Маргарет Лерой - Жена солдата

Я крепко сжимаю ладони, чтобы Джонни не заметил, как я дрожу.

- Тетя Вив, вы сможете оставить его у себя всего на одну ночь?

О Боже.

- В соседнем доме живут немцы.

Я едва могу говорить, все заглушают глухие удары моего сердца.

- Это не проблема. Они же не собираются приходить прямо к вам в дом...

Я молчу.

- Забавно, но это даже поможет. Пойдет нам на пользу. Никто не подумает, что вы станете рисковать. Вас никогда не заподозрят в том, что вы кого-то прячете. В такой близости от немцев.

Я не могу сказать ему, насколько близко они на самом деле. Не могу рассказать ему о Гюнтере и о том, как опасна эта затея. Знаю, это нечестно по отношению к Джонни: если он будет мне помогать, то должен полностью понимать риски. Но я не могу.

- У вас есть, где его спрятать? - спрашивает Джонни. - Какой-нибудь укромный уголок в доме?

Я думаю о чердаке, где иногда играют Милли с Симоном.

- У нас есть небольшой чердак в задней части дома. Там отдельная лестница. Он не спрятан, но заметен не сразу. - Пытаюсь вспомнить, играл ли он там с вместе с Бланш, но то время кажется слишком давним, как изображение сквозь призму: крохотное, радужное, далекое. - Не знаю, бывал ли ты там когда-нибудь...

- А одежда, которую он мог бы носить, есть?

Теперь глаза Джонни блестят. Он взволнован: пазл собрался, все кусочки встали на свои места. С нехорошим предчувствием я понимаю, что для него это все еще игра.

- Он может надеть что-нибудь из старых вещей Юджина. Они будут ему слишком свободны, но они примерно одного роста, - говорю я.

Джонни кивает:

- Никто не должен знать. Ни Бланш, ни Милли - никто. Так будет безопаснее для всех.

- Да, конечно.

Его горящий взгляд останавливается на мне.

- Так вы сможете это устроить, тетя Вив?

Я думаю об опасностях, которые подстерегают нас - мою семью, Джонни - и расходятся, словно круги на воде в том месте, где в пруд бросили камень. Но потом я вспоминаю Кирилла: он пришел, чтобы найти меня.

- Да, смогу.

- Спрячьте его на ночь, а первым делом утром я уже буду у вас. Мне нужно взять лошадь и повозку: этот трактор на последнем издыхании. Я найду что-нибудь, чтобы накрыть его. Я буду у вас, как только смогу. Обещаю.

И вдруг все это становится реальным. Весь ужас, который я отгоняла, сжимает мою грудь так, что невозможно вздохнуть.

- Я сейчас же отправлюсь встретиться со своим связным. - Неожиданно лицо Джонни расплывается в усмешке. - А вы, оказывается, темная лошадка, тетя Вив. Никогда бы не подумал про вас такое. Что ж, это хорошо.

По пути домой мне постоянно хочется оглянуться. Как в те летние деньки, еще до оккупации, когда мы с девочками шли по перешейку с острова Лиху и нас преследовал страх, что вода нас догонит.

 В спальне достаю из гардероба вещи Юджина: брюки, пару льняных рубашек, ботинки из толстой кожи. Взяв одежду в охапку, иду к лестнице рядом с комнатой Бланш. Она ведет на чердак.

Слышу, как за спиной открывается дверь. Из своей комнаты выходит Эвелин. У меня внутри все обрывается. Не хочу придумывать объяснения для нее.

Эвелин пристально смотрит на одежду и обувь в моих руках.

- Что ты делаешь, Вивьен?

- Ничего... не беспокойся.

- Вивьен, зачем тебе его одежда? Он возвращается?

- Нет, не сегодня. Я просто разбираю вещи. Навожу порядок в гардеробе. Освобождаю место.

Кажется, она меня не слушает.

- Он возвращается домой, да, Вивьен?

Неожиданно ее лицо оживает в отчаянной надежде. Меня охватывает печаль. В последнее время это часто происходит: Эвелин постоянно заново сталкивается с жестокостью жизни и ужасным осознанием отсутствия сына.

- Нет. Юджин пока не возвращается. Он все еще далеко, Эвелин.

- Ты говоришь правду?

- Да, конечно. - Говоря это, я чувствую вину за столько вещей. - Мне очень жаль, Эвелин.

* * *

С колотящимся сердцем жду внутри сарая. Кирилл опаздывает, и я начинаю думать, что, возможно, он уже умер. От этой мысли маленькая постыдная часть меня, забившаяся, словно мышь, в дальнем уголке разума, испытывает облегчение. Потому что, если бы он не пришел, мне не нужно было бы всего этого делать.

