– Я всегда знал, что в душе ты не воин, – тихо сказал Мэтью. – Настоящий воин не считает войну убийством. А у тебя под ржавыми доспехами всегда скрывалась нежная душа.

– Поосторожнее бросайся такими словами, как нежность, старик, – скривился Роберт. – Кто другой мог бы вбить себе в голову идею доказать, что он далеко не нежный.

Мэтью пожал плечами.

– Если они могут зарубить старика, который говорит то, что им не нравится, надеюсь, у меня хватит ума не называть их нежными.

– В этом вздоре есть своя логика, которую я не решусь разгадывать. – Роберт отошел к одному из упавших камней и сел. Лицо опять стало серьезным. – Нежность это или нет, но я сделал то, что надо, и сделал чертовски хорошо. Вот так. Очень просто.

Мэтью поплотнее запахнул меха на худых плечах и тоже отыскал себе валун. Садясь на холодный камень, он поморщился, но смирился с тем, что придется ждать, когда он нагреется.

– Как я понимаю, теперь все стало не так просто?

– Да. – Роберт поднял лицо к серо-голубому небу. – Я получил то, чего всегда хотел, но мне этого мало. – Он бессильно сжал кулаки.

– А чего будет достаточно? – спросил Мэтью, уже зная ответ.

Черные глаза Роберта остановились на старом оруженосце.

– Я узнаю это, только когда увижу.

Мэтью присвистнул.

– Мальчик, это ты плохо придумал.

Роберту не надо было спрашивать, что имеет в виду Мэтью.

– Старик, ты и половину не знаешь. – Он вскочил и начал расхаживать.

Мэтью покачал головой и медленно поднялся.

– Ладно, мальчик, как я вижу, ты ухитрился превратить простую вещь в предельно сложную.

Роберт остановился и беспомощно пожал плечами.

– Сложности здесь всегда были, а я их унаследовал. Одну поборешь – на ее месте вырастет другая.

– Что же ты собираешься делать?

– Продолжать бегство, старик, пока не придет время обернуться и принять бой.

Они опять пошли в обход башни; Мэтью ласково сказал:

– Не принимай это за окончательный план, мальчик.

– Не буду, – мирно согласился Роберт, стараясь расслабить плечи. – По ходу дела буду улучшать и импровизировать. – Они помолчали, и вдруг на лице у Роберта появилась почти мальчишеская ухмылка. – Знаешь, оказалось, что я неплохой импровизатор. Возьми хоть эту увеселительную прогулку – чистейшая импровизация.

Мэтью ссутулился.

– Думаешь, это хороший образчик твоего мастерства?

– По сравнению с другими моими идеями это толчок чистого вдохновения, черт его побери.

– Доказательство того, что от многочисленных ударов по голове мозги могут протухнуть.

– Между вдохновенным и протухшим тонкая грань, – надменно сказал Роберт и мотнул головой в сторону старика.

Мэтью фыркнул.

– А еще тоньше между самодовольным и ненормальным, – пробормотал он. – И по-моему, в тебе удивительно сочетается то и другое, мой мальчик.

Роберт оглянулся.

– Ты что-то пробурчал, старик?

– Разве я посмел бы бурчать в присутствии моего блистательного вождя? – Мэтью вытаращил глаза.

– То-то же.

Мэтью уткнул нос в меха и пробормотал, что молодежь нынче не уважает старших, а Роберт беспечно расхохотался.

– Осторожнее, – сказал Гарет, когда Имоджин опять споткнулась, и для поддержки обнял ее рукой за плечи. – Может, ненадолго остановимся?

– Если вы скажете это еще раз, я выткну вам глаз, – тяжело дыша, сказала Имоджин. Она понимала, что ведет себя, как стерва, и на секунду ей это понравилось, но потом чувство вины подавило небольшой триумф по случаю того, что она может быть сварливой. – Извините, Гарет, – промямлила она. – Кажется, Мэри была права, для такого похода я слишком нежная и ленивая.

– Она так сказала?

– Почти так.

Он слегка сжал ее плечи.

– Нежная – может быть, но очень мило нежная.

– От флирта мне лучше не станет, – огрызнулась она. – Я еще час назад перестала восхищаться вашим остроумием.

– Но я не флиртовал, – простодушно сказал Гарет. – Я просто констатировал факт. – Она возмущенно фыркнула, и он засмеялся. – О, Имоджин, не будьте такой серьезной. Давно я так не развлекался.

– Что же у вас за жизнь была до… этой прогулки? – сухо спросила она.

