Борис Евграфович Сикорский — геолог, путешественник. Сын Евграфа Силантьевича Сикорского, горного инженера, профессора Горного института, члена Императорского Географического общества. Мать Бориса рано умерла. Евграф Силантьевич один растил и воспитывал сына. Конечно, в доме были кормилицы, няньки, горничные. Борис пошел по стопам отца, окончил Горный институт, занимал должность доцента. Это был сильный, красивый молодой человек с веселым характером и романтической натурой. Настоящую романтику Борис нашел в Сибирской тайге, когда начал ездить в геологические экспедиции, искать новые богатства в неисчерпаемых недрах Сибири для молодой Советской Республики.

Поздней осенью 1938 года Борис вернулся из очередной экспедиции по Восточной Сибири. Экспедиция дошла до Полярного круга. С рюкзаком нехитрых вещей путешественника и огромным фанерным чемоданом с образцами минералов, земельных пластов и жестяной банкой с нефтью. Борис вошел в любимый дом. Отец обнял сына. Волнуясь и заикаясь, Евграф Силантьевич сообщил, что Бориса уже ждут в «Смольном», где проходит заседание Ленинградского горкома ВКП(б). Обсуждается задача разведки и добычи нефти и рудных запасов Сибири. Первым вопросом стоит доклад Бориса Сикорского. Борис скинул кирзовые сапоги, достал из шкафа отца чистую рубаху и бегом отправился в Смольный. Стоит заметить, что, несмотря на дворянское происхождение, независимость суждений, НКВД не интересовался личностью Бориса Сикорского. Какой смысл отправлять человека в тайгу, когда он и так по полгода не вылезает из-под сибирских кедров.

Берта Гольцер вела заседание горкома. Она сидела за длинным столом, покрытым зеленым сукном, и с возмущением поглядывала на часы. Партийной недисциплинированности она не терпела. Наконец, она увидела основного докладчика. Он пробирался между рядов кресел к маленькой трибуне.

Борис Сикорский рассказывал о богатствах Сибири. Из карманов бесформенной брезентовой куртки (он так и не успел толком переодеться), он доставал какие-то камни, уверял собравшихся в том, что это и есть истинное богатство России. Берта смотрела на докладчика. Она впервые в жизни увидела мужчину. Светлые густые волосы, давно не брился и голубые, почти синие глаза. Взгляд! Докладчик смотрел в зал, как капитан корабля смотрит на морской горизонт. Взгляд был легкий, устремленный в неведомые дали. Докладчик закончил свое выступление. Раздались робкие аплодисменты. Берта потрясла серебряный колокольчик и громко сказала.

— Заседание закрыто. Прения по докладу — завтра. Докладчик Сикорский, подойдите в Президиум.

Борис подошел к зеленому суконному столу. Берта Ароновна жестом указала на стул. Борис взял стул, переставил его так, чтобы Берта Ароновна оказалась напротив. Зал довольно быстро опустел. Борис с интересом разглядывал «товарища», которому прочили «большое партийное будущее».

Берта была очень красивая. Черные, как воронье крыло, кудрявые волосы с фиолетовым отливом, смуглая кожа, огромные карие глаза. В глубине этих глаз отражалась вся древняя мудрость ее иудейских предков. Берта встала из-за стола.

— Геолог Сикорский, прогуляемся по городу. В зале так душно. У меня к Вам много вопросов.

Она подошла к трибуне, в полумраке зала он увидел ее фигуру. Борису Сикорскому стало действительно нечем дышать.

Это означало, что, несмотря на ноябрьскую непогоду в Ленинграде, крылатый амур со шпиля Петропавловкой крепости уже выпустил стрелу, наполненную «ядом любви»! После Великого поста и православного Рождества, Берта и Борис зарегистрировались. Берта переехала на канал Грибоедова. Евграф Силантьевич искренне радовался происходящим событиям. Арона Гольцера дочь оставила на попечение их бывшей горничной. Горничная вышла замуж за милиционера и занимала в особняке лучшее помещение — зал, где когда-то проводились балы и музыкальные вечера. Отделка зала соперничала с парадным залом Екатерининского дворца. Потолочные плафоны в зале особняка на Садовой расписывал великий Михаил Врубель. Горничная распорядилась: «Побелить безобразие». Из флигеля Берта перевезла два ящика фарфора. Коллекцию начала собирать еще мама. Это был английский, французский, немецкий фарфор самых знаменитых фирм. Берта увлеклась советским авангардом.

Берта и Борис были взрослыми людьми, они успели уже много пережить, но искренне считали, что так любят только они.

Весной Борис уехал в очередную экспедицию. Берта руководила новой счастливой жизнью в городе «великого Ленина».

