И далее: желательно обновить медицинский пункт для работников прииска: снабдить стоматологическим креслом, обеспечить акушерскую помощь роженицам, обеспечить наблюдение за малыми детьми.

Дискуссии и обсуждения продолжались несколько дней. Наконец, я подвела окончательные итоги долгих споров, обозначила бюджет расходов, назначила ответственных сотрудников по каждому направлению. Впервые за все время существования приисков в Трансвааль направилась большая группа инженеров, техников, врачей, фельдшеров и даже повар.

Контракты на покупку всего необходимого подписывались и реализовывались без споров и проволочек».

19 января 1931 года.

«Вечерами я подолгу размышляла: что это — заслуженный успех или предостережение судьбы. Ответа я не видела. А может быть, меня не замечают? Старушка-инвалид из далекой пылающей России сумела вывезти немного золота и алмазов и теперь продает на хлеб насущный!

Увы, я глубоко ошибалась.

С утра я ездила по магазинам. Конечно, любой товар мне могли бы доставить на дом, но мне так хотелось побыть среди людей, самой выбрать какой-нибудь пустяк, поболтать с продавщицами, они — такие милые! Рафаэль, мой помощник, возит мою коляску (он выходец из Бразилии) обожает магазины. Он знает, что ему перепадет флакончик одеколона, или яркий шейный платок, новый брелок или другой пустяк. Когда мы вернулись из магазина, около нашей машины стояла толпа людей и полицейский автомобиль. У моего Паккарда были изрезаны все четыре колеса, па капоте и на дверях нацарапано «ты — следующая». У водителя в голове зияла круглая дырка от пули. Все залито кровью. Я потеряла сознание».

15 марта 1931 года.

«Я постепенно выхожу из нервного потрясения. Доктор говорит, что сердечный ритм нормализовался. Из Детройта уже доставлена новая машина «Паккард» модель 1101, мощность 120 л.с. Но я не испытываю никакой радости. Господа из полиции объяснили мне, что происшествие с машиной — это жесткое предупреждение тех людей, кому я очень мешаю. «Кому я могу мешать?» Мне возразили: «Кто, кроме Вас торгует золотом и алмазами?» Я недоумевала: «Это — семейный бизнес. Фирме "Голдин леди" почти 100 лет!» «То были другие времена, а сейчас — другие!» Я засмеялась: «Нечего смеяться. Оппенхаймерам не до смеха, Вы им на пятки наступаете. Запомните — кампания "Де Брис" — единственная в мире и соперников не потерпит».

Полицейский устало вздохнул: «Впрочем, Вам я ничего не говорил, так, разговаривал сам с собой».

10 июня 1933 года.

«Я отдыхаю в Давиле. Прелестный городок на побережье Атлантического океана. Очень чистый воздух. Покой и умиротворение. Больше всего меня завораживает зрелище прилива и отлива. Передвижение гигантских масс воды подвластно Луне. И ты, земная песчинка, ничего не значишь в этом вселенском потоке закономерностей. Но даже здесь, где вся мирская суета, казалось бы, уходит за горизонт, люди продолжают говорить и думать о своих сиюминутных мелочах и проблемах.

Франция начинает погружаться в экономический кризис. Сокращается производство, профсоюзы все больше говорят о надвигающейся безработице. Деньги обесцениваются. Ученые называют это явление «инфляция», за ней последует крах. Цена на золото и алмазы постепенно растет. Получается, моя сделка с покупкой нового оборудования, затраты на ремонт и обновление приисков в Трансваале оказались верным решением. Да, я истратила невероятную сумму французских франков, практически опустошила все банковские счета, но не продала ни грамма золота, несмотря на советы многих именитых промышленников и банкиров.

Осенью я вернулась в Париж. Это был другой город. На улицах — толпы безработных, особенно молодых. Кругом плакаты самого разного содержания. Больше всего меня пугает свастика. Фашистская Германия где-то рядом. Надо срочно что-то делать. Оставаться в Париже нельзя».

5 декабря 1935 года.

