Наталия Орбенина - Жена иллюзиониста

– Я лучше всю ночь просижу под открытым небом, чем буду ночевать рядом с покойником! – пролепетала она, стуча зубами от холода и страха.

– Машенька, у нас нет выбора! Мы не можем рисковать твоим здоровьем. Погода портится. В любой момент может пойти дождь. И потом, наверху нельзя развести костер, ведь огонь может быть виден издалека. Как ни крути, но придется примириться с неприятным соседством.

Михаил, сам внутренне содрогаясь, собрал хворост и снова полез в подземелье. Маша слышала, как он возится там, разжигает огонь. Потянуло дымом, запахом костра, мелькнул свет. Колов выбрался, чтобы забрать припасы. Маша тяжело вздохнула и, вся сжавшись, полезла следом за Кодовым.

Если не считать неприятного соседства, то их новое пристанище могло показаться даже уютным. Они старались не смотреть в сторону покойника, но Колов не выдержал. Придвинув горящую головешку, он стал рассматривать безымянные о станки. Неплохо сохранились одежда и обувь, волосы покойного, кожа его как бы мумифицировалась и стала коричневой, как пергамент.

– Смотри, он был прикован к стене! Он умер тут! – Михаил в изумлении поднял нечто, напоминающее цепь.

Преодолевая отвращение, Михаил тронул карман полуистлевшего сюртука и извлек оттуда какие-то чудом сохранившиеся обрывки бумаги. Огрызок карандаша с легким стуком упал к его ногам.

Маша и Колов при дрожащем свете головни склонились над бумажкой:

«Уб… ца… сын… Ген… нэн…»

– Кажется, я знаю, кто это, – прошептала пораженная Маша. – Это отец Генриха, барон Теодор. Считалось, что он утонул на глазах сына, и тело его не нашли. Вот, стало быть, где он упокоился!

– Вероятно, тут написано: «Убийца… сын Генрих Корхонэн». Удивительно, что у него в кармане оказались бумага и карандаш и он еще умудрился что-то написать, прикованный к стене!

– Какая страшная смерть! – прошептала Маша, и тотчас же оба подумали об одном и том же. Если Генрих найдет их здесь, то беглецов ожидает такая же страшная участь!

– Если мы выберемся… то есть мы обязательно выберемся отсюда, то эта бумажка должна попасть в полицию, – решительно заявил Колов, аккуратно заворачивая находку в носовой платок. – Возьми себе, мне кажется, у тебя сохранней будет. Что бы ни случилось теперь, Маша, в наших руках твое избавление. Теперь ты можешь смело добиваться развода с безумным мужем, который убил своего отца!

Маша спрятала страшную находку под одежду. Костер догорал. Колов выходил наружу и приносил еще хворосту. Тепло огня и слабый свет рождали надежду на избавление. Они сидели, обнявшись и прижавшись друг к другу. Смотрели на останки барона и думали о том, как мучительно и страшно умирал этот человек. Как, должно быть, страшна душа убийцы, который неуклонно шел по их следу.

Светало. Первые лучи солнца преобразили остров, и он уже не казался мрачной усыпальницей несчастного Корхонэна-старшего. Подрагивая от утренней прохлады, беглецы поспешили покинуть свое временное пристанище и уже среди травы и дивного мха съели скромный завтрак из хлеба и воды. Пока Маша приводила себя в порядок, закалывала волосы, умывала лицо холодной водой, Михаил поднялся на самую высокую точку острова и посмотрел в морской бинокль, сохранившийся у него со времен службы. Волны не утихли. По-прежнему штормило. Среди белых бурунов вдали он разглядел некую точку. Через некоторое время он уже был совершенно уверен, что это лодка.

– Маша! Нам надо срочно уходить! – крикнул Колов, стремительно скатываясь вниз.

Маша поняла, что Колов увидел погоню, и без лишних слов поспешила за ним. Колов вытаскивал лодку из укромного места и оглядывался вокруг, гадая, что бы использовать вместо сломанного весла. Но времени на основательные поиски уже не было. Вероятно, Корхонэн пустился в погоню еще ночью, несмотря на сильный ветер и шторм. И, судя по всему, собирается обследовать и Смертельную Ловушку. Что ж, если им удастся покинуть остров прямо сейчас, они успеют отойти на значительное расстояние и, возможно, достигнут противоположного берега залива, пока противник будет обшаривать остров. Главное – преодолеть полосу прилива. А вот тут-то и самое страшное открытие! Только уже очутившись на острове, Михаил понял, что приливная волна так сильна, что неизбежно вытолкнет их назад, не дав отойти от каменистого берега. Вот потому-то и Ловушка: впускать впускает, а обратно не выпустит! Причем даже Михаил, опытный моряк, не понял этого, когда исследовал подходы к острову. Со стороны моря, с воды, это не выглядело очевидным. Колов помог Маше забраться в лодку. Стараясь держаться уверенно и говорить спокойным голосом, он произнес:

– Маша, помни, что бы ни случилось, ты не должна терять присутствия духа! Сейчас мы попытаемся отойти от берега. Если мы перевернемся, не пугайся, тут неглубоко, плыви. Цепляйся за камни, да тут и дно видно.