– Превосходная, – отмахнулся Гарет. – Просто у меня хороший вкус, и я предпочитаю то, что имею в наличии сейчас.

– Похоже, меня отправили на край света с сумасшедшим.

– С сумасшедшим мужчиной и объевшимся до тошноты малышом-проводником. – Гарет оглянулся на Лукаса, который тащился сзади, волоча полупустую корзину. – Только себя вы можете винить в болезни вашего младшего защитника. Зачем вы сказали, что он может есть все, что душе угодно?

– Я же не знала, что он воспримет это как вызов. – В ее голосе слышалось искреннее беспокойство. Она шепотом спросила: – Он уже выглядит лучше?

Гарет критически оглядел понурую фигурку.

– Что ж, после того как он под деревом опустошил свой желудок, зеленый оттенок сходит с его лица. – Имоджин прикусила губу, и Гарет ее утешил: – Вообще-то он в полном порядке.

– Вы уверены?

– Послушайте, когда мальчик за пятнадцать секунд съедает столько, сколько весит сам, ему, естественно, становится плохо. Через короткое время эффект убывает, и он готов начать все сначала. – Он посмотрел на ее бледное лицо. – Беспокоиться надо не о нем, а о вас. Вы уверены, что не хотите сделать передышку?

– Я вас предупредила, что сделаю, если вы будете спрашивать, – строго сказала она и вздохнула, веселое настроение улетучилось. – Нам еще далеко, как выдумаете?

Гарет взглянул на небо, отметил, что тени удлиняются, и понял, что скоро стемнеет, а идти еще долго.

– Недалеко, – ободрил он ее.

Имоджин молча кивнула; она слишком устала, чтобы отвечать, она могла только переставлять ноги.

Когда Имоджин в следующий раз споткнулась, Гарет не успел ее подхватить, и она упала на колени в снег. Отряхиваясь от снега, она прерывисто дышала. Гарет кинулся к ней, прижал к себе, сердито ворча: «Знал же, что нужно остановиться», – потом поднял ее на ноги и неохотно отпустил.

Он отвел ее к относительно сухому камню и, присев рядом, стал растирать замерзшие руки. При виде одинокой слезы, которая ползла по испачканной щеке, у него сжалось сердце. Имоджин смахнула слезу, но следующие полились градом.

– Черт, черт, черт, черт!

– О, Имоджин, все не так плохо, – прошептал Гарет. Слова застревали в горле. Краем задубевшего плаща он неуклюже вытирал ей слезы.

Невидящие глаза смотрели ему за плечо, она боролась с тенями, которые мерещились только ей.

– Я так хотела, чтобы он перестал меня игнорировать, – бессильно проговорила она. – Я хотела доказать… ну, не знаю, доказать, что не имеет значения, что я… слепая. Что я нормальная женщина. – Она до боли сжала челюсти. – Но это не так. Я некая странность, которую для моего же блага надо держать взаперти, как всегда говорил Роджер. Я знала, что не смогу дойти, знала, но на мгновение это показалось таким возможным.

Гарета больше не заботило, правильно он делает или нет, он крепко обнял Имоджин и прижал к себе.

Лукас доковылял до камня и плюхнулся возле них в снег. Ему не было дела до снега, холода или странного вида леди Имоджин, которая плакала, уткнувшись в плечо сэру Гарету. Значение имело только то, что они наконец остановились, и он может спокойно умереть.

Гарет, баюкая, стал покачивать Имоджин, но не мог остановить жадные воспоминания о том, как прижимал к себе легкое тело. Он никогда не считал себя дураком, но сколько бы ни твердил, что не надо поддаваться удовольствию держать ее в объятиях, что она не для него, сердце наполнялось нежностью, хотя он знал, что все это иллюзия. Она никогда не будет его, каждое ее слово – о другом, о другом.

Даже если она сама этого не осознает, для нее существует только Роберт.

Эта мысль причиняла физическую боль, но Гарет сосредоточился только на том, как тело прожигает ее вполне целомудренное объятие.

Словно почувствовав его смятение, Имоджин отстранилась, тыльной стороной руки вытерла слезы и попыталась улыбнуться.

– Наверное, я выгляжу ужасно.

– Да, – хриплым шепотом подтвердил Гарет.

Она издала булькающий смешок.

– Не очень галантно, зато правда, как я подозреваю.

Гарет прокашлялся, чтобы голос звучал как можно обычнее.

– Я думаю, нам нужно передохнуть.

– Но…

– Никаких но. Башня никуда не денется, пусть подождет нас немного подольше. К тому же, – он усилил голос, – наш маленький товарищ был так утомлен видом ваших слез, что заснул, а я не планирую оставшуюся часть пути тащить его на закорках.

