Как ни абсурдно, но, кажется, сработало! Мысленно она увидела картину такой яркости, какой не бывает в реальном мире. Огонь трепетал оранжевыми и красными языками, освещая комнату. Комната была странная – смесь детских воспоминаний и фантазий о ее спальне в Шедоусенде.

Она увидела себя в ванне и удивилась, что она не та девочка, какой была, пока не ослепла, нет, она видела себя женщиной, какой могла бы стать.

Ну да, она была женщиной, и потому вполне естественно, что в тени стоял мужчина. Туда не доходил свет камина, но она знала, что это Роберт. Свет как-то необычно играл на его обнаженном теле, он затемнял бледную кожу, и она блестела, как полированная бронза. Она нахмурилась, пытаясь в воображении создать тело, которого никогда не видела, но оно получалось не в фокусе. Может, она знала Роберта, как никого другого, но в памяти не было таких образцов, с которых можно было бы его нарисовать. Он принадлежал ее темноте.

Все, что она о нем знала, не имело отношения к внешности.

Она знала его запах, тембр голоса, ощущение кожи под ладонью, знала форму лица под подушечками пальцев. Знала, но не могла представить себе, как выглядит его лицо. У нее просто не было таких воспоминаний, чтобы видеть то, что она ощущала пальцами.

Она страшно расстроилась, что не знает, какого цвета у него волосы, соответствуют ли они цвету курчавых волос на груди, или, как у отца, на груди они темнее. Она не знает, какие глаза у ее любимого – веселые голубые или, как лес, зеленые.

Она тихо застонала от огорчения, когда видение стало рассыпаться под тяжестью ее незнания. Она позвала Роберта обратно в видение, хотела потребовать, чтобы он вышел на свет, чтобы она наконец разглядела его лицо, но было поздно, он ушел, и все опять заволокло туманом.

Она обхватила себя руками, чтобы подольше удержать тепло, с прерывистым вздохом попыталась найти утешение в том, что хоть она и не смогла увидеть Роберта в своем воображении, она знает на ощупь его руки и губы. Даже на расстоянии эта память разожгла желание, отчего сердце забилось быстрее. Она обеими руками плеснула на себя воду, чтобы остудить запоздалые желания, которые не могут иметь завершения, попятилась от берега, потом медленно распрямилась и вытерлась краем плаща. Она уже собралась позвать Мэтью, но вдруг ребенок пришел в движение.

Имоджин замерла, изумляясь странному ощущению – внутри ее шевелилась новая жизнь! Должно быть, это изумление было написано у нее на лице, потому что Мэтью подошел и озабоченно спросил:

– Имоджин, в чем дело, черт подери?

У нее не нашлось слов для описания чувств, она схватила его руку и прижала к животу. От смущения он дернулся, но смущение прошло, как только он понял, что ощущает его рука.

– Боже мой, – с благоговением прошептал он и поддержал Имоджин другой рукой под спину, продолжая ловить загадочные, еле заметные движения. Потом он резко отдернул руку, как будто обжегся. – Черт возьми, – сердито прошептал он. – Черт, проклятие, Матерь Божья, дерьмо.

Только тут Имоджин поняла, что выдала свой секрет. Мэтью продолжал ругаться со все возрастающей изобретательностью, но ее охватило огромное облегчение. Так хорошо было разделить радость с человеком, который придает этому большое значение.

– Вы давно знаете? – спросил Мэтью; в голосе уже не было злости, он искал выход из внезапно усложнившейся ситуации.

– Около месяца.

Мэтью раздраженно зарычал.

– А вы подсчитали, на каком вы месяце?

– Я не слишком уверена, но Мэри говорит, что месяцев четыре-пять.

– Ч-черт. – Мэтью взъерошил жидкие волосы.

– По-моему, вы начали повторяться, – сухо заметила Имоджин, а потом льстиво добавила: – Но ведь это не имеет значения, правда?

– Она спрашивает, имеет ли это значение! – вспылил Мэтью. – Имеет ли значение? Еще какое! Вы держите нас за дураков? Неужели вы думаете, что мы потащили бы беременную женщину через эту забытую Богом страну, если бы знали? Имоджин, почему вы не сказали о своем положении, когда мы планировали эту миссию?

Имоджин почувствовала, что краснеет.

– Что изменилось бы, если б я сказала? – спокойно спросила она.

– Во-первых, вы бы сейчас со мной не спорили. Вы бы сидели спокойненько на судне, которое везло бы вас в теплые края.

