Застывшими пальцами Людмила стиснула воротник пальто, но ветер неумолимо отбирал последние остатки тепла. Еще немного и она сама станет как эти ангелы — холодной и безмолвной.

Сквозь туман в голове от успокоительного, которым накачал ее Руслан, Людмила различала монотонный голос священника, кто-то сдержанно всхлипывал, деревья поскрипывали и стучали обледенелыми ветками.

— Как ты, держишься?

Шепот Руслана согрел ее ухо.

— Мне нужно отойти. К Анне.

Его руки больше не поддерживали. Стало еще холоднее. Людмила прижалась спиной к шершавой коре липы, чтобы не упасть. Анна…

Девушка стояла у самого края могилы. Осунувшееся лицо, огромные глаза с жуткими черными тенями. Она не плакала. Безучастно смотрела в одну точку. Бескровные губы плотно сжаты, в тонких пальцах — алые розы. Шипы впились в кожу, но она не чувствовала боли.

Руслан склонился к ней и что-то сказал на ухо, но Анна будто не услышала. Продолжала безучастно смотреть, как опускается в могилу лакированный гроб и едва заметно подалась вперед, будто хотела последовать за ним, но Руслан удержал ее за локоть.

Потом заставил разжать стиснутые пальцы, взял из рук розы, перевязанные траурной лентой, передал седому господину в кашемировом пальто и повел Анну к Людмиле.

— Смотри, чтобы она не упала…

Людмила судорожно сжала руку подруги, ледяную, словно мрамор надгробий.

Когда все закончилось, и Руслан вел их по сумрачной аллее к выходу, Людмиле показалось вдруг, что из-за потемневшего от времени мраморного ангела выглянул старик в старомодном сюртуке и шляпе с высокой тульей. Она едва не вскрикнула от ужаса, крепко зажмурилась и прижалась к мужу плечом.


***


В машине стало немного теплее, но холод кладбища затаился внутри, не хотел уступать отвоеванное. Людмила сжимала руку Анны, все такую же холодную. Девушка молчала, совершенно безучастная, смотрела остекленевшими глазами в одну точку.

— Анечка…поплачь…

Людмила попыталась растормошить подругу, погладила ее по щеке, потрясла за плечо. Голова девушки безжизненно мотнулась из стороны в сторону.

Людмила всхлипнула, слезы словно растаяли и теперь текли и текли по щекам.

— Очнись…

Людмила растирала Анне руки, трясла за плечи, сжимала лицо в ладонях. Но девушка молчала, холодная, неживая…

— Оставь ее, родная.

Руслан взглянул на них в зеркало заднего вида.

— Я накачал ее транквилизаторами, сильнодействующими. Это нормально. Ей нужно согреться и поспать. Долго. Она измучена совершенно. Полное эмоциональное истощение. Одному Богу известно, что пришлось пережить бедной девочке… Райшнер, душеприказчик Шталя сказал, что последние недели доктора мучили очень сильные боли. Не помогали даже наркотики.


Людмила с помощью Руслана уложила Анну в Антошкиной комнате, укрыла двумя одеялами, Руслан попросил ее набрать горячей воды в грелку, чтобы положить в ноги.

Измерил девушке давление, сделал какие-то уколы. Некоторое время Людмила еще сидела рядом с Анной на постели, гладила ее по руке. Постепенно бледные щеки девушки едва заметно порозовели, дыхание стало ровнее, видимо она уснула.

Людмила тихо вышла и плотно притворила дверь. Снизу из гостиной донеслись звуки музыки.

Нежный голос скрипки вплетался в строгую возвышенную гармонию органа, страдающая душа Орфея искала утраченную Эвридику.

Руслан стоял у окна. Людмила подошла к нему, обняла.

— Не могу в тишине. Давит. Ты не против?

Руслан потянул ее за руку вперед, прижал к себе спиной.

— Нет. Хорошо.

Людмила смотрела через оконное стекло, как голые мокрые ветки яблонь роняли слезы дождя на потемневшую палую листву. Пустой осенний сад был в совершенной гармонии с глубокой печалью музыки. Наконец, холод и тоска отступили, уступив место покою…

Женский крик, страшный, полный боли и страдания грубо разбил хрупкую иллюзию. Хрустальные звуки беспомощно осыпались острыми осколками.

Анна сидела в постели, обняв колени руками и раскачиваясь вперед-назад.

— Мастер… Не оставляйте…

Хриплый сбивчивый шепот, словно в бреду и безумные глаза с расширившимися зрачками. Людмиле стало страшно.