«В Париже — беспокойно. После победы национал-социалистической партии в Германии фашизм, как страшное кровавое пятно, расползается по всей Европе. Коммунистические организации ушли в подполье, еврейские семьи уезжают в США, Канаду, некоторые — Латинскую Америку. Куда ехать мне — женщине-инвалиду на коляске с сотнями килограммов золота и алмазов в придачу? На кого оставить особняк, превращенный усилиями баронессы Юлии в художественный музей, набитый бесценными сокровищами. Я — в смятении и ужасе!»

18 февраля 1936 года.

«Мой сокровенный дневник отдыхал целых три месяца. Теперь мне есть, что ему поведать. Прожив уже порядком лет на этом свете, я уверена только в одном — нам не дано предугадать будущее. Даже один миг, один шаг, способны полностью изменить будущее.

Сегодня по парижским меркам очень холодно — градусов пять мороза, с неба сыпет легкий пушистый снежок. Я уговорила Рафаэля погулять по набережной, посмотреть на Эйфелеву башню, залепленную снегом. Неожиданно нас догнала толпа юнцов, разогретых пивом. Почти у всех на рукаве свастика. Кто-то из толпы свистнул, громко что-то прокричал, с силой оттолкнул Рафаэля, схватил мою коляску и бегом стал ее разгонять, подтолкнул и выпустил из рук. Коляска неслась с бешеной скоростью до тех пор, пока не врезалась в фонарный столб. Коляска упала на бок. Я лежала под коляской в полной уверенности, что я умерла.

В больничной палате, куда меня привезли в карете скорой помощи, находилось не меньше двадцати человек. Стоны, крики, требования утки, воды, чистого полотенца — все это превращалось в единую какофонию ужаса, или, скорее, ада. Я подняла глаза. На меня смотрел Анри Дюпре. Я решила, что это сон или мираж. Анри наклонился ко мне и почти шепотом проговорил: «Слава Пресвятой Деве! Вы живы!» «Разве кто-то сомневался?» «Все — кроме меня. Вам нужна срочная операция на позвоночнике, да, там, где была старая травма. В Париже такую операцию делать некому. Все, кто мог, либо уехали из Франции, либо призваны на военную службу. Я договорился, сегодня ночью самолетом ВВС Франции Вас отвезут в Цюрих, в военный госпиталь. Выздоравливайте!» «Подождите, это же стоит…» Анри перебил меня: «О деньгах — потом, когда вернетесь во Францию».

20 октября 1936 года.

«Прошло четыре месяца после операции. Ах, если бы эту операцию сделали лет двадцать назад, вероятно, я смогла бы ходить. Но и сейчас я ощутила некоторую свободу тела. Это — непередаваемое ощущение радости и свободы. Из больницы я переселилась в лучший отель. Со мной, как всегда, девушка-санитарка и мужчина, который возит меня в коляске, сажает в автомобиль и тому подобное. Рафаэль, конечно, тут же сбежал. Но я на него не в обиде. Теперь меня в коляске возит Поль. Водитель автомобиля Филипп, Поль и санитарка Изабель по моей просьбе приехали из Парижа на новеньком Паккарде. Дорога заняла целый день. Помимо одежды, которую собрала Изабель, управляющий «Леди банк» передал чековую книжку и крупную сумму наличными. Надежно упакованный конверт вручили Филиппу.

За ужином в ресторане я познакомилась с господином Куртом Зегелем. Видимо, слухи о моем пребывании в отеле обогнали сроки моего прибытия. К тому же произошла смешная история. Как правило, в ресторане, где я обедала, Поль присутствовал рядом, подавал блюдо, помогал пересесть из кресла на стул и прочее. Сам он обедал позже, в кафе. На радостях, что я жива и относительно здорова, я заказала самый роскошный ужин, бокал шампанского. Наголодавшись в больнице, я с удовольствием насытилась. Подошел официант: «Счет и десерт», — важно произнесла я на плохом немецком.

