Сара Брофи - Жена в награду

– Я всего лишь говорю, как это вижу, – со спокойной убежденностью сказал Мэтью, и Роберт на мгновение заколебался.

– Знаешь, временами ты похож на старуху, – сказал Гарет и опять зевнул.

– Лучше быть живой старухой, чем мертвым героем.

– Играйте тихо, ребятишки, – с легкой улыбкой сказал Роберт, наслаждаясь привычной сценой ссоры приятелей. Он признавался, что соскучился по ним.

Роберт сел на кровать и натянул сапоги Гарета, которые нашел возле очага. Потопал ногами, жизнерадостно пропустив ворчание Гарета: «Чувствуй себя как дома».

Роберт встал и раскинул руки.

– Ну, я готов идти к жене и сообщить ей об изгнании. – Он улыбнулся. – У меня даже есть на этот счет бумага с печатью самого короля.

– Катись отсюда, только потише, кое-кому из нас необходимо поспать. – Гарет сердито посмотрел в сияющее лицо Роберта и накрыл голову подушкой.

– А Роджер? – тихо спросил Мэтью.

– Не бойся, я зайду к нему перед отъездом, а пока мне надо к жене. Я должен убедиться, что мы оба живы. – Выходя из комнаты, он обернулся и послал Мэтью счастливую улыбку.

– Дурак, – проворчал Мэтью.

– Не дурак, а влюбленный.

Хорошее настроение Роберта испарилось, когда он увидел, что комната Имоджин пуста. Он мгновенно понял, что случилось что-то ужасное, и холод проник в самую глубину сердца.

Роберт ни секунды не сомневался, что Имоджин грозит смертельная опасность: она была его половинкой, и он чувствовал ее ужас как свой. Рука потянулась к мечу, но он вспомнил, что тот стоит прислоненный к стене, как его поставил Мэтью.

Роберт грозно прищурился и пошел искать Роджера Коулбрука.

Его комнаты тоже оказались пусты. А когда он узнал, что слуг Роджер отпустил с вечера, его сковал непередаваемый страх. Страх заполнил его изнутри так, что было трудно дышать, но Роберт не позволил ему взять над собой верх. Он понимал, как бы ему ни было страшно, Имоджин страшнее.

Она пребывает в смертельной опасности.

Роберт стиснул зубы, представив себе, что за кошмар переживает Имоджин – если жива. Он должен успеть, иначе Роджер ее уничтожит. Роберт заставил себя успокоиться и принялся за поиски жены. Один из часовых на воротах сказал, что, кажется, видел, как двое уезжали на одной лошади, и у него сложилось впечатление, что они поехали на север.

В Шедоусенд.

Логично. Но если он ошибается, будет потеряно драгоценное время, время, которое Имоджин проведет в худшем из своих кошмаров. Роберт пришел к решению, что надо перестать думать. Как только он начинал думать, его охватывал паралич, а этого нельзя допускать, он должен действовать.

Роберт попытался получить аудиенцию у короля. Он целую вечность прождал у его двери, расхаживая и отправляя послания одно за другим. Ответа не было.

Вильгельм уверился в молчании Имоджин и настоял на отъезде Роберта и теперь хотел только одного – чтобы они убрались из замка и из его мыслей. Через три часа ожидания Роберт понял, что королевской помощи не будет. Придется действовать одному.

Как ни странно, его это устраивало. Роберт мрачно хмурился, возвращаясь к Гарету и Мэтью и мысленно готовясь к самой важной охоте в своей жизни.

Войдя в комнату, он нашел свой меч и застегнул его на бедрах, приветствуя знакомую холодную тяжесть.

Гарет сидел на кровати и лениво бросал кости; он удивленно посмотрел, как Роберт вставляет меч в ножны и поправляет ремень.

– Воссоединение семьи пошло не по плану?

– Не было воссоединения, – без выражения сказал Роберт, взял кинжал и сунул за обруч на рукаве. – Роджер увез ее из крепости. Кажется, он держит путь в Шедоусенд.

Не было нужды добавлять, что Роберт собирается последовать за ним.

– Что… Как?! – завопил Гарет и вскочил, не заметив, что опрокинул стул.

– Должно быть, он поджидал ее в комнате, когда она утром вернулась. Часовой на воротах сказал, что видел их за час до рассвета. – Роберт скрипнул зубами. – По его наблюдению, леди выглядела слегка расстроенной. Слегка расстроенной! И он дал им уехать?

– Сколько после этого у него осталось зубов?

– Я оставил ему его зубы. Я разбил ему нос. Когда он в следующий раз увидит расстроенную леди, гарантирую, он начнет задавать вопросы.

