— Неужели ты меня не узнаешь?

Генерал, шепотом:

— Олюшка!

Они прижались друг к другу и молчали. Они — не верили.

В седьмую палату заходил ординатор — осмотреть больного, медицинская сестра — делать укол, нянечка — «прибрать» палату. А они сидели, обнявшись, и все еще не верили.

Наконец, Гаврил Тимофеевич спросил:

— А как, Марусечка? (так он называл маленькую дочку).

— Невеста, красавица и умница, — с гордостью ответила Ольга Михайловна.

Больше они не расставались ни на час.

В 1949 году переехали в четырехкомнатную квартиру на Белорусской.


Таня с грустью отвернулась от дома, где прошло такое счастливое детство, и увидела свои голубые «Жигули». Она в смятении замахала руками. Подавляя раздражение, из машины вышел Николай. Ему так хотелось быстрее увезти любимую как можно дальше от этого «Дворца заточения». Таня показала на машину.

— Я ее здесь не оставлю! Я без нее не могу! Я ее люблю! Отец придет вечером и в ярости всю разобьет кувалдой какой-нибудь или вот стоит! Около подъезда стоял лом для колки льда, видимо, дворник забыл прибрать. Эта версия показалась ученому-физику правдоподобной. Таня ужа все решила: впереди поедет Николай, а она — за ним. Другого варианта они не придумали.

Проехали всю улицу Горького, через Большой каменный мост свернули на Ленинский проспект. Дальше улиц Таня не знала. Мелькали большие серые «сталинки», потом, справа — хрущевские пятиэтажки, а слева — стройки, опять стройки и пустыри. Наконец, повернули направо и оказались в тихом уютном районе. Белые девятиэтажные современные дома, вокруг деревья, засыпанные снегом.

— Вот мы и дома! — весело почти прокричал Николай.

Таня еле вылезла из машины, от долгого напряженного сидения за рулем сильно болела спина и ягодицы (этого Николай еще не видел), дергало щеку, подбитый глаз от напряжения слезился.

— Это что за район, я никогда здесь не была.

— Юго-запад Москвы, бывшая деревня, а теперь район Беляево, тихо и свежий воздух. Улица, по которой мы ехали, — Профсоюзная, — с гордостью пояснил Николай.

Чемодан, сумка, лифт, 7 этаж. Таня вошла в квартиру любимого. Она не произносила это слово даже мысленно, но это было именно так — любимого, единственного, ненаглядного, самого — самого…

Квартира показалась ей совсем маленькой. Или это — после Белорусской? В маленькой прихожей на стене — обычная вешалка с крючками и открытой галошницей. Таня сняла дубленку и повесила на крючок, с трудом стянула сапоги и приткнула к «дурацкой» галошнице, из которой торчали тапочки. На секунду Тане стало грустно. Николай отодвинул часть стены, напротив галошницы, взял одежду и перевесил в шкаф, а на пол, застеленный черным синтетическим покрытием, поставил обувь. Таня покраснела — ну и балда, не сообразила, что это — не стена, обитая ДСП «под дерево», а большой, емкий шкаф с раздвижными дверьми. Она стояла босиком. Николай нагнулся и ласково надел на ее ноги свои огромные мягкие тапочки. Ногам сразу стало тепло, и она почувствовала, ощутила кожей, что она — дома.

Таня, не раздумывая, как настоящая женщина, направилась на кухню. Обыкновенная, современная кухонная мебель, только на окне вместо занавесок — жалюзи, в углу модный двухкамерный финский холодильник. И еще — очень чисто, никакой немытой посуды и хлебных крошек на столе. На тумбе для посуды стояла смешная белая керамическая кружка, из нее вылезала голова коровы. Таня повертела кружку, на дне прочитала — Женева. Ручная работа. Таня бережно поставила кружку на пустую полочку над тумбой. В кухне стало как-то красиво. Николай из коридора внимательно наблюдал, нет, любовался Таней. Если прежде, хоть одна из женщин, которые бывали в этой квартире, дотронулась хотя бы до одной вещи или решила помыть посуду, она тут же без объяснений вежливо и навсегда выпроваживалась из дома. Когда Таня переставила его любимую корову, ему понравилось, более того, он пришел в восторг. Таня зашла в комнату. Стены оклеены гладкими, без рисунка обоями, огромный коричневый кожаный диван. Над диваном — гравюры «под старину» с портретами ученых-физиков. Два письменных стола: на одном — компьютер с большим, как ящик, монитором, на другом — гора бумаг. Абсолютно простой (без виньеток и инкрустаций) шкаф, кожаное кресло, торшер, напротив — тумбочка на колесиках и довольно большой японский телевизор. На полу — бордово-гранатового цвета в мелкий геометрический орнамент персидский ковер. На окнах — шторы из плотного шелка на кронштейне, прикрепленном к потолку, люстра. Таню удивило и восхитило почти все в этом доме. Но, люстра! Это была не люстра, а хаотично перепутанный пучок тонких, алюминиевых трубочек, на конце каждой из них прикреплена маленькая, с пуговичку, белая лампочка. Люстра освещала всю комнату веселым, мягким светом.