Через некоторое время официант принес кофе, тирамису и кожаную папочку со счетом. Не глядя на клочок бумаги с цифрами, я открыла свой ридикюль, расшитый бисером, и с ужасом увидела одну пятидесятифранковую купюру и две монетки по пять франков. Меня бросило в жар. Я открыла папку со счетом. Мой ужин стоил 1400 франков, еще франков 20 — чаевые. Где деньги? Ридикюль был со мной даже в больнице. Лежал под подушкой. В Париже, перед прогулкой я взяла из сейфа 100 тысяч франков, мы с Рафаэлем заехали в галерею Лафайет, я купила палантин из русского соболя. У меня всегда мерзнет спина, даже летом. Неужели деньги украли? Тогда зачем оставили 50 франков? Нет, дело не в деньгах, просто, когда крадут и обманывают, мне становится горько и противно. Если попросят, я отдам любую сумму.

Подошел официант, вопросительно посмотрел. Я подняла глаза и наивно произнесла: «А мне нечем платить, у меня всего 50 франков и мелочь». Официант с ужасом посмотрел на меня: «Мадам, о чем Вы думали, когда заказывали такой дорогой обед?» «Я была очень голодна. Дома, в Париже, я отлично помню, это было 18 февраля, я взяла из сейфа 100 тысяч франков, так, на всякие мелочи. А теперь осталось всего 50 франков». Официант прошипел: «Мадам, возможно, так и было в Париже, но сейчас Вы в Цюрихе, в Швейцарии, и сегодня 20 октября 1936 года». «Неужели? Какой кошмар! Где же я была все это время?» — я зябко передернула плечами и закуталась в роскошный соболий палантин. Подошел и вежливо поклонился администратор ресторана: «Мадам, я понял, Вы не в состоянии оплатить счет?» «Увы, да. У Вас забронирован номер в отеле?» «Да. Люкс с комнатой для прислуги, и еще номер для водителя и проводника — в мансарде». «Надеюсь, "там" все оплачено? — конечно, нет. «Вам придется проехать в полицейский участок». «Закон для всех одинаков. Пройдемте!» «Но я не умею ходить! Поль, где Вы?» — громко в отчаянии я закричала на весь ресторан.

Пока Поль пробирался с коляской между столиками, ко мне подошел господин лет пятидесяти. Он выглядел настолько безукоризненно, что зарябило в глазах. «Позвольте представиться: Курт Зегель, банкир». «Графиня Дарья Сикорская-Головнина». «Я много слышал о Вас. Теперь рад лично познакомиться». Банкир повернул голову в сторону официанта: «Счет графини положите в мою папку». Я с удивлением посмотрела на господина Курта, поправила на плечах палантин и… неожиданно для себя громко вскрикнула: «Я все вспомнила! Я же купила в галерее Лафайет этот палантин. Ведь на улице было очень холодно, даже шел снег! Неужели он остался цел. Да, я помню, мне отдали сверток, когда я выходила из больницы». «Графиня, Вы надолго в наши края?» «Не знаю, видимо, завтра уеду в Париж. Там много дел». Очень жаль, я хотел бы с Вами побеседовать тет-а-тет». «Хорошо, я согласна. Завтра в полдень я жду Вас у себя в номере». Вдруг меня осенила страшная мысль: чем я буду платить за отель. 50 франков явно недостаточно.

Из большого холла раздавались громкие голоса на немецком и на французском языках. В обеденный зал вбежал Филипп. Он был одет в клетчатый пиджак, брюки-галифе, краги и кожаную кепочку. К груди он прижимал объемистый сверток, перевязанный бечевкой, закрепленной сургучной печатью банка. За ним бежал ливрейный лакей и два бравых охранника. Одни кричали на немецком языке: «стой, стрелять буду». Филипп кричал на французском: «Графиня, мне приказали передать вам в руки, только Вам!»

Поль вывез меня к дверям обеденного зала. Мне стало жарко от всего этого ужаса и криков. Я несколько раз махнула палантином как победным знаменем. Все немного притихли. «Господа, — я говорила на немецком языке, — это — мой друг и помощник». «Филипп, что у Вас случилось?» — спросила я по-французски.

Филипп опустил голову и тихо проговорил: «Это Вам велено передать, Только из рук в руки». Я улыбнулась и взяла сверток. Кажется, я догадалась, что находится в свертке. «Спасибо Филипп, Вы свободны». Я позвала официанта: «Пожалуйста, принесите поднос и ножницы». Гости ресторана давно перестали есть, лишь некоторые от волнения пили коньяк или шампанское. Я, как фокусник, очистила сургуч, разрезала бечевку и достала из конверта очень толстую пачку денег, вынула из пачки 2 тысячи франков, положила на поднос, кивнула в знак благодарности и мы с Полем поехали отдыхать».