Слышу шарканье за спиной и оборачиваюсь. Кирилл здесь. Он так слаб, что едва может идти. Беру его за руку, чтобы помочь. Стоит прекрасный летний вечер, и солнце еще немного пригревает, но Кирилл дрожит. Мы идем по полям, переходим дорогу, стараясь держаться в тени. Кирилл двигается так медленно, что мне кажется, мы идем целую вечность. Я позволяю себе выдохнуть, только когда закрываю за ним заднюю дверь дома.

На кухне сажаю Кирилла за стол. Его взгляд кажется затуманенным и отстраненным. Насколько все это: моя комната, наши планы - реально для него? Может, настоящее ускользает от него, а мир становится иллюзией, исчезающим местом, наполненным туманом и воспоминаниями? Или, может, все происходящее кажется ему сном?

- Кирилл, ты не изменил своего мнения? Ты еще хочешь бежать? Ты готов рискнуть? Я должна быть уверена.

Он пытается заговорить, но его сотрясает кашель, лишая сил.

- Да, - произносит он, кашляя, выдавливая слова, как будто не смея упустить момент. - Да.

Кашель прекратился. Кирилл кладет голову поверх сложенных на столе рук, словно она слишком тяжелая и он не может держать ее прямо.

- Тогда вот, что мы сделаем. Сегодня ночью ты можешь остаться здесь. Будешь спать на чердаке, - говорю я.

- Спасибо, Вивьен.

- Утром за тобой придут и заберут тебя в безопасное место. До тех пор, пока тебе не сделают документы. После этого ты станешь жить здесь, как местный. Мы найдем тебе жилье.

Кирилл сжимает мою ладонь.

- Спасибо, - говорит он. - Спасибо.

Когда он сыт и вымыт, отвожу его на чердак. Сердце колотится у меня в горле, но в доме тихо: девочки в своих комнатах, Эвелин крепко спит.

На чердаке уже все готово. Я поставила старую раскладушку и застелила ее теплыми одеялами, принесла одежду Юджина, свечу и воду, чтобы можно было попить ночью.

Увидев это, Кирилл тихо вздыхает, как будто наконец-то может дышать свободно.

- Спасибо за вашу доброту, - говорит он.

Закрываю за собой дверь на чердак. Меня охватывает чувство триумфа: мы столько сделали. Сегодня я смогу присмотреть за ним, и ему не придется возвращаться в этот адский лагерь. Я знаю: то, что Кирилл здесь, в моем доме, - правильно. Это ощущение окатывает меня теплом, как лихорадка.

Я спускаюсь в спальню и готовлюсь к приходу Гюнтера: расчесываю волосы, наношу на кожу немного духов, которые он подарил мне. Слышу знакомые скрипы и шорохи дома, когда он затихает и словно готовится ко сну. Но в следующую секунду робкое чувство триумфа покидает меня. Ладони внезапно намокают от пота, и щетка для волос выскальзывает из руки. Даже находясь внизу, в своей спальне, я слышу кашель Кирилла.

* * *

В десять часов Гюнтер стучит в дверь.

- Вивьен.

Он всегда произносит мое имя так, словно отвечает на вопрос.

Веду его в свою комнату.

Гюнтер целует меня, но отстраняется, слегка нахмурившись и вглядываясь в мое лицо.

- Что такое? - спрашивает он.

- Ничего.

Он не убежден.

- Ты кажешься взволнованной, дорогая. Расскажи мне, в чем дело.

- Ни в чем. Правда. Все как обычно. - Я хватаюсь за первое объяснение, которое могу придумать. - Просто надо накормить всех. Нам не хватает продуктов...

- Я посмотрю, что смогу сделать.

Он снова целует меня.

Я пытаюсь расслабиться, но это невозможно. Такое чувство, что я балансирую на опасной грани - на узком высоком уступе, а вокруг меня опасно свистит ветер.

- Тебе было хорошо? - обеспокоенно спрашивает меня Гюнтер после.

- Да, очень хорошо. С тобой всегда хорошо.

Я лежу, устроив голову у Гюнтера на плече, и слышу, как Кирилл начинает кашлять. Мысленно приказываю ему перестать, но кашель продолжается бесконечно. Очень сложно не вздрогнуть, когда я его слышу. Для этого требуются все силы.

Гюнтер хмурится, прислушиваясь.

- У твоей свекрови ужасный кашель, - говорит он.

- Да, ей очень плохо.

