Эмилия Остен - Жена шута

– Моя дорогая супруга, – негромко сказал ей граф, – возможно, настало время удалиться?

– Я была бы рада этому, – прошептала Колетт.

Кажется, они прощались с кем-то, кажется, звучали торжественные речи. Колетт поняла, что, охваченная волнением и унынием, ничего сегодня не ела и почти ничего не пила; губы были сухими, желудок скрутился узлом. Но больше всего хотелось упасть, закрыть глаза и никого и ничего не видеть. Она заметила Ноэля – тот улыбался ей. Ноэль. Ноэль. Ноэль…

Потом была карета, ночная тьма, распахнутая дверь дома. Граф помог жене подняться на второй этаж, в спальню, где уже поджидала высокая, скромно одетая женщина средних лет. Она присела в реверансе.

– Серафина будет прислуживать вам, дорогая, – растягивая слова, произнес граф. – Оставляю вас на ее попечение.

И он ушел, более ничего не сказав о дальнейшем.

– Мадам. – Служанка поклонилась. У нее было славное смуглое лицо и широкий нос, а глаза темные, бархатные. Ясно, что Испания близко, и здесь часто заключаются смешанные браки, от которых рождаются красивые дети. – Мой господин велел мне прислуживать вам, но если вы будете мною недовольны, отошлите тотчас же. Я постараюсь угодить вам. Позвольте, я помогу снять наряд.

Она ловко освободила Колетт от платья, и бедняжке немедленно стало лучше. Теперь Колетт чувствовала себя невесомой, словно ангел небесный.

Дверь распахнулась, и другая служанка, помоложе, румяная и круглолицая, внесла поднос, уставленный яствами; пока она расставляла их на столе, Серафина переодела Колетт в ночную сорочку из льняного полотна, расшитую бледно-розовыми нитями и отделанную тончайшим кружевом.

– Вы должны поесть, мадам. – Серафина махнула служаночке, и та поспешно вышла, захватив пустой поднос. – Здесь подогретое вино с пряностями. Вот сыр и мясо. У господина хорошие повара, они готовят изысканные кушанья. Мне покинуть вас, мадам?

– Нет, останься, – велела Колетт, усаживаясь за стол. Горячее вино показалось самым вкусным напитком в жизни. – Ты давно служишь графу?

– Да, мадам. Все слуги в этом доме давно здесь, многие – с самого рождения.

– Где мы? Это его дом в По?

Если Серафина и удивилась, то виду не подала.

– Да, мадам. Он невелик. Граф велел, чтобы завтра к полудню все ваши вещи были уложены: мы уедем в замок.

– Замок, вот как?

– Да, мадам. Полдня пути отсюда.

– Значит, обычно граф живет в замке?

– Граф отличается слабым здоровьем, – проговорила служанка с таким сожалением, что почтение к хозяину стало очевидным. – Часто он страдает головными болями и целыми днями не выходит из своей спальни. Шумные балы его утомляют. А потому много времени он проводит в своем замке.

– Ты очень хорошо говоришь, – заметила Колетт и взяла еще кусочек вяленой оленины. – Тебя обучали?

– Меня обучали говорить со знатными дамами, – охотно объяснила Серафина. – Если у графа бывают гости, я обслуживаю самых родовитых. Но теперь мой господин сказал, я стану служить только вам. Если понравлюсь вам, мадам.

– Ты мне нравишься, – улыбнулась Колетт. – Ты ведь умеешь укладывать волосы и чистить платья, верно? И хорошо говоришь. А значит, будешь прислуживать мне.

Серафина просияла.

– Благодарю вас, мадам!

– Теперь можешь идти.

Дождавшись, когда служанка уйдет, Колетт продолжила есть, но медленно, так как ее одолевали тяжкие думы. Здесь, в комнате, обставленной роскошно (один балдахин над кроватью, должно быть, стоит половины дома Сен-Илеров!), девушка наконец смогла мыслить яснее, и к ней подкрался страх.

Матушка объяснила, что в первую ночь после свадьбы супруг приходит в спальню супруги, дабы скрепить этот брак. Значит, явления графа не избежать. Он скоро придет, этот чужой человек, ставший мужем Колетт по собственному капризу. Что ему сказать? Что делать? Больше всего на свете Колетт желала, чтобы граф не приходил.

Его долго не было. Колетт доела то, что ей принесли, выпила вино и некоторое время ходила по спальне, обхватив себя руками, хотя в камине горел жаркий огонь. Должно быть, полночь давно миновала… Колетт совсем потерялась во времени.

Наконец, стукнула дверь, граф вошел и закрыл ее за собой; он не переодевался, лишь снял колет и дублет, оставшись в белой вышитой рубашке, штанах, чулках и мягких туфлях. И еще Колетт заметила, что на поясе его висит кинжал в богато украшенных ножнах: война приучила к тому, что даже в спальню к жене нужно входить с оружием?..