Руслан вошел следом со шприцем.

— Помоги. Подержи ей руку… так. Жгут…. Снимай. Умница.

Людмила отвернулась, чтобы не видеть, как игла входит в тонкую полупрозрачную кожу Анны.

Девушка снова уснула.

— Иди, родная, ложись. Ты устала. Я посижу.

Руслан подвинул кресло с постели.

— Лекарства не помогают?

Людмиле не хотелось оставлять мужа одного. Но сил почти не осталось, они уходили как воздух из проколотого шарика.

— Помогают. Все-таки она спит. Хоть какое-то время. Но больше нельзя. Слишком сильные препараты. Поставлю ей капельницу с глюкозой, а завтра попрошу посмотреть ее Вольского. Мы справимся. Он отличный врач.

Людмила посмотрела на мужа вопросительно.

— А ты?

— Он психиатр. Вдруг Анне станет хуже.

Людмиле снова стало страшно и так остро жаль сломанной, измученной, растоптанной девушки. Стараясь изо всех сил не разрыдаться перед Русланом, она вышла.

В спальне она легла, не раздеваясь, укрылась одеялом с головой и лежала, крепко, до разноцветных кругов, зажмурив глаза.

Она так устала, что казалось, уснет мгновенно. Но измученный мозг продолжал кружить бесконечную карусель мыслей. Шталь…Злой гений, ее детский кошмар. Холодный расчетливый кукловод. Режиссер страшного и жестокого спектакля, в котором все они — Анна, Руслан, сама Людмила, были его послушными куклами. Была ли его мучительная смерть возмездием за страдания, что он причинял другим? И закончились ли эти страдания…

В полудреме она слышала, как несколько раз вскрикивала Анна. Хотела встать, чтобы пойти к ней, помочь, утешить, согреть. Но сил не было. Уже почти провалилась в мягкую серую вату сна, когда почувствовала запах лекарств. Прогнулся матрас, и ее обняли теплые руки мужа.


Утром она сменила Руслана у постели Анны. Она то засыпала, то плакала, то начинала что-то говорить, сбивчиво и путано, рассказывая, как Шталю становилось все хуже, как в последние дни он почти не приходил в себя, и даже наркотики уже не могли унять страшную боль, разрывавшую его внутренности.

Приезжал Вольский, небольшого роста неказистый мужчина лет сорока пяти, близоруко щурил глаза и виновато улыбался. Они с Русланом несколько минут говорили на кухне, при закрытых дверях. Потом он зашел к Анне и попросил Людмилу выйти.

Вышел довольно скоро, вручил Руслану листок, исписанный неразборчивыми каракулями и молча удалился.

— Что? — встревожено спросила Людмила. — Все плохо?

Руслан покачал головой и грустно улыбнулся.

— Не все. Это нервное истощение. Анне нужен покой и забота. Мы справимся.


***

Анна пролежала в постели три дня. Иногда плакала, бредила, кричала. Засыпала ненадолго. И снова бредила и кричала. Людмила не отходила от постели подруги. Но этот кошмар все не заканчивался.

На четвертые сутки Анна перестала кричать и плакать. Истерики сменились безучастностью и молчанием. И это оказалось еще страшнее.

Руслан снова вызвал Вольского, но тот, осмотрев Анну, только покачал головой.

— Остается только ждать. Молодой сильный организм, инстинкт самосохранения должен сработать. Может помочь какое-то новое потрясение. Она должна захотеть жить.

Но шли дни, а ничего не менялось. Анна лежала безучастная ко всему, с открытыми глазами. Людмила боялась смотреть в них. Они были мертвые, как у тех мраморных ангелов на надгробиях.

Руслан надеялся, что приезд родителей сможет вытащить Анну из оцепенения, почти комы. Специально поехал за нами в Кингисепп.

Привез он только маму Анны, усталую седую женщину, выглядевшую на все шестьдесят. Нина Сергеевна смущалась, краснела, неловко комкала в руках платок. Она молча сидела у постели Анны, гладила ее по волосам, держала за руку, тихо плакала, потом что-то сбивчиво говорила, причитала, тихо пела. Людмила знала эту колыбельную. Вспомнила, как маленький Антошка засыпал под нее.

Нина Сергеевна вышла из комнаты Анны, заплаканная и печальная. Тихо сказала:

— Утром мы уедем. Спасибо вам.

Но вечером позвонил господин Рейшнер. После разговора с ним Руслан попросил маму Анны оставить ее у них на время, так как она должна присутствовать на оглашении завещания Шталя.