— Это последнее достижение швейцарских физиков и дизайнеров — галогеновые люстры. Вообще, такие лампы много где используются, — пояснил Николай. Он был горд, счастлив и сиял ярче галогеновой лампы.

Таня очень устала, сильно побледнела.

— Можно я прилягу?

В одно мгновение постель была готова. Нет, это была не постель, а царское ложе. «Пуховая подстилка, что ли», — удивилась она. Чистое белье — черное, в огромных красных маках. Таня с трудом нагнулась, достала халат, ночную батистовую сорочку. Николай вышел из комнаты.

Таня открыла шкаф, там висела одежда Николая: костюмы, рубахи, свитера… свободной была всего одна вешалка. Она пристроила свою одежду на вешалку и, пытаясь закрепить крючок за палку, «ткнулась» носом в плечо костюма. От одежды Николая исходил какой-то удивительный аромат. Таня такого не знала. Да, там был легкий парфюмерный тон, и еще что-то, необъяснимое и притягательное. Таня еще не поняла, что это — запах мужчины, ее мужчины. Она подумала — если бы не мои синяки… Ее бросило в жар. Она легла на диван и мгновенно заснула. Николай сходил к соседям за раскладушкой — якобы племянница из провинции приехала, разложил вдоль кухонных комодов, и боком пролез к холодильнику за молоком. Когда он пил молоко, корова ехидно посмотрела на него и прошипела: «Ну что, жених!» Больше они никогда не разговаривали. Корова — ревновала, а Николаю теперь было с кем поговорить. Он улегся на скрипучую раскладушку, долго не спал, думал о Тане, об их любви — бесконечно счастливой, и о своих будущих детях.

Утром Таня проснулась, как всегда, около восьми, на улице было совсем темно, конец ноября, через месяц — Новый год. На кухне горел свет, она еле вылезла из кровати и в белом махровом халате доплелась до кухни. Николай стоял у плиты, жарил яичницу, в домашних потертых джинсах, полурасстегнутой рубашке в синенькую клеточку. Он повернулся. Рядом стояла Таня. Яичница задымилась, превратилась в уголь, а они не могли оторваться друг от друга. Сковородка окончательно сгорела и угодила в мусорное ведро. Таня и Николай весело засмеялись. На завтрак остался только кофе и две горбушки белого хлеба с маслом.

— Извини, я вчера не успел сходить в магазин, — смущенно оправдывался Николай.

— Мне пора, — он посмотрел на часы, было половина двенадцатого, он безнадежно опаздывал, — сегодня четверг, кафедра в четырнадцать, а до этого много дел.

Он почти собрался, подошел к Тане — поцеловать, как она вдруг заплакала:

— Не уходи, перенеси кафедру на шестнадцать, так часто делают! Умоляю, мне страшно, там что-то случилось, я позвоню маме, и ты поедешь. Больше я никогда не буду просить тебя о подобных вещах. Обещаю на всю жизнь.

Николай покорно сел на галошницу в прихожей.

Таня набрала знакомый номер, трубку тут же взяла Марианна. Таня звонким голосом почти кричала в трубку:

— Мама, я такая счастливая, я у Николая Александровича, то есть у Коли, мы завтракали, а спал он на раскладушке в кухне, у него очень симпатичная квартира, но дело не в этом. Мама я его очень люблю, так сильно, сильно, на всю жизнь.

Николай сидел на галошнице и все слышал.

Таня, видимо, не учла габариты квартиры, толщину стен и открытую в комнату дверь, он бесшумно снял теплую куртку — «канадку» и положил на пол.

Таня продолжала:

— Мама, я буду здесь жить, а ты будешь ко мне в гости приезжать. Ты скажи, ну как-нибудь, бабуле и, она сделала паузу, отцу.

Марианна молчала.

— Мама, почему ты молчишь? Что случилось?

Сердце у Тани забилось так, что отдавало в уши и горло.