– Я имела в виду, что изменилось бы для Роберта? Чтобы спасти его, вам нужна я. Королю придется выслушать женщину благородной крови, даже если ему очень не хочется. – Она холодно улыбнулась и выпрямилась. – Хочет он или нет, но меня он не сможет игнорировать. А вами с Гаретом он легко может пренебречь, как наемниками, которые готовы лгать и выкручиваться, лишь бы спасти своего хозяина. – Она перевела дыхание. – Не думаю, что так уж важно, беременна я или нет, это не спасет Роберта, но с королем я увижусь.

– В своих рассуждениях вы учитывали возможность, что Роберта уже поздно спасать? – Мэтью увидел, что Имоджин побледнела, но безжалостно продолжал: – Что, если Роберт уже мертв, и все ваше благородное самопожертвование на деле приведет к риску для вас и для ребенка? Об этом вы подумали, перед тем как выдвигать свое дурацкое требование?

– Конечно, подумала, – мягко сказала она и накрыла рукой живот. – Но я также думала о том, что мой ребенок будет расти без отца. Я думаю о себе, о том, что до конца жизни должна буду жить без любимого человека. Я думаю о том, как он страдает, и о том, что я – причина его страданий. По-вашему, я не понимаю, что, если бы не я, Роберт был бы в безопасности? Я почти ни о чем другом не могу думать. – Ее лицо приняло решительное выражение. – Но я не считаю, что поздно его спасать. Роберт жив, он ждет, что мы его выручим. Если бы я думала иначе, я бы сошла с ума.

Мэтью молча смотрел на нее, и на обветренном лице мешались восхищение и страх. Наконец он пробормотал:

– Я не это имел в виду. Я не верю, что Роберт… ну…

– Вот и хорошо, потому что это неправда. Я бы знала, если бы его с нами не было. – Она снова положила его руку себе на живот. – Мы бы знали.

Мэтью все-таки простил ее, но сколько Имоджин ни уговаривала его не рассказывать о ребенке Гарету, он посчитал себя обязанным это сделать.

Реакция была такая, как Имоджин себе и представляла.

После первого оцепенения Гарет жутко разозлился. Он накинулся на нее, кричал, что она сделала невероятную глупость. Имоджин молчала, ожидая, когда он выдохнется. Ждать пришлось долго, но когда первая волна ярости схлынула, Гарет умчался в темноту, сказав, что ему надо подумать. Ужин на этот раз прошел в напряженном молчании, и Имоджин с облегчением отправилась спать.

Гарет вернулся в лагерь за полночь.

Он больше не ревел, как раненый лев, но, лежа у костра, Имоджин слышала, как он бродит по лагерю, и чувствовала, что злость в нем еще бушует. Через некоторое время он положил себе на тарелку холодный ужин и стал равнодушно есть.

– Вам уже лучше? – спокойно спросила она.

Гарет проглотил ком и ответил:

– Вы уже должны были спать.

Она оперлась на локоть, не замечая, что одеяло сползло с плеча. Но Гарет заметил и сдавил в руках деревянную тарелку.

– Я старалась заснуть, но беспокоилась о вас.

– Я думал, что беременные все время спят.

– Может быть, но не я. Во всяком случае, не сейчас. Порой мне кажется, что я уже никогда не буду нормально спать.

Какое-то время Гарет молчал, потом не сдержался и прорычал:

– Почему вы мне не сказали?

По голосу Имоджин поняла, что он счел ее поступок предательством. Она отчаянно искала, как бы сказать, чтобы не обидеть его еще больше.

– Я никому не говорила до Мэтью. Мэри догадалась, а я не хотела об этом даже знать. Это… Ребенок вызывал у меня отвращение. Это так трудно объяснить…

– Попробуйте, – с каменной решимостью сказал Гарет, и Имоджин поняла, что у нее нет выхода.

Она прерывисто вздохнула.

– Я думала, что Роберт меня предал. Мне казалось, что мое тело причастно к этому предательству, оно приняло его семя. Когда я поняла, что Роберт невиновен, когда узнала, что любить его и носить его ребенка не предательство, все для меня смешалось. Мне пришлось действовать таким образом, хоть это и плохо… – Она беспомощно пожала плечами. – Если бы вы узнали про ребенка, вы бы попытались меня остановить.

– Нет, черт побери, я бы не попытался. Я бы остановил вас, даже если бы для этого пришлось привязать вас к кровати.

– И он еще спрашивает, почему я не сказала. – Имоджин тихо засмеялась, а Гарет нахмурился, не желая понимать.

– Возможно, в этом есть некоторый смысл, – наконец проворчал он. – Но надеюсь, что и вы понимаете меня. – Он не глядя стал есть то, что было на тарелке. – Не надо было так делать. Я считал эту поездку опасной глупостью еще до того, как узнал о ребенке, но теперь! Боже мой, вы не только себя подвергаете опасности, но и ребенка, а отвечаю я.