Конец июня. Белые ночи. Очень жарко и душно. Надвигается гроза. В зале заседаний Смольного буквально нечем дышать. Обсуждается очень сложный, с партийной позиции, вопрос. Берта Ароновна сильно взволнована. Она пытается довести до товарищей по партии свою точку зрения и… теряет сознание. Вылитый на голову Берты графин теплой воды не помог. Берту везут в больницу. В прохладной палате она приходит в себя. Вокруг кровати стоит несколько врачей. Главный врач больницы берет Берту за руку, улыбается.

— Берта Ароновна, Вы беременны, срок большой — пять или шесть месяцев. Мы очень рады за Вас.

Берта вскакивает с кровати и кричит:

— Нет! Этого никак не может быть! Вы слышите — никак, никогда! Это обман, я пожалуюсь на всех вас самому…

Берту Ароновну выводили из истерики несколько часов.

Тогда, в октябре 1917 года, лошади испугались казачьего отряда, понесли и опрокинули обозы и карету, где сидела Берта с мамой. Берта преспокойно вылезла наружу. Ей было очень интересно. Много людей. Отважные моряки и смелые солдаты несут красные флаги. Некоторые поют торжественные гимны, которые Берта никогда не слышала. Постепенно толпа отодвигала девочку от обозов, от родителей. А тут еще пушистый котенок, сам подошел! Берта взяла в руки теплый пушистый комочек. Мама никогда такого не позволяла. Котенок посидел, выпрыгнул из рук Берты и побежал вглубь двора. Берта побежала за ним. Котенок исчез. Берта заблудилась. Она долго ходила по дворам, переулкам. Стало темнеть, Берта замерзла, ей стало очень страшно. Она вышла на набережную Невы. Матросы и солдаты разожгли костры, пахло вареной картошкой и чем-то еще. Она подошла к костру. Молодые парни громко засмеялись.

— Глянь, живая кукла пришла!

Ее накормили картошкой, дали выпить из железной кружки невкусной жидкости, для «согреву». Берта заснула. Какой-то матрос взял девочку на руки, завернул в бушлат и обратился к солдатам, сидевшим у костра:

— Айда в подъезд! Ишь ты, кукла. Буржуазное отродье.

Двое солдат встали и пошли за матросом. Кто-то крикнул вслед:

— Безбожники, это грех!

Матрос и солдаты громко засмеялись. В подъезде Берта проснулась от невыносимой резкой боли. «Это» продолжалось всю ночь, потом еще день. Потом матрос и солдаты ушли. Берта, растерзанная, лежала в подъезде. Ее нашел дворник-татарин, принес на руках в комнатку под лестницей. Целую неделю жена дворника ухаживала за девочкой. Оказалось, что Берта находится совсем недалеко от дома, на соседней улице.

Берта вернулась домой. Потом умерла мама, она обо всем догадалась и не смогла это пережить. Берта все забыла. Она так считала, что забыла. Она понимала, что у нее никогда не будет детей и не собиралась выходить замуж. Но Борис нарушил ее планы. Про ребенка она не верила. Это — опухоль, она скоро умрет.

Через два месяца родился мальчик. Ребенок был недоношенный, маленький. Он не мог брать грудь, захлебывался, когда Берта и дедушка пытались кормить Олега из бумажного рожка или из резиновой соски. Но иудейские мудрецы решили, что мальчик должен выжить, и маленький Олег стал быстро набирать упущенное к возвращению отца из экспедиции. Дедушка и мама не отходили от младенца, спали по очереди. Берта, уставшая, обессиленная, пыталась выяснить у свекра, как делать бумажный рожок.

— Ев — графий Силан-тович!

Она покраснела, дед-профессор, засмеялся.

— Я теперь буду обращаться к Вам — Граф Силантий! Можно? Вы не обидитесь? Это — только любя! — оправдывалась Берта.

Они очень сблизились, стали родными людьми. Также породнились, только в конце ХХ века, в Москве, Николай Александрович и Марианна Гавриловна, когда принесли из роддома Васю, а его мама, Таня, осталась в больнице еще на долгих три месяца.

Когда Борис вернулся из экспедиции, он ничего не понял. В комнате стоит детская кроватка, кругом висят пеленки, крохотные кофточки и шапочки. Открылась входная дверь. У Берты в обеих руках — авоськи с кульками еды, отец ввозит в комнату коляску. У обоих счастливые лица.

Бесполезно пересказывать, что говорила Берта мужу, нельзя передать, что чувствовал «молодой» отец. Хорошо, что не было слышно, как довольно и глубокомысленно ухмылялся за стеной Граф Силантий. Маленький Олег почувствовал, что приехал папа, и ни разу за всю ночь не заплакал.

Олегу исполнилось 2 годика.