Ненавижу лгать ему.

- Я вижу, как это тебя беспокоит. Ты очень напрягаешься, когда она кашляет.

- Да, она такая слабая...

- Не хочешь, чтобы Макс зашел осмотреть ее?

- Лучше не надо.

Вокруг меня завывает ледяной ветер. Только не смотреть вниз.

- Макс будет не против.

- Да, я знаю. Он был так добр к Милли, когда она поранилась... Просто... Не думаю, что Эвелин примет его помощь. Она слишком правильная. Она сочтет это слишком вольным и не одобрит.

- Что ж, если ты уверена. Но предложение остается в силе. Я знаю, что он был бы рад помочь ей.

Несколько секунд мы оба прислушиваемся к кашлю. Гюнтер издает недовольный горловой звук.

- Звучит очень плохо, - говорит он. - Ее нельзя оставлять в таком состоянии. Нужно ей помочь.

- Да, я найду помощь.

Впервые за время нашей связи я жду не дождусь, когда же он уйдет.

На улице все еще темно, когда он, вздрогнув, просыпается. Провожаю его вниз по лестнице и стою на пороге, глядя, как он уходит. Двор залит серебристым светом луны, но у края дороги залегли густые тени. На фоне гравийной дорожки силуэт Гюнтера кажется черным, так что он и его тень составляют единое целое.

Я смотрю, как он идет через мой черно-серебристый двор, двигаясь сквозь свет и тень прочь от меня. Мне вспоминается сказка, которую я читала Милли, сказка из книжки, которую дала мне Энжи: о волшебных завоевателях, которые пришли из далеких стран и женились на женщинах острова.

Но несмотря на брак, они были связаны кровным договором, поэтому их жены не знали, когда возлюбленные покинут их и уплывут, держа курс на тонкую синюю линию на границе мира, в своих лодках, которые могут стать малюсенькими, как галька или тонкая птичья косточка.

* * *

Когда Гюнтер уходит, я поднимаюсь на чердак.

Кирилл уже спит. Сквозь незанавешенные окна на него падает лунный свет, и его кожа кажется прозрачной, почти светящейся. Даже во сне его руки цепляются за одеяло, словно это дорогая вещь и ее могут отнять.

Я слышу опасные, пронзительные звуки в его дыхании. Но на его спящем лице покой, даже умиротворенность. Снится ли ему родина, место, где осталось его сердце, земля тихих рек и березовых лесов?

Я долго стою, глядя, как он спит. И ощущаю неожиданное, хрупкое счастье. Я знаю, что поступаю правильно.

Этой ночью я сплю крепко, а мои сны спокойны и безмятежны. Мне снится полет. Я лечу над морем навстречу утру. Высоко надо мной темное небо, внизу - темное море, а впереди золотой ореол и сияющее великолепие восходящего солнца. 

 - Мам, в честь чего овсянка? - спрашивает Бланш.

- У меня осталось немного овсяной крупы. Я подумала, что мы можем ее доесть, - неопределенно говорю я.

- М-м-м, я люблю овсянку. Помнишь, до оккупации мы ели кашу каждый день?

Но вспоминать, как было до оккупации, становится все труднее.

Когда Бланш уходит на работу, Милли играет в саду, а Эвелин вяжет в гостиной, я достаю поднос и ставлю на него еду для Кирилла. В молочнике жирное молоко, чтобы полить кашу. И еще я собираюсь дать ему кукурузный сироп, который бережно хранила.

Я берегла сироп для Милли, на случай если ей придется пить какое-нибудь горькое лекарство. Его осталось на самом донышке банки. Выскребаю остатки ложкой и смотрю, как густой золотистый сироп капает в миску. И все это время прислушиваюсь: жду лошадь и повозку, жду Джонни.

Раздается стук в дверь, а затем кто-то входит в дом, не дожидаясь ответа. Какое облегчение. Это, должно быть, Джонни. Удивительно, как это я не услышала повозку. Наверное, он подумал, что будет безопаснее оставить ее на дороге, не доезжая.

Ставлю поднос обратно на стол и выхожу из кухни в коридор.

Там стоит Гюнтер. В руках у него буханка хлеба. Он что-то замечает во мне и тут же выглядит неуверенным.

- Я не стал ждать, пока ты подойдешь к двери, - тихо говорит он, изучая мое лицо. Волнуется, не сделал ли он чего-то, что могло меня расстроить. - Там на дороге какая-то женщина гуляла с собакой.

«Наверное, Клемми Ренуф», - думаю я. Когда-то давно, в другой жизни, я бы встревожилась.