Граф поставил принесенный подсвечник на стол, чуть подвинув остатки вечерней трапезы, и повернулся к Колетт, смерив ее изучающим взглядом. Она замерла, словно зверек при виде охотника, желающий прикинуться мертвым – а вдруг да и пройдет мимо?..

– Это был тяжелый день, мадам, – произнес граф все тем же тоном, каким говорил всегда, будто шутил и ждал, что шутке этой рассмеются. – Тем не менее наш брак необходимо скрепить. Вы согласны?

Колетт кивнула, не в силах говорить.

– Отныне мы связаны узами супружества пред Господом, и ничто, кроме смерти, не расторгнет этот брак. До сих пор вы называли меня так, как велели вам приличия; но они остались за этими стенами. Здесь мы с вами можем быть кем угодно.

Она удивленно взглянула на него.

– О чем вы говорите?

– Мы проживем вместе долгую жизнь, – объяснил граф. Он скрестил руки на груди и не отводил от Колетт взгляда. – Я не собираюсь умереть быстро и оставить вас веселой вдовой, которая распоряжается моим состоянием и делает вид, что скорбит по мне… Нет-нет, не обижайтесь. Я шучу. Вы привыкнете к моим шуткам, ведь я подаю их чаще, чем милостыню.

Колетт вдруг подумала, что у него очень красивые волосы: золотисто-пшеничные, тяжелые даже на вид. При свете свечей они казались сделанными из куска золотой породы.

– Также и вы молоды и здоровы – и вряд ли скоро оставите меня безутешным вдовцом. Мне бы такого не хотелось.

– Ваша светлость… – начала она.

– Ренар, – прервал ее граф. – Мое имя Ренар. Не очень-то, но – что уж досталось! А ваше имя Колетт, так я и буду вас звать.

– Это верно, что ваше второе имя Тристан? – выпалила Колетт.

Он засмеялся.

– Это все, что волнует вас сейчас? – уточнил граф. – Чудеса Господни настигают меня даже в спальне. Милая моя женушка! Да, так и есть. А вы Колетт Зоэ. Но мне не нравится ваше второе имя. И что толку говорить об именах, – он сделал шаг вперед, потом другой, оказавшись от Колетт неприлично близко, – если можно попробовать их на вкус?

Колетт не поняла, о чем он говорит, но тут Ренар склонился и поцеловал ее. Колетт не разжимала губ, не зная, что делать. Рука графа легла ей на затылок, дыхание перехватило, и Колетт подалась назад, в испуге оттолкнув его.

– Нет!

Граф отпустил ее, услыхав этот мышиный писк.

– Нет? – переспросил он. – Но вы моя жена.

– Я не знаю вас. – Колетт зажмурилась, чтобы не видеть его холодного взгляда. – Я не знаю, почему вы женились на мне. Я…

– Вы не хотели этой свадьбы. Так?

– Я помню свой долг, – покорно произнесла Колетт. Что она делает? Обратной дороги не существует. Пришлось открыть глаза и опустить руки, но так и не удалось разжать стиснутые пальцы. Граф стоял рядом, глядя на нее сверху вниз. – Чего вы хотите от меня?

– Чтобы вы были моей женой, – обронил он равнодушно, – ничего больше.

– Я ваша жена, и я покорна вам. Свой долг я знаю, – повторила Колетт. – Простите мой страх. Я в недоумении, и оно сослужило мне плохую службу. Я позабыла, что мне надлежит делать.

– Знаете долг, моя дорогая жена? – негромко произнес граф. – Что же…

Он отвернулся, прошел к кровати и откинул покрывало. А затем сделал нечто, чего Колетт никак не ожидала: вытащил из ножен кинжал, сдвинул рукав рубашки и полоснул себя по запястью. Тяжелые, как горошины, капли крови упали на белоснежную простыню. Колетт рванулась вперед, но остановилась: граф уже обмотал запястье вынутым из-за пояса платком и вернул кинжал в ножны.

– Зачем вы это сделали? – прошептала Колетт.

– Сим наш брак перед обществом считается скрепленным, – ответил граф все с тем же пугающим равнодушием, которое, казалось, было ему не свойственно – а оттого слова звучали, словно бряцание кандалов. – Мадам, я знаю долг так же, как и вы. И мой долг рыцаря – ни к чему не принуждать женщину. – Он вышел из-за кровати, придерживая платок на запястье. – А вас я принудил, Колетт. Я знаю, как сильно вы не желали этого брака.

Он видел сцену у церкви и все понял. Колетт опустила голову.

– Простите меня…

– Вам не за что просить прощения. Долг, верно? Когда он скажет вам прийти по доброй воле – тогда мы поговорим снова.

И он ушел.