Гарета посетила ужасная мысль, и он шумно сглотнул.

– Может быть, ночью Имоджин сказала тебе что-то важное? – напрямик спросил он.

– Не вижу, какое это имеет отношение к делу, – прорычал Роберт, стараясь не вспоминать о счастье, которое он нашел этой ночью. Сейчас не время.

– Черт! Значит, не сказала. Если бы сказала, ты бы понял, о чем я говорю. – Гарет перевел дыхание. – Роберт, Имоджин беременна.

Потрясенный, Роберт замер.

– Как… – начал он, стараясь привести мысли в порядок.

– Думаю, обычным способом, – развеселился Гарет. Роберт вдруг сгорбился и осел на кровать. Голова отказывалась рассуждать здраво.

– Я тебе не говорил, чтобы не сделать хуже. – Гарет положил руку Роберту на плечо. – Но раз ты за ними гонишься, ты должен быть готов ко всему. – Гарет убрал руку и уставился в пространство; по голосу было понятно, что он обвиняет себя. – Путь до крепости ее очень утомил, хотя она старалась этого не показывать, и… ну, ты знаешь, боролась. Не знаю, сколько страданий может выдержать тело женщины. А теперь еще это… – Гарет беспомощно пожал плечами. – Я просто не знаю.

Роберт спрятал лицо в ладонях, потом поднял голову, встал и с бесстрастным лицом закончил одевание.

– Хочешь, я поеду с тобой? – тихо спросил Гарет.

– Нет! – Роберт неловко покашлял. – Нет, это личное. Я настигну его сам. Я хочу от вас с Мэтью, чтобы вы как можно скорее погнали своих кляч в Шедоусенд. Там соберите людей и готовьтесь к войне.

– К войне?

– Если я за две недели не найду Имоджин, я сам приеду в Шедоусенд, возьму людей и разнесу этот остров в клочья, переверну каждый камень, пока не найду ее, – хмуро сказал Роберт.

– Вильгельму это не понравится.

– Для меня больше не имеет значения, что ему нравится, а что нет.

Гарет кивнул:

– Ну, друг, тогда счастливой тебе охоты.

Имоджин не могла от него сбежать. Он был повсюду. Он без усилий поглотил весь ее мир, остались только его руки, его запах, угрожающе окружавший ее. Он посадил ее на лошадь перед собой и держал, как ребенка, безжалостно заключив в свой мир, откуда не было исхода.

Она резко выдохнула и стиснула руки, пытаясь отгородиться от реальности.

Если бы она перестала существовать, то перестала бы чувствовать его тело, прижатое к спине, тело, старающееся ее поглотить. Но она его чувствовала, и что бы ни делала, оно не уходило.

Дрожь отвращения пробежала по спине, он это почувствовал, и она с тошнотворной ясностью поняла, что он наслаждается. Роджер так прижался к ней, что она испугалась, что впечатается в него навеки, и от этого опять задрожала.

Это его возбудило еще больше.

Руки сжали ее до боли.

– Это дрожь предвкушения? Не можешь дождаться, когда я тебя возьму? Что ж, придется потерпеть, я не погублю тебя спешкой, – заговорщицки прошептал он ей на ухо, хохотнул, и она инстинктивно попыталась отодвинуться. – Имоджин, дорогая, это же седло. Тебе некуда деваться. – Он небрежно подтянул ее к себе. – Придется тебе остаться здесь. Со мной.

Одинокая слеза сползла по ее щеке. Надо надеяться, Роджер не видит, нельзя показывать ему свою слабость. Если он узнает, то станет только сильнее и сможет погубить ее окончательно.

Вообще-то она этого не очень боялась. Если умрет тело, то душа освободится от этого жуткого мира, но ей не хотелось принимать покой, который предлагала смерть. Нельзя сдаваться, слишком многое поставлено на карту. Имоджин не пошевелилась, боясь, что Роджер узнает ее секрет, но мысленно закрыла живот руками.

Она должна перетерпеть этот ужас ради их с Робертом ребенка.

Каждый раз, когда ребенок шевелился, Имоджин сдерживала дыхание, боясь, что Роджер уловит это движение, а если он узнает, никакие силы на земле его не остановят, он вырвет у нее ребенка.

Но он пока не заметил, и она с яростью подумала, что сделает все, что в ее власти, чтобы и дальше было так. Она не даст причинить вред ребенку, даже если придется не считаться со своими желаниями.

Ребенок сохраняет ей жизнь, а она сохраняет жизнь ему; она слабо улыбнулась, ей пришло в голову, что он уже похож на своего отца. Как будто эта пара договорилась защищать ее, каждый своим способом.

