие-то правила дорожного движения. На дороге побеждал и был всегда прав тот, у кого дорогая «иномарка» с затемненными стеклами. Танины «Жигули» стали удручающе часто ломаться. Возить машину в ремонт куда-то в гаражи в Измайлово далеко и молодой женщине небезопасно. У Николая своих проблем — выше крыши. Таня попробовала ездить на метро. Дорога занимала больше часа, стоя, в час пик. Все чаще вагоны метро просто оккупировали бомжи. Они занимали целые скамейки в вагоне, ели, пили, спали, чувствовали себя как дома. Остальные пассажиры буквально спрессовывались — подальше от этих, но ведь тоже — людей. Откуда их столько, почему у них нет дома, ведь раньше они где-то жили? Таня приходила домой и просто падала на кровать, через полчаса вставала и шла за Васенькой в садик. Она была в отчаянии. Марианна пыталась помочь дочери, но что она могла сделать — читать лекции вместо Тани или купить ей новую машину, желательно, иномарку?

Николай Александрович Большаков все больше времени проводил в кабинете ректора, только там стояла правительственная связь. Совсем старенький академик все чаще болел и Николая, «по приказу о…», то есть официально назначал и.о. ректора. Все ждали и гадали, когда же пройдоха Большаков займет почетное кресло ректора и его персональную «Волгу». Николай даже не представлял себе, что это за «ад» — быть ректором такого огромного хозяйства, именно хозяйства, как Высшее техническое училище. Заниматься наукой, семьей, обустройством квартиры или просто отдыхать — побегать по парку, сходить в бассейн или поваляться на диване — посмотреть «видик» — не было времени. Николай был вынужден думать и руководить: учебным процессом, аспирантурой, лабораториями, общежитием, спорткомплексом и т. д. до бесконечности.

А тут еще машина стала давать сбои, сколько ей лет, Николай точно уже и не помнил. И у Юшки машина на нуле. Но ей — нужнее. Впрочем, какая разница, денег нет ни на одну машину. И не предвидится. Гонорарных публикаций мало. О серьезных международных проектах информации не поступает. Европа, конечно, признала М.С. Горбачева «Человеком Мира», но насторожилась, куда заведет Советский Союз перестройка? Цены растут, зарплаты, даже такой, как у профессора Большакова, хватает только на самые необходимые покупки. Жизненный уровень населения катастрофически падает. Это видно по людям, по одежде, выражению лиц, тусклым, озабоченным глазам. Антиалкогольная компания провалилась. Люди озлобились. Кто-то непонятным пока образом мгновенно богатеет, основное население постепенно, но устойчиво беднеет. Страна больше семидесяти лет «просидела в железной клетке» — ВЧК, Гражданская война, эмиграция и последовательное уничтожение элиты, т. е. лучших слоев великой Российской Империи, ГУЛАГ, Великая Отечественная война, послевоенная разруха, невежество и необразованность генеральных секретарей ЦК КПСС — это те стальные прутья клетки, которые искорежили нацию, деформировали генотип народа. Люди почти покорились, почти привыкли жить в клетке, многим это кажется удобным. И есть ли путь выхода, хватит ли сил и ума? Осталась ли почва для ростков демократии или только один чертополох? Так думал Николай Большаков, толкаясь в переполненном метро после работы, кода его «Жигули» в очередной раз народные умельцы и неисправимые оптимисты из измайловских гаражей пытались возродить к жизни.

Николая Александровича мучила еще одна проблема, которая начала обозначаться несколько лет назад, а теперь приобретала все более очевидные формы. Мучила как патриота, а не фигляра, бегающего в лаптях, как серьезного ученого, физика-ядерщика, осознающего все последствия, и как администратора крупного учебного заведения. Начался и все больше активизируется отток ученых в Европу и США. Уезжают молодые, самые талантливые и активные. Уезжают семьями, под разными предлогами. И самое страшное — им нечего возразить! Николай много раз был там и видел все своими глазами: научную и экспериментальную базу, зарплаты, бонусы, премии, условия жизни — всего не перечислишь. Сколько раз звали и его, но Николай еще студентом Сорбонны решил для себя — его место в России. Почему? Он не знал. И как удержать молодых и не очень молодых ученых, он тоже не знал.