Маша, бледная и сосредоточенная, уцепилась за борт лодки, словно это могло чем-нибудь помочь. Она умела плавать, научилась, когда снимали с маменькой дачу в Вырице. Вернее, не то чтобы плавать, но хотя бы продержаться на воде некоторое время. Колов ловко орудовал уцелевшим веслом. Лодка аккуратно двигалась меж видимых камней. Маша взяла в руки обломок весла и помогала Михаилу, как могла. Казалось, что они почти выбрались из этой Ловушки, как в один миг огромная волна подняла и потащила их от берега. Маша оглянулась. Вслед за ними двигалась вся масса прибрежной воды, обнажив невиданное количество каменных зубьев, о которых они и не догадывались. И в следующее мгновение волна ринулась в обратную сторону и с огромной силой ударилась об острые камни. Маша и опомниться не успела, как оказалась под водой. Но, помня, что ей приказал Михаил, отчаянно заработала руками и ногами. Барахтаясь, она почувствовала под ногами твердь и встала на дно. Вода захлестывала лицо, опрокидывала. Михаил был оглушен перевернувшейся лодкой, а налетевшая волна ударила его о камни. Вода окрасилась кровью. Маша, отчаянно сопротивляясь течению, попыталась ухватить Колова за одежду, чтобы помочь ему выбраться на берег. Она кричала, чтобы он подал ей руку, но он не отвечал. Видимо, был без сознания. Отлив повлек тело Колова дальше от берега. Плыть следом Маша не могла. Тяжелое платье и пальто тянули ко дну. Цепляясь за камни, она кое-как двинулась к берегу. Она снова оглянулась, и вовремя. Прибой нес прямо на нее остатки их лодки. Маша отпрянула, но искореженный край лодки больно задел плечо и руку. Боль, казалось, добавила Маше сил. Она всем своим существом почувствовала, что любимый гибнет, и с остервенением снова стала бороться с волнами. Стихия бросала тело Колова как тряпичную куклу. Он бился головой о камни. Наконец измученной Маше удалось крепко схватить Колова за ворот. Раздался треск, но Маша все же подтащила его к себе, а потом и вытянула тело на берег.

– Мишенька! Родной! Любимый! Очнись! Очнись! Голубчик!

Она пыталась привести его в чувство. На голове возлюбленного Маша обнаружила глубокую рану. Все лицо Колова было в ушибах и порезах, волосы спутались и пропитались кровью. Она с трудом перевернула его, чтобы вода вышла из легких. Терла ему виски, хлопала по щекам. Нет, он не может умереть и оставить ее на этом проклятом острове! Маша не замечала, что она насквозь мокрая, что с нее потоком льется вода, что сильно болит ушибленное плечо. Она не видела ничего, кроме лица любимого человека. Ей нужно было только одно – услышать его вздох.

Веки Колова задрожали, глаза открылись.

– Мишенька! Слава Богу! Ты будешь жить! Ты не покинешь меня! – Она обняла его, пытаясь согреть своим телом.

Рассудок говорил ей, что травмы, полученные Кодовым на службе, вряд ли помогут делу. Но она верила в силу своей любви, в то, что Господь не допустит такой несправедливости. А если и допустит, то тогда и ей незачем жить в этом неправедном мире. Михаил словно прочитал ее мысли.

– Не смей! Слышишь, не смей так думать! Ты должна жить во что бы то ни стало! Теперь ты должна жить за двоих! Ведь в тебе еще одна жизнь, ты не можешь пожертвовать ею! – прохрипел Колов. – И помни, ведь у тебя улики! Мы знаем правду!

– Нет, ты не умрешь! – Маша в отчаянии затрясла головой. Мокрые пряди упали ей на лицо.

Колов слабеющей рукой провел по волосам любимой.

– Как я люблю тебя!

– Нет! Миша! Нет! – Она сдерживала рыдания, но видела, как он слабеет с каждым мгновением, с каждым вдохом. Глаза Колова помутнели, лицо стремительно бледнело.

