— Не спешите, — увещевал разгоряченных товарищей Рагозин. — Дело у нас серьезное, а сорваться может из-за пустяка! Подумайте, вряд ли этот Ямщиков смог бы собрать и удержать в руках эти сокровища без посторонней помощи. Скорее всего, их было двое-трое, и, возможно, этот контрразведчик своих товарищей обманул… Кто может утверждать наверняка, что они погибли или куда-то ушли, а не затаились где-нибудь поблизости?

Из них четверых Савелий Николаевич оказался самым спокойным и предусмотрительным. У руководителей края он запасся документами, что они геологи, посланные на разведку на хуторе месторождений глины, необходимой для будущего кирпичного завода. Пробы грунта геологам разрешалось брать во всех дворах, на которые они укажут, а Копанскому сельсовету предписывалось не чинить геологам препятствий.

Дом Матрены Гречко уже несколько лет стоял заколоченный. Некоторые измученные квартирной теснотой краснодарцы приезжали на хутор и селились в нем, а вот Матрениного подворья сторонились, как черт ладана! Покупатели быстро узнавали историю заколоченного дома. О том, что его хозяйка была зверски убита на собственной кровати какими-то заезжими бандитами. Не приведи господь, ещё начнет по ночам являться!

Дом ветшал, приходил в негодность, и, когда присланные из Краснодара геологи порешили свою глину сначала в Матренином огороде искать, копанчане даже обрадовались. У Матрены начнут, авось, у неё и закончат? Как в воду глядели,

А приезжие мужики остановились у Глашки — солдатской вдовы. Глашка Рубайло — чистюля известная; покойный Семен у неё точно с рубанком родился. Дом для молодой жены и будущих детей отгрохал — не дом, а терем расписной. Погиб Семен, детей не дождался, а дом его по сей день считается лучшим в хуторе, и важных гостей председатель сельсовета всегда старается у Глашки поселить, чтобы добрее от красоты становились. Да и борщи у Глафиры — тут бабы скрепя сердце признавали — лучше, чем у других. Когда председатель вызвал её и предложил взять геологов на постой, хитрая Глашка согласилась, конечно, не без выгоды для себя — да и что ей терять, ни детей ни плетей. Словом, выторговала-таки она у председателя послабление — не сдавать по продналогу свою единственную овцу…

А в глубине души Глашка была рада. Какое-никакое, а развлечение. Мужики, конечно, все женатые, тут ей искать нечего, но в доме как бы хозяйская рука появилась, журавль колодезный починили, на крыльце трухлявую доску заменили, покосившуюся дверь поправили. Покойного хозяина похвалили: с умом материал выбирал, с любовью строил — сто лет дом простоит!

Два дня геологи на Матренином огороде копались, а к вечеру второго дня ввалились в хату веселые и довольные. Мол, что искали, то нашли!

А борщ Глафире в этот день удался как никогда! Начальник их, Савелий Николаевич, даже руку ей поцеловал. Сказал, за высокое кулинарное искусство. Глашка не очень поняла, что это такое, но погордилась; высокое, оно и есть высокое! Вообще-то, мужики эти самогонку не жаловали, а в тот вечер сами попросили — мол, попробуем, что за первач такой? За окончание работы и выпили. Когда спать уходили, попросили хозяйку разбудить их чуть рассветет. Вот как корову в четыре часа доить пойдет, так пусть и разбудит!

Утро выдалось серое, туманное, в двух шагах ничего не видно, а тут один из геологов — Андрей — вдруг больным оказался. Только с постели встал, и на пол упал, так его скрутило. В животе колики начались, "что твои схватки. Лицо позеленело, на лбу пот выступил.

Глашка перепугалась, задрожала: ещё подумают, что это от её борща! Все ж бросала свежее, борщ и полчаса не стоял… Побежала она за бабкой Вивчарихой — та всему хутору животы лечила. Геологи возле Андрея постояли, увидели, что бабы суетятся и им там как бы места нет, говорят:

— Ты потерпи, Андрюха, должно, скоро твои колики пройдут, а мы быстро: одна нога здесь, другая — там!

Андрея на ноги в одночасье поставили. Вивчариха желудок промыла, травой напоила, и он заснул как младенец.

А дальше начался один сплошной кошмар. Глашка как раз корову доила, когда из двора напротив — а это был как раз двор покойной Матрены, раздался пронзительный женский визг. Визжала Клавка Панченко — она в школе дворником и истопником работала.

