— Все вступают!

И добавлял, словно по-латыни его мысль звучала понятнее:

— Тэмпора мутантур эт нос мутамур ин иллис. [41]

— Что же вы сами не вступаете в партию? — спрашивал его Ян, хотя и предполагал услышать в ответ:

— Стар я, друг мой, а в моем возрасте, как говорится, "фастина лэнтэ"! [42]

Насчет старости профессор преувеличивал: он выглядел значительно моложе своих пятидесяти, но привычка жаловаться на жизнь, жалеть себя постепенно становилась его второй натурой, свойственной многим старым холостякам.

— Смотри на меня, Янек, и делай выводы, — приговаривал он в такие минуты, — мужчина должен жениться на женщине, а не на науке, и производить на свет не диссертации, а крепких, здоровых детей — ей-богу, больше пользы!

В одной квартире с профессором жила его кормилица — шустрая своенравная старушка семидесяти с лишним лет. Она считала и берегла профессорскую копейку и потому недолюбливала вечно голодных студентов, которые подъедали у хлебосольного Подорожанского "все до последней крошки"! За глаза Поэт звал кормилицу Виринею Егоровну Ведьмея Помидоровна. И за столом поначалу всегда ел так мало, что Егоровна даже пугалась и начинала его усиленно потчевать.

— Кушай, Светик, аль невкусно? Сей Сеич баял, каша удалась, а ты нос воротишь!

Когда же в конце концов Поэт не выдерживал соблазна и налегал на еду, старушка расцветала от удовольствия и приговаривала, что Светозар "чистый антилигент"!..

Алексей Алексеевич протянул Яну чемоданчик и, повязывая кашне, делился "семейными" проблемами.

— Егоровна-то моя вознамерилась грамоте учиться. Газеты хочет сама читать, а то меня "не допросишься". При доме нашем ликбез [43] открыли, так она туда ходить стесняется, а просит, чтобы я для неё учительницу нанял. Мол, она для этого дела даже отложила кое-чего. У тебя случайно нет знакомой учительницы, чтобы с нею позанималась? Я заплачу!

— Есть! — Ян кстати вспомнил о Зое и решил, что девушка отказываться не станет.

— Ты ей объясни, что Егоровна только с виду зловредная, а так она добрая. Ежели к ней с лаской — в доску расшибется, чтобы угодить!

— Объясню, — кивнул Ян; мысли его от Зои перебежали к Светлане: освободят её или старый знакомый обманул? На этот раз импульсы, которые посылал его встревоженный мозг, легко проникли сквозь расстояние — Светлана оказалась неожиданно близко, в своем доме, и как раз в эту минуту радостно тискала брата Ванюшку. Небось муж не знает, какая радость его ждет! Ян улыбнулся.

— Да ты и не слушаешь меня вовсе, — вернул его к действительности голос Подорожанского.

— Почему не слушаю? Слушаю и слышу, какие вы хорошие слова про кормилицу говорите… Вот только не сказали до сих пор, куда мы идем?

— В Кремль идем мы, Янек, в Кремль!

— Вы же знаете, как я не люблю там бывать! Давят на меня эти стены!

— А кто любит? И на меня они давят. Каждый раз хожу туда, как в последний, понимаешь? Такое чувство, что домой уже не вернусь…

Ян пустился чуть ли не бегом и оказался на тротуаре прямо перед профессором.

— Алексей Алексеевич, посмотрите на меня! В глаза! Вы никого не боитесь, вы сильнее всех, вы — свободный человек! Никто не властен над вашей жизнью…

Профессор облегченно вздохнул, точно охватывающий его голову железный обруч вдруг разлетелся на куски. Он весело взглянул на Яна.

— Выучил тебя на свою голову! Станешь теперь моими методами пользоваться, пятерки получать ни за что…

— Алексей Алексеевич!

— Ладно, спасибо. Чувство страха действительно исчезло. Вот бы научиться твой импульс многократно увеличивать и людей сразу сотнями, тысячами от страха излечивать!

— Профессор, мы начали строить новое общество, где каждый будет свободен, чувство страха просто исчезнет за ненадобностью, а для зла не станет места.

— Блажен, кто верует, тепло ему на свете!

— Вы не верите в коммунистическое общество?

— Коммунизм — светлая мечта человечества, идеальное общество… Скажи, есть идеальные люди?

— Думаю, нет!

— Правильно. Тех, кто приближается к идеалу, возводят в ранг святых. А разве святой станет убивать себе подобных только за идейные убеждения? Люди вовсе не делятся на коммунистов, эсеров и прочая… Люди состоят лишь из мужчин и женщин — так распорядилась природа!.. А вообще, не дело учителя сеять семена недоверия в юные неокрепшие души!