Наступил Новый, 1991 год. Новый год встречали, как всегда, дома. Приехала бабушка Мара с огромной сумкой разной вкусной еды из «коробок». «Та» система работала устойчиво, подпитывалась новыми источниками: кооператорами, директорами заводов и других предприятий, которые любыми возможными способами растаскивали государственную собственность. Все боялись и просили защиты.

Сразу после Нового года — зимняя сессия, потом небольшие каникулы — можно покататься на лыжах. Но оказалось, ректора все это не касается! А может быть, Николай Александрович не подходит для этой должности или мало опыта. Время покажет!

Васе уже шесть лет. Большой разумный мальчик. Хоть у Юшки были каникулы, и они с Васей вдоволь накатались на лыжах.

А потом опять весна подготовка к летней сессии и вступительным экзаменам.

Николай Александрович с утра в почти своем кабинете ректора. Это «почти» терзало своей неопределенностью, старый академик совсем отстранился от проблем, но на пенсию не уходил. Министерство образования молчало. Казалось, все чего-то ждут.

Баз стука, звонка секретаря — дамы в «барашек», в кабинет входит мужчина средних лет, уверенно проходит через все длинное помещение, садится напротив ректора. Николай Александрович удивленно поднял глаза, открыл рот, чтобы высказать возмущение, но ему не дали слова.

— Это, так, значит, я, того, ну сам видишь.

Большаков видел перед собой редкое для него зрелище. Он внимательно рассматривал не прошеного гостя. На госте — бордовый пиджак с резким малиновым отливом, без галстука, рубашка расстегнута на три верхние пуговицы, на толстой крепкой шее золотая цепь, толщиной в мужской палец и золотой крест с «распятием Христа». На руках — пара колец-печаток. Мужчина коротко, под бритву, стрижен. Лицо состоит из крупного тяжелого подбородка, мутных голубых глаз и узкого лба, нос странной формы, похоже, перебита переносица. От него пахнет перегаром и дорогим итальянским одеколоном. Гость продолжает:

— Значит, того, у меня сын, пацан, значит. Он хочет в физики, значит, ракеты для космоса строить. Это он сам говорит, чтобы на Марс летать. Это он все в мать свою — змею очкастую. Ну, я с матерью его уже давно того, сейчас у меня такая…

Гость облизал губы, достал толстый бумажник, открыл, из пачки долларов достал фотографию полуголой блондинки и сунул в нос Николаю. Тот одобрительно кивнул. Гость продолжал:

— Значит, того, я пацана своего не брошу, хочет ракету строить — пожалуйте. Я ему все толычу — ты иди лес продавай или завод какой купи, я бабла подброшу. Ладно, мне времени больше нет с тобой базарить, — он посмотрел на часы. Конечно, это «Роллекс», самая дорогая модель. — Так, значит, записывай Вадика прям на первый курс, — он напряженно сморщил лоб, — а, может, сразу на второй, как там у вас, курс. Я-то семь классов так и не закончил, значит, а вот уже особняк — го-го! На «Бэхе» гоняю, силища, скажу.

Николай решил, что это новая марка автомобиля, еще не представленная на женевском автосалоне. Он пока не произнес ни слова.

Гость продолжал:

— А ты на чем ездишь, физик, страну позоришь! Твою ж колымагу на переплав не возьмут. Вот тебе моя визитка и бобла. «Мерина» возьми.

Гость, почти швырнул на стол объемный целлофановый пакет и визитную карточку, встал, направился к выходу, остановился:

— Ты, там, звякни, когда Вадику на занятия приходить.

Наконец, Николай Александрович опомнился. Он посмотрел на визитку. На визитной карточке русской вязью написано «Господин Пендюркин Иван Иванович. Генеральный директор» и несколько телефонов. Николай почти закричал вслед гостю:

— Господин Пендюркин, постойте!

Гость остановился.

— Возьмите немедленно свой пакет. В приемной комиссии Вам объяснят условия приема в наше учебное заведение. Пендюркин побагровел, набычился.

— Не хочешь, значит, того, по-хорошему, будет по-нашему. А бабло — оставь, еще пригодится.

Он тяжело дышал, мешала большая масса тела. На подоконнике стоял графин с водой, секретарь поливала цветы. Пендюркин увидел графин и из горлышка выпил всю воду. Он повернулся обратно, подошел к столу. Николай инстинктивно отпрянул назад.