А шла она утром пораньше, потому что директор накануне приказал ей школу протопить: мол, ночи уже холодные, и дети в классах мерзнут…

Так вот эта Клавка и шла через Матренин двор — все равно плетень тут давно завалился, а так она себе всегда на работу путь сокращала.

А увидела Клавка, несмотря на туман, такое, что и в страшном сне не приснится! Она из-за тумана чуть было в яму, геологами выкопанную, не свалилась. Стала её стороной обходить и тут два лежащих на земле трупа увидела.

Те копанчане, что на Клавкин визг прибежали, тоже подумали, будто они оба — мертвые. Тем более что у одного из спины торчал кинжал, а у другого вся голова была разбита и кровищи целая лужа!

Кто-то побежал за врачом, кто-то за председателем сельсовета, и через час, наверное, приехала из Краснодара большая черная машина и забрала всех: того, что кинжалом убили, другого — с разбитой головой, но ещё живого, третьего, мирным сном спящего, и Глашку. Она только Клавдии успела крикнуть, чтобы за её худобой присмотрела, пока не вернется. Не знала, глупая баба, что вернуться в родной хутор ей уже не придется!

Едва краснодарские "гэпэушники" дозвонились в Москву и рассказали о случившемся, как из столицы приказ последовал: немедленно всех сюда! И убитого кинжалом в спину — пусть труп в товарном вагоне доставят. И того, что едва дышит, с разбитой головой — приставить к нему медсестру, чтобы за пульсом следила и не дала умереть раньше времени. И третьего — что жив-здоров и вроде бы ни при чем — тоже под конвоем доставить. И хозяйку дома, у которой они останавливались. И протоколы допросов очевидцев, особенно тех, кто последним видел исчезнувшего Рагозина. С подробными его приметами…

В убитом опознали капитана второго ранга Александра Романова.

К протоколам допросов краснодарцы приложили заключение эксперта: удар был нанесен человеком сильным, профессионалом. Точно в сердце. Романов умер мгновенно, не успев даже вскрикнуть. Сведения, конечно, не бог весть…

Василия Альтфатера ударили по голове тяжелым тупым предметом. Им оказался обух топора, валявшегося рядом с телом — на нем найдены следы крови и идентичные волоски. Ручка топора была обернута куском материи. Не нашли никаких следов и на рукоятке кинжала, которым был заколот Романов.

В Москве, в ОГПУ дело поручили самому опытному следователю, в прошлом подпольщику и экспроприатору — с помощью краж и налетов на банки и ювелирные магазины он доставал деньги для партийной кассы — Акинфию Семилетову. Из этих денег Акинфий не брал себе ни копейки, отчего у партийцев считался человеком честнейшим и вернейшим. Сам он верил, что среди окружающих его людей честных нет и на его месте ни один бы не удержался и наверняка запустил лапу в эти деньги. Иными словами, он считал жуликами все человечество и оттого смотрел на всех свысока и никому на слово не верил.

Вывести Семилетова из себя было невозможно: и с друзьями, и с арестованными он был одинаково холодно вежлив. С арестованными, впрочем, лишь до тех пор, пока они не начинали ему перечить и "строить из себя невинных ягнят". Друзей как таковых у него вообще-то и не было, потому что дружба подразумевает прежде всего доверительность, а кто бы стал доверяться змее…

Среди коллег Семилетов считался мастером по раскрытию всевозможных заговоров — и где он их столько находил?!

Дело, попавшее сейчас к нему, было сложным ещё и оттого, что в него оказался замешанным один из руководителей государства. Не мог же следователь, пусть даже такой важной организации, как ОГПУ, допрашивать наркома?! Но Акинфий находил выход и из более запутанных ситуаций. Поэтому он послал Льву Давидовичу вежливое письмо с просьбой (не с требованием же!) прояснить некоторое обстоятельства этого сложного дела и даже приложил копии основных документов. В конце концов, уже одно обстоятельство требовало особого к нему отношения — был злодейски убит офицер Реввоенсовета. О своем мнении, что это могло быть обычное сведение счетов между сообщниками, Семилетов, естественно, не сообщил.

Если идти по этому пути дальше, в конце его вырисовывался отличный заговор! Но впервые за годы своей работы в "чрезвычайке" Акинфий заколебался — заговор заговору рознь! Если обвинить в нем офицеров высшего органа страны, такие круги по воде пойдут, самому Акинфию Семилетову может не поздоровиться. Схарчат и глазом не моргнут, потому что слишком много знает!