— Нет уж, договаривайте! — потребовал Ян. — Сказали "а", говорите и "б"!

— Чего тут договаривать? — вздохнул тот. — Не слушай меня, я ведь что твой поп-расстрига: от бога отошел, а к атеистам не прибился…

— Да вы не волнуйтесь, профессор, я ведь на веру не каждое слово принимаю. Если всех подряд слушать — голова треснет! Один говорит одно, другой — другое…

— Вот спасибо, милок, успокоил! — рассмеялся профессор. — Мол, мели, Емеля, твоя неделя, а я послушаю да подумаю…

— Сами же говорили… про неокрепшие души… — смутился Ян. — Я и сам могу объяснить, почему народ за большевиками потянулся. Они выдвинули новую идею — строительство самого совершенного в мире общества.

— Эх, Янек, во всем могу с тобой согласиться, но в том, что идея большевиков нова… ей никак не меньше четырехсот лет, а если взять дату рождения христианства — все девятнадцать веков набежит!

— При чем здесь религия? — даже остановился Ян. — Разве вы не знаете, что большевики, а значит, и комсомольцы — атеисты! Религия — опиум для народа! Карл Маркс писал, что по мере развития социализма религия будет исчезать…

— Да-а, говоришь, что душа у тебя крепкая, а ринулся в бой, даже не дослушав как следует! Разве я агитирую тебя за религию? Я только говорю, что коммунистическая партия в качестве основ своей идеологии опирается на догматы христианства…

— Не может быть! — воскликнул пораженный студент.

— Извини, не знал, что это тебя так потрясет, — профессор даже расстроился. — Веришь ли, постоянно попадаю впросак. Кажется, что говорю общеизвестные вещи, а получается, открываю для других Америку… — Подорожанский развел руками. — Коли хочешь, могу дать почитать тебе Библию. Ну-ну, не хмурься! Разве не большевики призывают: если хочешь победить врага, изучи его слабости и недостатки…

— Хотите сказать, что и это какое-то древнее изречение?

— Не обращай внимания! Давно известно: новое — это хорошо забытое старое…

Ян решил сменить тему. Казалось, ещё немного и они разругаются, а в его глазах никакой спор не стоил того, чтобы ради него жертвовать дружбой с учителем!

— Алексей Алексеевич, раз вы взяли меня с собой, значит, случай не только для хирурга?

— Вот именно, для хирурга там все — яснее ясного. Но к этой девушке за три месяца меня приглашают второй раз. В первый я лечил сотрясение мозга. Упала, ударилась затылком. Сейчас опять упала — сломала ключицу.

— Может, просто совпадение?

— А может, родители просто не знают, почему она падает?

— Подозреваете эпилепсию?

— Девушка раздражительна, несобранна, взгляд отсутствующий, аппетит плохой; словом, полный набор… Согласен, современная медицина эпилепсию не лечит, но я уже привык к чудесам, которые ты проделываешь.

— Смог бы я делать эти чудеса, если бы вы не объясняли каждый мой шаг с научной точки зрения мне же самому… Но вы же понимаете, ничего нельзя обещать наверняка.

— Хуже ей уже не будет, но, если удастся, в твоем активе прибавится ещё один здоровый человек. А вдруг в мозгу у неё опухоль? Тогда можно будет с чистой совестью браться за нож.

Лишь они подошли к воротам, как из будки выглянул вооруженный охранник.

— Профессор Подорожанский с ассистентом? — спросил он, заглядывая в какую-то бумажку. — Документик какой-нибудь имеется?

Профессор протянул заранее приготовленный паспорт.

— Вас сопроводить? — козырнул тот.

— Спасибо, мы знаем дорогу.

На пороге огромной квартиры с высокими потолками их встретила пожилая рыхлая женщина без следов косметики на лице, отчего оно выглядело ещё более тусклым и невыразительным.

— Как чувствует себя больная, а, Саломея Гавриловна? — бодро осведомился профессор, снимая галоши.

Ян нерешительно топтался у порога в ботинках — на левом носке у него была дыра, которую он не успел зашить.

— Если хотите, молодой человек, можете надеть вот эти шлепанцы, кивнула хозяйка; как бы она ни выглядела, чувство собственной значимости, отразившееся в этом кивке, было явно гипертрофированным.

Юноша снял правый ботинок, сунул в тапочек правую ногу и, только бдительное око женщины оторвалось от его ног, быстро надел и левый.