Имоджин помедлила и кивнула.

– Остановимся, если вы считаете, что так будет лучше. Тем более что я не хочу, чтобы Ро… чтобы кто-нибудь увидел меня в пятнах от слез.

Гарет вскочил, создавая дистанцию между собой и искушением.

– Поищу, не найдется ли веток для костра.

– Но мы не будем здесь так дол го, – возразила она. – И я не озябла.

– Это не для вас, а для меня, я не привык к холодам. Костер – минутное дело, а мое тело хоть чуть-чуть согреется.

Она ни на секунду ему не поверила, потому что успела ощутить тепло его тела и не считала, что он страдает от холода.

– Я подожду здесь, – буркнула Имоджин, поплотнее обхватила себя руками и удобнее устроилась на камне.

Через несколько секунд она уснула.

Гарет посмотрел на съежившуюся фигурку, и его лицо смягчилось. Сейчас он один был ее защитником, и это одновременно вызывало тревогу и удивление. Он не стал разбираться с охватившими его странными чувствами, а пошел искать дрова для костра. Он решил просто радоваться недолгому удовольствию.

Такого с ним еще никогда не было.


Темнело. Роберт мог оглянуться надень, проведенный в успешной охоте.

Сначала люди были ошарашены бесцельностью экспедиции, но перестали ворчать, как только он сказал про охоту. Один Мэтью не обрадовался. Бормоча, что если уж тратить день впустую, то делать это в тепле, он вызвался остаться и поддерживать огонь, пока не придут охотники.

Роберт едва удержался от довольной улыбки. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями, и меньше всего ему был нужен всезнающий Мэтью. В его душе поселилось так много всего непривычного, что ему необходимо было установить вещи в приемлемый порядок, чтобы не согнуться под их тяжестью.

Мэтью всегда готов выслушать его откровения, но Роберт многого не мог сказать человеку, который был ему как отец. Как описать странные эмоции, сжигающие его некогда замороженное сердце? Как сказать об ощущении своей уместности, о чувстве, что он стал обладателем, и сам кому-то принадлежит? Как объяснить хотя бы самому себе, почему он ночами так целомудренно обнимает женщину, которая нужна ему больше жизни?

От этой мысли ему стало неуютно, он знал, как глубоко проникла в его душу Имоджин.

Это было за пределами его понимания, но каждый вечер он засиживался за столом, ожидая, когда она уснет, и каждое утро вставал с кровати с острым разочарованием и смотрел на нее, пока она еще спала.

Днем он строго говорил себе, что разумнее спать в кресле, дожидаясь, когда она позовет его в свою постель и в свою жизнь, но ночью уступал темным желаниям, раздевался и осторожно залезал к ней в кровать. И каждую ночь чувствовал почти удовлетворение, когда она доверчиво прижималась к нему, как будто так и должно быть.

Это стало изысканно-мучительной привычкой.

Он уже не мог без того, чтобы не лечь рядом с ней, не гладить ее, не целовать нежную кожу, не окунаться лицом в душистые волосы. Он останавливался только тогда, когда напряжение становилось невыносимым, и ограничивался тем, что смотрел, как она спит в его руках. А утром заставлял себя встать раньше, чем она проснется.

Мэтью прав, он сумасшедший, или по крайней мере скоро им станет.

Вначале он не собирался так себя вести. Проснувшись рядом с ней в то первое утро, он не думал ни о чем другом, кроме как задобрить и победить жену. Он смотрел, как она спит, и с удивлением поглаживал мягкие губы. Он удивлялся себе – как можно бездельничать, лежа в кровати до восхода солнца, но быстро нашел оправдание: он лежит рядом с ней.

Смеясь над собой, он дважды взбегал по лестнице якобы для того, чтобы сообщить о прибытии Гарета с лошадьми, понимая, что это шаткое оправдание, что ему просто хочется побыть с ней. Он ворвался в спальню и резко остановился, реальность хлестнула его, как пощечина.

Реальность предстала в виде знатной, элегантной женщины, которая сидела и слепыми глазами смотрела на неуклюжего олуха, посмевшего вломиться в ее жизнь. Рассыпался в прах мир обоюдного согласия, который он выстроил в темноте ночи.

Как он мог начать говорить о странных чувствах в своей душе, когда не был уверен, что достоин дышать одним воздухом с ней?

Роберт сбежал от этой холодной, жесткой реальности. Пошел к черту Мэтью, но он прав, Роберт убегает.