— Физик, так, значит, у тебя, типа, значит, тоже пацан. Малец еще, в садик ходит. Я тоже в садик ходил. А щас бывает, часто бывает, мальцы всякие под машины, там, попадают, даже, если с мамками, там.

Он резко повернулся и вышел из кабинета.

Николай сидел и не дышал, столько, сколько человек может не дышать. Он вздохнул и схватил телефонную трубку. Надо позвонить Тане, сказать, пусть спрячет Васеньку и сама спрячется, пока Николай… что? Что он может сделать? Сына Пендюркина он, конечно, «запишет» в училище, без вопросов, даже если абитуриент не знает таблицы умножения. А как дальше? Сессии, экзамены, а если ракета, которую построит Вадик, не долетит до Марса? Теперь всю жизнь прятаться от господина папаши Вадика? Николай решил, что сходит с ума. Он попросил у секретаря большую кружку очень горячего сладкого чая. Целлофановый пакет брезгливо сдвинул в ящик стола. Тане звонить бесполезно, сегодня у нее три пары лекций. Ей вообще ничего нельзя говорить, она не справится с этим кошмаром. Николай сам все уладит. Главное — Тане ни слова.

Училище давно опустело. Николай Александрович уходил последним или почти последним. На выходе дежурный охранник почему-то отвернулся к стене. Вместо подобострастного поклона: «До свиданьица, Николай Александрович», — и.о. ректора увидел спину в синей куртке. На куртке крупными буквами было напечатано «ЧОП СЕРВИС». Под фонарем, на том же месте стояла его машина. Только все четыре колеса были грубо, с силой разрезаны. Каждое колесо в нескольких местах. Все стекла автомобиля: лобовое, заднее, боковые стекла, даже фары разбиты. Рядом валялся кусок стальной арматуры. Николай равнодушно посмотрел на машину, а ведь любил ее, почти как живое существо, и пошел в сторону метро. Он был спокоен, потому что принял решение: Вадик будет строить ракету. Это была не трусость. Николай Александрович становился мудрым.

Дома Таня лежала на диване и плакала.

Васька грустно катал по полу любимый американский автобус. Он первый подбежал к отцу и, серьезно, по-взрослому, тихо сказал:

— У мамы спина болит, давай готовить ужин.

Николай как мог, успокоил любимую, растер спину согревающей мазью, обвязал шерстяным платком — еще от бабули. Таня пришла в себя, она просто очень устала. За ужином договорились, что она оставит только одну пару лекций, больше будет работать дома — писать, нарабатывать материал для докторской диссертации. Таня повеселела, Вася не отходил от мамы. Про свои дела и про погибшую машину Николай ничего не сказал.

На следующий день, ближе к обеду, и.о. ректора Большаков позвонил господину Пендюркину и договорился о встрече с его сыном.

В указанный день и время секретарь доложила, что пришел Вадим Пендюркин с мамой. В кабинет входит скромный невысокий юноша, почти еще мальчик, в руках теребит толстую коленкоровую тетрадь. Его мама, худенькая, серенькая, в очках. Больше и сказать нечего. Позже выяснилось — работает библиотекарем, зачитывается научной фантастикой, верит в инопланетян. В чем-то господин Пендюркин был прав.

Николай Александрович вежливо отправил маму пить чай в приемную к секретарю. Беседа с Вадимом началась с того, что мальчик показал «большому ученому, статьи которого он читал даже на английском», свою тетрадь с чертежами космических ракет. Ученый внимательно листал тетрадь, читал пояснения, написанные крупным детским почерком, и обнаружил несколько идей или догадок, что тоже бывает в науке, совершенно невероятных для детского ума. Выяснилось, что, действительно, Вадим очень много читал по физике, теоретической механике, знал некоторые разделы из программы второго, даже третьего курса, но элементарно плавал в школьной программе по алгебре, тригонометрии. Николай Александрович устроил небольшой диктант. Вадим не сделал ни одной ошибки. Маме Вадима ректор сказал, что у нее действительно очень способный сын, надо срочно подтянуть школьную программу, стоит нанять хорошего репетитора и написал на бумажке телефон.