— Доктор Левин прописал Надюше днем бром, а на ночь — люминал, рассказывала между тем Саломея Гавриловна. — Теперь она все время дремлет. Хорошо ли это?

— Посмотрим, Саломея Гаврииловна, посмотрим. Хотя, согласитесь, домашнему врачу виднее… Надя в спальне?

— В спальне, — вздохнула её мать.

Ян вслед за профессором вошел в комнату. На кровати в подушках полусидя-полулежа покоилось юное хрупкое создание — то ли человек, то ли эльф. На бледном худеньком личике застыли отрешенные карие глаза; крошечный носик и тонкие бескровные губы дополняли ощущение того, что жизнь в этой девушке не бьет ключом, как в других её сверстниках, а чуть теплится. Она являла собой такую иллюстрацию беспомощности и покорности судьбе, что у Яна защемило сердце.

Подорожанский подошел к кровати и откинул одеяло.

— Повязка наложена вполне грамотно, — определил он. — Молодец этот ваш доктор Левин!.. Ну а теперь, голубушка, нам бы хотелось остаться с больной наедине!

— Но, профессор…

— В чем дело? Вы мне не доверяете?

— Доверяю.

— Вот и ладненько. Распорядитесь пока насчет чаю, на улице вконец похолодало!

Женщина вышла, неслышно прикрыв за собой дверь.

— Давай! — кивнул Яну Подорожанский. — Перевязка подождет!

Юноша приблизился к лежащей, её взгляд не отразил никакого интереса. Девушка как будто смотрела сквозь него, куда-то за пределы комнаты и вообще разумного мира. Ян простер руки над её головой. Импульсы привычно сбежали с рук и проникли под черепную коробку. Он стал рассказывать профессору, что "видели" его руки.

— Опухоли нет, но есть рубец, ещё свежий, недавно образовался. Может, кто-то ударил её по голове или на голову что-то тяжелое упало…

— Попробуй разгладить этот рубец. Сосредоточься!

Ян закрыл глаза и мысленно, пальцами стал разглаживать уплотнение. Тонкие нервы в мозгу шевелились будто живые. Они уже приросли к шраму и теперь пульсировали, разыскивая свои прерванные концы. На лбу целителя выступил пот. Профессор, будучи наготове, промокнул ему лоб марлевой салфеткой.

— Кажется, все, — выдохнул Ян. — Нет у неё больше никакого рубца.

Он покачнулся, и профессор поспешно подвинул ему стул.

— Посиди.

— Надо вам помочь.

— Не надо. Отдохни. Я сделаю укол болеутоляющего и сам перебинтую ключицу… Как жаль, что эта девочка так и не узнает, кто подарил ей полноценную жизнь!

Саломея Гаврииловна робко поскреблась у двери.

— Заканчиваю, голубушка, заканчиваю, — проговорил, как пропел, Подорожанский: радость буквально распирала его.

— Что-то она глаза не открывает, — обеспокоился Ян.

Профессор привычно приподнял девушке веко.

— Не переживай, хлопчик-горобчик, девочка заснула. И проснется почти здоровой: ключица, конечно, ещё поболит!

Они вышли в гостиную.

— Доктору Левину передайте, — проговорил профессор, — что я запретил давать и бром, и люминал. Надя теперь и без таблеток будет хорошо спать. Если он в чем-то сомневается, пусть на кафедре меня найдет, я ему все объясню… Да, и еще: проснется Надя, попросит есть, давайте ей все без ограничений. Не бойтесь, если покажется, что ест много — значит, организм требует!

— Думаете, Надюша выздоровеет? — спросила их хозяйка квартиры, в тревоге за дочь растеряв все свое превосходство.

— Непременно! Будет опять подвижной, веселой, привычной Наденькой.

— А что же с нею такое было?

Алексей Алексеевич добродушно похлопал её по руке.

— Пусть это останется моей врачебной тайной.

Ян обувался в прихожей и не думал больше о дырявом носке. Подарить человеку жизнь — это вам не носок заштопать!

— Зайдем ко мне, — предложил профессор, — Егоровна какую-то необыкновенную кашу сварганила. А заодно и пакет разделим!

Пакет, врученный им благодарной Саломеей, был каких-то невероятно больших размеров.

— Я бы с удовольствием, — вздохнул Ян, — только меня в общежитии девушка ждет.

— Девушка — это хорошо, — мечтательно произнес Подорожанский. — Где мои двадцать два? Я бы не вздыхал, как некоторые глупые юноши… Бери-ка ты весь пакет, покормишь свою девушку!