21 октября 1936 года.

«Позвонили в дверь. Вошел ливрейный лакей, поклонился: «Господин Курт Зегель». «Просите. Пусть войдет». Я сидела в инвалидном кресле в гостиной четырехкомнатного номера отеля «Королева Виктория».

Банкир стремительно вошел в гостиную, повертел головой, цокнул языком и по-немецки произнес: «Недурно. У Вас хороший вкус». Я была одета в черное длинное шелковое платье в густую сборку. Высокий воротничок украшал кусочек бельгийского кружева. Светлые волосы уложены в виде ракушек. Карие глаза светились мягкой грустью. Такой я увидела себя в зеркало.

«Графиня, Вы очаровательны. Извините за нескромность, как случилось такое несчастье?» «Это произошло 20 лет назад, в Париже. Я была слишком счастлива и слишком влюблена. За счастье надо платить. Я упала с лошади, потеряла ребенка, превратилась в инвалида». «Простите еще раз! Это слишком жестоко». «Потом в поездке умер мой муж. Теперь я занимаюсь его делом». «Как долго Вы в алмазном бизнесе?» «Почти 20 лет». «Как же Вы ладите с кампанией "Де Брис"?» «Так, как ладят враги во время перемирия. Господин Оппенхаймер хочет всего, а я радуюсь тому, что есть». «Графиня, Вы понимаете, что скоро, очень скоро начнется война. Самая страшная из всех войн?» «К сожалению, да». «А Вы знаете, что к войне надо готовиться?» «Да. В Институте благородных девиц в Смольном дворце в Петербурге нас учили оказывать первую помощь раненым бойцам». «А оказывать первую помощь себе — Вас не учили?» «Но что я могу сделать для себя?» «Как, что? Прежде всего, спасти свое имущество! В Вашем случае — речь идет о миллиардах франков, тоннах золота, тысячах карат алмазов и уникальной коллекции произведений искусства». Я с ужасом посмотрела на господина Зегеля: «Разве с этим надо что-то делать?» «Необязательно. Можно оставить все как есть. Фашисты придут, а они обязательно придут в Париж, заберут все, а Вас отправят в концлагерь — в газовую печь». «Неправда». «Нет, правда. Концлагеря уже начали строить». «Господи! Что же мне делать?» «Уезжать в Швейцарию. До Америки Вы не доберетесь. А Швейцария объявила нейтралитет. Фашисты ее не тронут. Графиня, Вы согласны воспользоваться услугами моего банка?» «Согласна. Разве у меня есть выбор?» «Выбор всегда есть. В маленькой Швейцарии много разных банков, страховых контор и прочего». «Но Вы первый. Значит, я выбираю Ваш банк, тем более, в европейском перечне банков он занимает одно из первых мест». «Значит, Вы готовы заключить банковский договор?» «Определенно». «Прекрасно, мои сотрудники займутся подготовкой бумаг сегодня же. У нас мало времени. Теперь я хотел бы знать, приблизительно размеры Ваших вкладов. От этого во многом зависит процент вашей прибыли». «Я не очень готова к конкретным цифрам, только приблизительно». «Я — весь внимание», — господин Курт Зегель достал из внутреннего кармана пиджака блокнот в кожаном переплете и ручку-самописку с золотым пером. Я почему-то очень разволновалась. «Итак, на сегодня я владею примерно двадцатью тоннами чистого золота 999 пробы и 780 пробы в слитках по 1 кг, 65 тысячами карат необработанных алмазов всех возможных цветов, около пятистами миллионами французских франков. Особняк, внутренне убранство и картины я не оценивала». Господин Курт Зегель побледнел: «Конечно, я готов заключить с Вами, графиня, любой контракт». Затем довольно долго он объяснял мне, как следует подготовить столь ценный груз к переезду, какие будут условия хранения, какова гарантия безопасности доверенных банку ценностей.