Нина Сергеевна согласилась. Людмиле показалось, что слишком быстро и с облегчением. Руслан предложил отвезти ее в Кингисепп, но Нина Сергеевна отказалась наотрез. Прощаясь, виновато опустила глаза и тихо сказала Людмиле:

— Вы ее берегите. Людочка… добрая ты. Господь тебя храни!


Оглашение завещания состоялось на следующий день после отъезда Нины Сергеевны.

Людмила кое-как заставила Анну встать с постели, помогла ей одеться и они вместе спустились в гостиную.

Райшнер, совсем седой, высокий, полноватый и неловкий, в строгом черном костюме, напомнил Людмиле пастора Шлага из «Семнадцати мгновений весны». Внимательно посмотрел на вошедших женщин поверх очков, будто пытался угадать кто их них кто.

— Герр Райшнер, это моя жена, Людмила.

Людмила натянуто улыбнулась гостю, усадила Анну на диван и сама села рядом, сжимая руку подруги.

— О, отшень приятно.

Райшнер поправил воротничок рубашки, будто он был ему туговат. Видимо, миссия не доставляла ему никакого удовольствия.

— А это Анна Черкасская. Она…

Руслан запнулся, не зная, как представить Анну.

Немец кивнул.

— Полошение фройлян Черкасская исфестно. Это есть следовать из эрбрехт герр Шталь…как это русиш…О! Завестшание. О, майн гот…

Райшнер снял очки, достал из внутреннего кармана тисненый золотом футляр, раскрыл его, взял замшевую тряпочку, тщательно протер линзы. Снова надел очки и раскрыл большой черный портфель из блестящей кожи, а оттуда извлек пухлую бумажную папку на веревочных завязках. Прокашлялся.

— Текст завестшаний есть дойч и русиш. Я зачитать дойч. Герр Сикорски зачитать русиш.

Немец снова покашлял и достал из папки несколько листков.

Людмила тревожно вслушивалась в чужую отрывистую и лающую речь, пыталась уловить хоть одно знакомое слово, сгорала от нетерпения, поглядывала на Руслана, пытаясь по его лицу понять смысл документа, что читал Райшнер. Но лицо мужа было напряженным и бесстрастным. Анна все также безучастно смотрела в одну точку.

Наконец немец закончил чтение, снял очки, убрал их в футляр и протянул папку Руслану.

Тот достал несколько листков плотной мелованной бумаги и начал читать:

— Я, Борис Шталь, находясь в светлом уме и твердой памяти, желаю сделать последнее распоряжение на случай своей смерти. Назначаю своим единственным наследником и преемником Руслана Сикорского, коему завещаю все принадлежащее мне на день смерти имущество, как движимое, так и недвижимое, денежные средства и иное, согласно списку, с оговоркой. Анна Черкасская, являющаяся моей собственностью на основании договора об обмене властью, также переходит в собственность господина Сикорского на тех же условиях, что описаны в вышеуказанном договоре на срок не менее года. По истечении данного срока, либо ранее, но не менее чем через шесть месяцев, по заявлению господина Сикорского о полном исполнении обязательств по договору и его нежелании продолжать его исполнение, Анна Черкасская считается свободной от исполнения договора об обмене властью, и наследует имущество согласно отдельному списку, в том числе недвижимое имущество и денежные средства. В случае отказа Анны Черкасской от исполнения обязательств по договору об обмене властью, ее часть имущества отходит господину Сикорскому.

У Людмилы перехватило дыхание от сказанного Русланом. Фарс, розыгрыш… Этого не может быть на самом деле… Так не бывает…

— Договор об обмене властью не имеет юридической силы, — хрипло произнесла она и с надеждой посмотрел на мужа. — Тем более в России. Ведь так?

— Так. Но завещание совершено в Швейцарии. К нему применяются законы страны совершения. И по ним любые оговорки в завещании допустимы. Самые экстравагантные. Последняя воля неоспорима.

Людмиле стало страшно от того, как прозвучал голос Руслана. Безучастный и ледяной. Чужой.

И внезапно ее осенила страшная догадка.

— Ты… ты знал?! Знал…

Людмила хотела вскочить, но Руслан схватил ее за руку, причиняя боль.

— Сядь. Я тебе все объясню. Позже.

— Герр Сикорски, — немец обеспокоенно поерзал в кресле. — Ихь битте… Фрау унд фройляйн понимайт, что есть ворбехальт?

— Да, герр Райшнер. Я все доходчиво объяснил.