От мысли о Роберте у нее перехватило горло, за воспоминанием пришло чувство вины. Она оставила его в опасности. Брат сказал, что сейчас он, может, и лишился благоволения короля, но это ненадолго, зато Роберт этого благоволения никогда не имел. Роджер со смехом пророчествовал, что Вильгельм воспользуется ситуацией и навсегда избавится от Роберта.

Может быть, это уже случилось; может быть, его уже отправили в иной мир. Она вздрогнула и запретила себе такие мысли. Если она их допустит, они ее погубят, а Роберт не хочет этого. Роберт хочет, чтобы она жила и всегда помнила, что он ее любит. Время и расстояние, жизнь и смерть – ничто не могло опровергнуть ее уверенность.

Она стала вспоминать о любви, которую Роберт ей отдавал в тюремной камере, о любви, которую она давала ему в ответ, о силе, которую излучал Роберт, даже готовясь к смерти. Даже в преддверии смерти он заботился только о ее безопасности, думал только о том, что она его любит, и это наполняло ее благоговением.

Нет, не просто любит. Он – ее часть, ее половинка, и она должна жить, чтобы оставалась в живых эта половинка.

Он всегда будет жить в ее памяти и в той душе, которая создана их любовью.

Значит, она должна выдержать.

Еще одна непрошеная слеза скатилась по щеке.

Она вздрогнула, когда Роджер стер слезу большим пальцем.

– Если ты будешь плакать, дорогая, я подумаю, что ты не хочешь быть со мной, и обижусь. – Он поцеловал ее в шею. Она содрогнулась, он засмеялся и всосал в себя нежную кожу, как будто старался напиться ее страхом. – А мы этого не хотим, правда? – подняв голову, насмешливо спросил он.

Она напряженно помотала головой.

– Этого мало, – прошептал он, и рука двинулась вверх. – Я хочу услышать, как ты это скажешь. Я всегда находил твой голос… утешительным. – Рука накрыла грудь. – Утешь меня, сестренка.

– Нет, Роджер, я этого не хочу, – резко сказала она и попыталась сдернуть руку, больно впившуюся в грудь.

Роджер хохотнул и опустил руку.

– Так-то лучше.

На этот раз ей удалось сдержать дрожь отвращения. Она постаралась избавиться от любых мыслей, погрузилась в пустоту, где не было ни ее, ни Роджера, ни страдания.

Она не знала, сколько пробыла в таком состоянии, но, видимо, успешно построила эту пустоту, потому что не сразу поняла, что они остановились. Роджер снял ее с лошади; Имоджин послушно последовала знакомому порядку устройства лагеря, как будто все происходило не с ней, а с кем-то другим.

Она не пыталась бежать. Бежать было некуда.

Она услышала, как он приближается, поняла, что он сделал издевательский поклон, перед тем как ухватить ее за локоть и подтолкнуть.

– Миледи, позвольте препроводить вас к ручью.

Сначала она спотыкалась, но вскоре приноровилась. Она быстро выучилась исполнять все, что он велел. Слишком уж он будет наслаждаться, подавляя бунт, а она не хотела давать ему дополнительного удовольствия.

Роджер довел ее до ручья, отпустил руку, отступил на шаг, но не ушел. Он никогда не уходил.

Он смотрел, как она облегчается. Она сжималась от унижения. Потом она вытянула дрожащие руки и пошла на звук воды, умылась, мешая воду со слезами. Унижение было таким сильным, что она не стала протестовать, когда Роджер неожиданно подхватил ее на руки и понес обратно в лагерь.

Он крепко держал ее, горячее дыхание обжигало щеку. Поставив Имоджин на землю, он сдавил ее руку до синяков.

– Ты прибавила в весе, – ласково сказал он.

Она поняла, что кровь отхлынула от лица, что лицо ее выдает.

– Я только что заметил. – Он снял с нее плащ и бросил на землю. – Очень странно, – пробормотал он, оценивающе рыская глазами по фигуре.

Потом спустил руку с предплечья на грудь.

– Здесь стало толще, – сказал он и передвинул руку на живот. – И здесь.

Он понял! Как он догадался? Когда? Он заметил, когда нес ее, или, умываясь, она сделала что-то такое, что его насторожило?

Она сама себя как-то выдала?

Никто из них не проронил ни слова, рука продолжала ее ощупывать. Им не нужны были слова, оба знали, что думает другой, оба знали, что должно будет случиться. Он не остановится, пока ее не погубит. У него нет выбора. Правила игры были установлены так давно, что отступничество означало гибель вне зависимости от того, чего сейчас мог бы хотеть каждый.

Тишину нарушил звук пощечин, и Имоджин даже почувствовала облегчение и приветствовала полученную боль.