– Но если я не подвергну опасности себя и ребенка, я потеряю Роберта, а это не входит в мои намерения. – Она натянула одеяло на плечи, спасаясь от прохлады. – За все отвечаю я, это мой выбор, а не ваш.

– Господи, какая вы упрямая.

– Благодарю вас.

Он невольно засмеялся:

– Поверьте, это не комплимент.

– Знаю, но, к счастью для вас, принимаю его за таковой.

Между ними установилось шаткое перемирие. Имоджин была чрезмерно любезна и старалась не проявлять излишней суеты, Гарет старался держать при себе разочарование. Обоим это не слишком удавалось.

Но они старались.

– Когда мы попадем в крепость? – натянуто спросила Имоджин, не в силах больше выдержать молчание. Она держала в руках чашку, которую ей подал Мэтью, но не могла сделать ни глотка.

– Если выйдем на рассвете, то в полдень, – безразличным тоном ответил Гарет.

– Так близко, – пробормотала она.

– Так близко, что я почти слышу, как Роберт жалуется, что я слишком долго тащился туда и обратно, – бодро сказал Мэтью и подбросил сучья в костер. Он перехватил взгляд Гарета и многозначительно показал на Имоджин. Гарет проследил за его взглядом и опустил глаза на огонь.

– Надеюсь, его крепко приковали цепями, – задумчиво сказал он.

Имоджин вскинула голову.

– Почему?

– Потому что это немного отодвинет расправу. Как только его освободят, он меня убьет. Мало того, что я втянул его жену в это дело, так она к тому же беременна. Да, пожалуй, я сообщу ему об этом, пока цепи будут удерживать его на месте.

Имоджин засмеялась, но как только улеглась на меха, все страхи и тревоги накинулись на нее разом. Ее преследовали «если».

Что, если Роджер уже победил? Что, если…

Нет, не может быть. Она даже не будет пытаться представить себе мир без Роберта. Она закроет эти мрачные мысли воспоминаниями о Роберте, о своей любви к нему, о том, как они смеялись, как он ее обнимал.

Перед самым рассветом она горячо молилась, чтобы им сопутствовала удача. Все были так погружены в свои мысли, что не заметили, как Милдред тихо встала и растворилась в ночи.


Йен расхаживал взад и вперед перед хорошо освещенным алтарем, его нетерпение подходило к критической точке. Роджер опаздывал на час, и весьма вероятно, что пройдет еще несколько часов, прежде чем он соизволит появиться. Такова игра, Йену ничего не оставалось, кроме ожидания, если он хочет иметь хоть малейший шанс освободиться наконец от Роджера. Жизнь, свободная от паутины интриг… Йен с ненавистью фыркнул – он даже вообразить такое не мог. По опыту он знал, что паутина, сплетенная Роджером, не имеет конца. Из них никто не ускользнет, а кто попытается вырваться, запутается еще больше.

Йен выяснил это так давно, что не мог и вспомнить, когда был свободен от Роджера.

Отдаленные воспоминания о нормальной жизни были так смутны, что уже не имели значения. Однако он отчетливо помнил, как впервые встретился с Роджером.

Йен был молодым, гордым и целеустремленным. Он так долго ждал, когда начнет учиться на рыцаря, что уже почти не верил, что этот день наступит. Эта исступленность и сделала его легкой добычей Роджера. Роджер мог кого угодно очаровать и околдовать.

Он обожал коллекционировать души.

Йен легко и быстро попал под влияние парня старше себя. Вспоминая о том, как он трепетал и пресмыкался, когда Роджер ввел его в круг своих друзей, Йен приходил в ярость. Он долго не понимал, что тот Роджер, которого он обожал, – иллюзия, образ, созданный для обмана людей.

А когда понял, было поздно. События развивались просто ужасно, и Йен ничего не мог сделать, чтобы их остановить, но он был так напуган, что покончил с мечтами о рыцарстве и вернулся к церкви. В монастыре он обрел покой, там он был защищен от темных интриг Роджера. Может, он и не стал хорошим священником, но пребывание в церкви пошло ему на пользу.

Но в конечном счете даже могущественная церковь не смогла спасти его от Роджера.

Роджер его нашел и, чарующе улыбаясь, применяя уникальную смесь правды и лжи, пригрозил, что уничтожит его, если тот не станет шпионить в доме Имоджин. У Йена не было выбора, он распрощался с недавно обретенным покоем и снова стал служить Роджеру.