Троцкий прислал собственноручно написанное письмо, в котором он отвечал на все вопросы следователя и благодарил его за присланную информацию. Он сообщил — будто почувствовал! — что в преданности кавторанга Романова не сомневается, как и в том, что Рагозин Савелий Николаевич не мог отправиться вместе с ними, так как накануне отъезда полковник бесследно исчез из своей квартиры на Тверской.

Посыльный, отправленный с пакетом к поезду, на котором уезжал Романов с товарищами, в штаб не вернулся. И вообще, живым его больше не видели. Впрочем, мертвым тоже.

Лев Давидович любезно сообщил содержание запечатанного в пакете предписания офицеру Романову Александру быть ответственным за проведение операции, так как другого командира в их группе не будет.

Там же вниманию следователя предлагался словесный портрет настоящего полковника Рагозина. При самом беглом ознакомлении с ним становилось ясно, что речь идет о совершенно разных людях. Отдельно была приложена справка об отличительных приметах Рагозина, на случай, если в их ведомстве появится неопознанный труп. Семилетов и сам бы догадался это сделать. Он вызвал приданного ему в помощь молодого лейтенанта и приказал связаться на этот предмет с уголовным розыском. Ответ не заставил себя ждать — у розыскников действительно "висел" труп с аналогичными приметами. Причина смерти — колотая рана в спине…

Семилетов разложил перед собой веером документы дела и принялся думать. О заговоре приходилось забыть, хотя начали же офицеры самостоятельно искать клад, не поставив в известность соответствующие органы — тут, как минимум, преступное легкомыслие, игра на руку врагу! Драгоценности-то тю-тю? Небось на огромные тысячи! Впрочем, об этом можно только гадать.

Получалось, что враг действовал в одиночку. Ну хорошо, этого лже-Рагозина он подаст в розыск. А помощник?

Нельзя ему, следователю Семилетову, не отыскать в этом запутанном клубке хотя бы одной нити!

Но это Акинфий только думал так красиво — про запутанный клубок, на самом деле распутывать нити он не умел. Да и не хотел. Это вам не ювелирный магазин брать! Риск, конечно, но зато каков результат! А здесь возишься со всякой нечистью — нужно ли? Сам его начальник товарищ Петерс говорил, что большевикам некогда суды устраивать!

С лупой пусть угрозыск ползает. У политуправления свои методы, и насчет признания обвиняемых они гораздо эффективнее.

Он, как всегда, оказался прав: жительница кубанского хутора Копанского Глафира Тимофеевна Рубайло на очередном допросе в ОГПУ призналась в преступном сговоре с… — тут получался прочерк, потому что обвиняемая не знала подлинного имени своего сообщника, выдававшего себя за полковника Красной Армии Рагозина Савелия Николаевича. По замыслу лже-полковника Глафира должна была отравить одного из офицеров, выполнявших важное правительственное задание. Что она и сделала, подсыпав в борщ — тут Акинфий чуть было не поставил ещё один прочерк: в самом деле, откуда в глухой деревне яд? — порошок, переданный ей сообщником.

Захлебываясь слезами, бедная крестьянка подписала "признание" и отправилась на двадцать пять лет в далекие морозные места…

***

Через два дня после отъезда мужа Наталья Романова проснулась на рассвете, вся в слезах и холодном поту. Ее муж Александр во сне стоял рядом с каким-то незнакомцем, держащим в руках кинжал. Поза незнакомца была вовсе не угрожающей — кинжалом они только что открыли средних размеров деревянный сундук, полный золотых монет и всевозможных драгоценных украшений — перстней и колец, крестов на массивных золотых цепях, сверкающих диадем… Окружал стоящих почему-то плотный туман, сквозь который Наталья видела метрах в пяти от них неподвижно лежащую фигуру человека.

— Куда запропастился Василий? — спрашивал в это время Александр. — Да его не за топором, за смертью только посылать! Мы и кинжалом легко открыли… Посмотри, Савелий, подобное колечко носила когда-то моя мама.

Он стал наклоняться над сундуком, и тут же напрягся стоящий рядом с ним человек.

— Саша! — закричала во сне Наталья. — Сашенька, не поворачивайся к нему спиной! Саша!

Она кричала, но слова изо рта вытекали медленно, будто вязкая тягучая масса, и её муж медленно падал вниз лицом с кинжалом в спине…