Стоял жаркий май 1572 года. Слухи о том, что Беарнец вскорости должен жениться на католичке Маргарите Валуа, уже были не только слухами: все знали, что в августе наваррский двор отправится в Париж. Пока что туда отбыла королева Жанна, чтобы участвовать в переговорах и подготовке свадебных торжеств. А в Наварре это обсуждалось в гостиных, во время выездов на охоту и прогулок. И, несомненно, будет обсуждаться сегодня, подумала Колетт.

– Госпожа, – Серафина отошла в сторону, чтобы взглянуть на творение рук своих издалека, – вы можете посмотреть.

Колетт глянула в большое серебряное зеркало, улыбнулась и кивнула: то, что ее служанка делала с ее непослушными волосами, достойно было самой высокой награды. Серафина оказалась настоящим сокровищем: мало того, что она знала, как причесать и одеть знатную даму в том или ином случае, она еще и являлась прекрасной собеседницей. Благодаря ей Колетт гораздо лучше разбиралась в происходящем вокруг, чем полгода назад.

– Спасибо, Серафина. К этому пойдет мое изумрудное колье, не так ли?

– Ваше любимое, госпожа, – согласилась служанка, открывая шкатулку.

Колетт промолчала. Ожерелье, подаренное ей мужем на свадьбу, она действительно надевала чаще, чем остальные украшения. Граф де Грамон оказался вовсе не скуп, и теперь у его жены было столько драгоценностей, что за них можно купить, например, Гасконь. А если к ним присовокупить платья из дорогих тканей (зеленые, голубые, бирюзовые и даже одно алое), то хватит еще на половину Шампани.

Холодные камни в серебряной оправе легли на обнаженную кожу, и ожерелье заискрилось, засияло в падавшем из окна ярком свете. Сегодня предполагался королевский выезд и обед в лесу – несколько необычно, конечно же, однако такие выезды входили у наваррской знати в привычку. Дядя Жан-Луи оказался прав: католики мирно соседствовали с протестантами, а грядущий брак Генриха Наваррского должен был породить череду подражаний. И все же Колетт радовалась про себя, что ей не пришлось вступать в брак с протестантом. Она привыкла к католическим обрядам, и менять их ради чужого человека оказалось бы тяжело.

– Мне оставить вас, госпожа? – спросила Серафина.

– Да, пожалуйста. Ах, еще одно, – Колетт встала, и платье негромко зашуршало. – Как себя чувствует его светлость?

Серафина знала обо всем происходящем в доме.

– Уже немного лучше, и он отправится на прогулку вместе с вами, – тут же сообщила она. – Я видела, как Бодмаэль чистил его костюм сегодня.

– Благодарю тебя.

Служанка ушла, а Колетт, еще немного полюбовавшись на себя в зеркало (зимняя бледность сменилась весенним румянцем, и это радовало), спустилась в маленькую гостиную на втором этаже замка Грамон, где любила оставаться одна. Здесь лежали ее любимые книги и вышивание, к которому она, впрочем, прикасалась нечасто; здесь она вечерами пила молоко с медом, чтобы поскорее заснуть, или горячее вино с травами. Эта комната, с ее светлыми стенами, большими окнами, смотревшими на сад, и камином, украшенным затейливой резьбой, нравилась Колетт даже больше, чем спальня. Гостиная была убежищем – хотя никто и не подумал бы преследовать хозяйку дома здесь. Даже ее муж…

Замок Грамон неподалеку от Памплоны был огромен. Колетт не ожидала, что он окажется таким, когда ехала сюда в декабре прошлого года, на следующий день после своей странной свадьбы. Замок стоял на холме в живописнейшей местности: плодородные поля, глубокие овраги, суровые скалы и прозрачные звенящие речушки – все это принадлежало Ренару. Сама крепость, несомненно, способная выдержать нешуточную осаду, была окружена рвом и защищена двойным кольцом зубчатых стен, за которыми простирался настоящий лабиринт построек. Увидев издалека эту мрачную твердыню, Колетт расстроилась, предполагая, что и внутри ее ждут бесконечно холодные коридоры и высокие потолки, под которыми гуляет ветер. Каково же было ее удивление, когда за стенами, помнившими, наверное, первые Крестовые походы, открылся взору большой и уютный дом. Он выглядел гораздо более новым, чем поместье Сен-Илер, и никакого отношения не имел ни к подъемному мосту, ни к бойницам на зубчатых башнях.

– Удивлены? – усмехнулся граф де Грамон. – Больше тридцати лет назад в замке случился пожар и старые покои почти все уничтожил огонь. К счастью, удалось спасти основные семейные реликвии, а библиотека располагалась в крыле, которое не пострадало… Но мой отец принял решение, что пора забыть о старых нравах. Стены остались, а внутри возвели этот особняк. Словно жемчужину в раковину положили. Правда, обычно жемчуг из раковин достают, но я надеюсь, что эта конкретная жемчужинка останется на месте.