Михаил попытался улыбнуться, чтобы подбодрить Машу.

– Я верю, мы встретимся с тобой на небесах, но ты не спеши за мной. Поклянись, что не сделаешь с собой ничего!

Маша только стонала и мотала головой, не в силах произнести ни слова.

– Поклянись! – Он попытался приподняться и тотчас же поник.

– Клянусь! Клянусь любить тебя вечно! Только ты, только с тобой! Но не уходи, не уходи!

– Хорошо… – Глаза Михаила застыли. На губах по-прежнему светилась угасающая улыбка.

Маша прильнула к этим губам, пытаясь навсегда запомнить этот прощальный поцелуй.

Елизавета Дмитриевна Стрельникова пребывала в необычайном волнении. Ни от Маши, ни от Колова из Выборга не было никаких вестей. А уж давно пора бы, если все прошло удачно. Мысль о том, что и второй побег не удался, приводила Стрельникову в ужасное состояние. Сама идея изначально не вызывала у нее одобрения. Когда она пришла к Колову с мольбой помочь Маше, единственное, что пришло ему на ум, – это побег. Правда, Елизавета Дмитриевна попыталась еще раз добиться помощи полиции в лице следователя Сердюкова, который, как ей показалось, проникся семейным несчастьем Стрельниковых. Но Константин Митрофанович сразу дал ей понять, что он хоть и сочувствует бедной Маше, но пока у него нет никаких данных, которые могли бы оправдать вмешательство полиции в частное дело. Безумие барона неочевидно, намеки на убийство отца очень глухи. Единственное, что он обещал твердо, так это то, что полиция не будет очень усердно искать беглецов. И закроет глаза, даже если они находятся прямо перед его, Сердюкова, носом.

Зимой побег дочери не удался, и Колов бесполезно прождал Машу до глубокой темноты. Елизавета Дмитриевна металась по квартире, не находя себе места, прислушиваясь к каждому шороху за дверью. Вдруг это они? Но, увы! И вот снова то же самое, те же метания, страхи, тревожное ожидание. Сердце ноет, перед глазами проносятся картины одна страшней другой. В означенный день беглецы не появились. Наутро Стрельникова уже поджидала следователя на улице. Ей не хотелось заходить в полицейское управление.

Сердюков не слишком обрадовался, узрев просительницу еще издалека. Опять слезы, стенания, всякие глупости, предчувствия и все такое! Сердюков оказался абсолютно прав. Елизавета Дмитриевна действительно не удержалась и уже с первых же слов начала всхлипывать. Она сбивчиво поведала о первом неудачном побеге и о том, что теперь условленный срок вышел. Она боится, что сумасшедший зять совершил нечто ужасное. Материнское сердце все извелось от тревоги. Сердюков слушал и размышлял. Будучи в Выборге, он убедился: причины смерти Теодора Корхонэна никто толком и не выяснял. Ограничились рассказами сына и дворового человека, бывших при этом. Тело не нашли, и дело было закрыто. Но разговор с Кайсой Вуори породил многочисленные подозрения и вопросы. Что ж, может быть, именно теперь их и задать молодому человеку и его матери? Уж слишком многие их проблемы разрешились со смертью старшего Корхонэна! Особенно если предположить, что Генрих был действительно не в себе и ему грозила лечебница, а Аглае Францевне развод с мужем. Следователь вынырнул из своих размышлений и понял, что Стрельникова все еще стенает, полагая, что он внимательно ее слушает.

– И ведь надо же, ведь нынче у Маши именины! – всхлипывала Елизавета Дмитриевна.

– Именины! Замечательно! Вот вам и повод оказаться в поместье. Кто осмелится не пустить родную мать, прибывшую на именины дочери! А заодно вы и меня пригласите, как старого доброго друга семьи. Может иногда полицейский позволить себе немного простых радостей?

Он засмеялся, потер руки, как делал частенько, когда ему приходила в голову хорошая идея, и, взяв Стрельникову под локоток, увлек прочь.

И вот они уже около старого дома. Навстречу с громким злым лаем бежит огромная черная собака.

– Лайен! Ты не узнал меня? – Елизавета Дмитриевна переминалась с ноги на ногу. Вот-вот появятся хозяева, и все прояснится. – Вы не бойтесь, он пес разумный, он вас не укусит.

Сердюков опасливо подтянул ногу обратно в коляску, из которой собирался выпрыгнуть. Из дома поспешно вышла Аглая Францевна.

– Душенька, Елизавета Дмитриевна! Мы вас не ждали! – В ее голосе слышались настороженность и некоторое раздражение.