Началась Великая Отечественная война. Борис добровольцем ушел на фронт. Когда стало очевидно, что вражеское кольцо почти замкнулось, и Ленинграду грозит блокада, решили все-таки ехать в эвакуацию. Горный институт давно эвакуировали. Оставалось рассчитывать только на себя. Граф Силантий упаковал все научные книги, а, главное, рукописи, в фанерные ящики и оттащил в подвал старинного дома, Берта спрятала в подвале сундуки с фарфором. Берта уговаривала отца тоже ехать в Ташкент. Арон Гольцер долго отказывался. Старика давно мучила «грудная жаба», он еле ходил, задыхался и понимал, что будет только обузой. Но Берта плакала, а надежда, еще хоть часок видеть ненаглядного внука, пересилила все аргументы. Собрали Олега и поехали. Успели на последний поезд, идущий в Москву. И далее — до Ташкента. Там тепло, много фруктов, Олег будет быстро расти.

До Ташкента, в общем вагоне ехали больше месяца. Олег все время капризничал, плохо спал. В калмыцких степях, ночью, перестал дышать Арон Израилевич Гольцер, умный, хитрый человек, талантливый финансист. Его похоронили в степи, на безымянном железнодорожном полустанке.

В Ташкенте семья смогла найти отдельный домик — мазанку из глины и коровьего кизяка. Оказалось, что в Ташкенте нет питьевой воды, в арыках текла грязная мутная жижа. Берта ходила за чистой водой за два километра к источнику с тяжелым бидоном, по сорокаградусной жаре. Олег очень плохо переносил жару, ночами он просыпался и спрашивал маму, когда пойдет снег. Граф Силантий сначала бодро помогал Берте, пытался играть с внуком. С вечера, когда становилось немного прохладнее, и до утра он писал при свете масляной лампы, чертил графики, на логарифмической линейке делал какие-то расчеты. Написанные стопки листков, пронумерованные, он подшивал в папки из любой плотной бумаги, которая была под руками.

Так прошел год. Искать другое место для жизни не было сил.

Прошло еще время. Блокада была снята. Ленинград выстоял, пора собираться домой. Граф Силантий за большие деньги, а денег почти не осталось, заказал у местного умельца большой ящик-чемодан из толстой фанеры. В чемодан сложил все свои рукописи и крупно написал на листе бумаги. «Завещаю моему внуку, Олегу Борисовичу Сикорскому. Почетный член Императорского Географического общества, доктор геологических наук, профессор ленинградского Горного института Евграф Силантьевич Сикорский».

Все было готово к отъезду. Граф Силантий заболел дизентерией. Берта сходила с ума: как уберечь ребенка от инфекции. Ухаживала за дедушкой. Граф Силантий умолял Берту, оставить его ради ребенка! Просил только довезти чемодан до Ленинграда и сохранить, пока Олег не вырастет. Профессор не сомневался, что внук будет геологом.

Берта дождалась. Евграфа Сикорского похоронили на Православном кладбище на окраине Ташкента. В маленькой церкви отпели его светлую душу.

Через месяц и десять дней были в Ленинграде. Каким чудом, какой силой Берта дотащила маленького, очень слабого ребенка и огромный, тяжелый фанерный чемодан? Непонятно. В особняке, на берегу канала Грибоедова, их ждал Борис. Вся гимнастерка в медалях и орденах, под мышкой — костыль.

На фронте, в боях под Сталинградом, Борис был тяжело ранен. Осколки бомбы изрешетили все тело, особенно пострадала нога. Стоял вопрос об ампутации, но сильное тело и сильный дух победили! Кости стали срастаться. Бориса отправили «на гражданку».


1965 год. Борис Евграфович Сикорский, доктор геолого-минералогических наук, профессор, проректор по науке ленинградского Горного института. Его научные труды, посвященные исследованию недр Сибири — настольные книги у специалистов в этой области. Его предвидения вызывают недоверие и насмешки. Борис всегда был романтик. Последний год Борис посвятил изучению архивов отца. Их научные взгляды совпадают, дополняют и развивают общую концепцию.

Из подвалов Борис Евграфович постепенно доставал то один, то другой ящик с пожелтевшими рукописями. В одном из ящиков, Борис обнаружил странные, совсем старые документы. Это были купчие на землю, разрешения на разработку месторождений редкоземельного золота очень высокой пробы, практически химически чистого металла. Также в папке находились разрешения на добычу и продажу алмазов. Рудники находились, ни много, ни мало, в Южной Африке, южнее реки Тугела, на территории английской колонии Наталь. Документы датировались 1840–1844 годами. Везде присутствовала фамилия Петра Головнина, дворянина, уроженца Тверской губернии. Борис вспомнил, что когда-то отец рассказывал о родственниках из Тверской губернии. В другой папке Борис нашел документы значительно лучшей сохранности, датированные 20-30-ми годами ХХ века. В них шла речь о процветающей компании «Голдин Леди» по добыче золота и алмазов на территории бурской республики Южной Африки — Оранжевого Свободного государства. Опять упоминалась фамилия — Граф Иван Головнин и еще Сикорская. Разве в их семье была графиня Дарья Сикорская? Почему о ней ничего не известно. Что за люди? Откуда они? Почему они в архивах отца? Борис Евграфович решил оставить разборку «непонятного» ящика до лучших времен.