Марианна тихо ответила:

— Бабушку вчера вечером отвезли на «скорой» с инсультом. Состояние безнадежное. Отца сегодня утром с гипертоническим кризом, так врачи говорят, отвезли в госпиталь. Меня пока просили не приезжать, сказали, делают все возможное. Как твое лицо, синяк проходит?

— Да, мама, не волнуйся.

И повесила трубку.

Таня закрыла лицо руками и громко зарыдала. Николай подбежал к ней:

— Что случилось?

Таня уже не рыдала, а стонала, плечи дергались, она заламывала пальцы рук.

— Я их убила! — кричала Таня, я их убила… убила!

— Кого-кого ты убила, отвечай! — Николай понял, что дело принимает серьезный оборот.

Таня простонала:

— Бабушку и папу, они умирают, врачи им не помогут!

Таню начало трясти, лицо, вернее его здоровая часть, была абсолютно белая. Николай положил ее на диван, истерика только усиливалась. Он вызвал «скорую».

Таня лежала на боку, лицом к спинке дивана. Врач и фельдшер аккуратно перевернули Таню на живот, фельдшер крепко прижал плечи к дивану, она продолжала стонать:

— Я их убила!

Врач приготовил уколы, откинул одеяло, задрал сорочку и оторопел. Он за свою многолетнюю практику видел и не такое, и все же…. Все ягодицы и низ поясницы были черно-лилового цвета. Лицо Тани врач заметил, как только вошел. Таню перевернули обратно на бок, она громко застонала.

— Делаем в руку. Быстро!

Таня постепенно успокоилась и через некоторое время задремала. Все это время Николай стоял рядом, на нем не было лица. Врач мерил давление, слушал сердце, одобрительно качал головой.

— Организм молодой, сильный, поправится.

Он кивком пригласил Николая на кухню, прикрыл дверь, сел на табуретку и строго спросил:

— Что, все это, значит? Кто ее так избил? — и, не давая Николаю ответить, продолжал, — я вынужден сообщить в милицию, сейчас буду заполнять медицинский протокол о насильственных действиях. Не с санок же она упала?

Николай рассказал все, что знал. Прежде всего, это его невеста. Николай сам, многого не понимал. Кого «могла убить» Таня? Это — бред. Он сейчас позвонит ее матери и все выяснит. Насчет милиции — торопиться не стоит. Николай объяснил врачу со «скорой» кто отец его невесты. Врач согласился, что, действительно, спешить не надо, сказал, как лечить невесту.

— У Тани мама — опытный врач.

— Очень хорошо, — облегченно выдохнул доктор и быстренько собрал медицинский чемодан. Он, почти бегом, выскочил из квартиры, за ним — фельдшер. Не дай Бог, неприятности будут, по судам затаскают.

После обеда приехала Марианна, осмотрела дочь.

— Николай, дайте аптечку.

Аптечки не оказалось.

— Впрочем, все равно надо идти в аптеку.

— У вас в районе есть аптека? — строго, и, как показалось Николаю, надменно спросила Марианна Гавриловна, — в соседнем доме аптека работает круглосуточно.

Она написала целый лист необходимых медикаментов. У Марианны в сумке всегда лежала небольшая пачка рецептов, со штампом из своей поликлиники, иногда ей приходилось «ходить по вызовам» на дом к больным детишкам.

— Там на рецептах, штамп детской поликлиники из другого района, — Марианна недоверчиво посмотрела на Николая, — если спросят, соврешь, что младшую сестру мальчишки поколотили, мать врача вызвала и в рейс на неделю уехала, проводницей на поезде, а сестра сюда, к старшей, переехала.

Николай «зауважал» будущую тещу.

Марианна Гавриловна приезжала каждый день после работы. Район уже не казался таким далеким и безликим, квартира — такой маленькой и убогой. Она делала уколы дочери, ставила компрессы, чем-то мазала, протирала. В один из дней она приехала позже, чем обычно, вокруг глаз красные ободки, которые бывают от долгих горьких слез. Таня посмотрела на маму и тихо спросила:

— Бабушка? — Марианна кивнула.

Таня прижалась к ее щеке:

— Теперь у меня только ты осталась…

Через три недели Таня была «как новенькая». В очередной вечерний визит, когда Николай уже приехал с работы, Марианна с грустью посмотрела на дочку — вроде взрослая, а еще ребенок, любимый, бесконечно любимый. Что ее ждет? Будет ли она счастлива… Марианна бодро встала с табуретки — пили чай на кухне. Она «отрапортовала»:

— Больной выздоровел, мне здесь делать больше нечего, — она помолчала, посмотрела на Танюшу, на Николая, — будьте счастливы, любите друг друга.