– Наверное.

– Ты не уверена?

– Как можно быть уверенной в чувствах мужчины?

На Дашку опять напал приступ зуда, она кинулась на поиски склянки с протиранием, склянку свистнул кто-то из болезных, поднялся шум, и я засобиралась.

– Разговор не окончен! Я приеду, как только смогу, – пригрозила подруга, – и ты мне все расскажешь. Все!

Я не удержалась и хихикнула: Дашка, не отдавая себе отчета, терлась ухом о встроенный шкаф.


Семечки, как я установила экспериментальным путем, являются отличным успокоительным средством. Рот и руки заняты, мысли и эмоции замедляют ход. Опять же – удовольствие (при условии, конечно, что семечки свежие, маслянистые, чуть поджаренные и подсоленные), и привыкания к полезным микроэлементам, содержащимся в семечках, не наступает. Еще семечки стимулируют умственную деятельность – утверждаю со всей ответственностью.

Еще один плюс – подсаживаясь на семечки, счастливо избегаешь других наркотиков.

В общем, я сидела в саду, грызла семечки, думала о соседе и следователе, в сотый, тысячный раз сопоставляла все факты. Вывод, к которому я пришла, был неутешительным: Тихомиров вернул письмо автору…

Я ныряла за воспоминаниями, как ловец жемчуга, на такую глубину, что рисковала не выплыть.

…Настроенный на примитивный секс Степка не представлял собой никакой тайны, а тихушник Тихомиров всегда был с двойным дном.

Может, сосед Степан – близкий знакомый Переверзева?

Штука в том, что друзей у Степки не было: этому донжуану были незнакомы моральные нормы, он тащил в постель подружек друзей, за что бывал не однажды бит.

Не было желающих соревноваться со Степаном в искусстве обольщения, не было ему равных.

Нахально-раскованная манера, сокрушительно-неотразимая внешность – девицы падали к его ногам, как переспелые плоды.

Степан Переверзев загубил много девичьих душ, исключение сделал только для дочери генерала.

По поводу этого брака ходили разные слухи, но основная версия была – расчет.

После женитьбы Степа на короткое время выпал из роли соблазнителя, потом все возобновилось. Несмотря на отдельную квартиру недалеко от «Сокола», Переверзев был частым гостем в общежитии. Ни одна вечеринка не обходилась без этого ловеласа. Мартовский Кот – иначе Степана за глаза не называли… Да и в глаза тоже… Боже! Кот Мартовский! «К. М.» – мой аноним-затейник…

Все оказалось до обидного просто.


– Это ты!

Степан обмяк и устало опустил плечи:

– Все-таки ты тормоз, Витька.

– Надо поговорить, – предложила я.

– Ты одна?

– Одна.

Я бы с радостью сделала вид, что ни о чем не догадалась, что для меня по-прежнему сосед – всего лишь малосимпатичный тип с поврежденными связками и шрамом вместо лица. Но у меня были вопросы к Степе.

«Что ищет он в краю далеком, что кинул он в краю родном?» – это было не простое бабье любопытство, это было болезненное желание понять, из-за кого я вычеркнула тринадцать лет жизни.

Степан перепрыгнул через ограждение, и теперь мы сидели в саду вместе.

В руках у Переверзева была баночка с пивом, а я продолжала грызть семечки.

– Почему ты выбрал Заречье? – прислушиваясь к гулким ударам сердца, спросила я.

– Как-то запало в голову название. А когда тебя увидел, понял – откуда знаю этот городок. Хотел уехать, а потом передумал. Ты все равно меня не узнала, опасаться было нечего.

– Помнишь Людку Масленникову?

– Помню, – не очень уверенно кивнул Степан.

– Она сказала, что ты погиб.

– А ты так не считаешь?

В душе у меня пышным цветом распускалась жалость к Переверзеву. Так и хотелось прижать страдальца к груди и защитить от всех напастей, жестокостей и несправедливостей.

– Так ты забрался в нашу глушь, потому что утратил былую красоту?

– И поэтому тоже. Но в основном потому, что утратил себя. На работу не устроиться – диплома лишили за халатность. Взрыв и пожар на заводе произошел по моей вине – это доказало следствие. Кстати, следствие вел Тихомиров. Мог посадить, да тесть отмазал. Правда, настоял на разводе. Жена, как только увидела меня в реанимации, собрала мои вещи. Мне из больницы идти фактически было некуда, но я жену не осуждаю.

Благородство было так же чуждо прежнему Степану, как жалость – садисту.

Перемены были очевидны.

– Скажи, а почему симпатические чернила?

– Что? И ты туда же? Да не писал я этих писем!

Сумерки легкой дымкой опустились на нас, размыли профиль Степана, а в модуляциях его сиплого голоса все ближе проступали знакомые интонации.

– Знаешь, что меня с толку сбило? – пропустив мимо ушей возражения Степана, продолжила я.

– Что?

– Профессиональная привычка все выстраивать в цепочку. Сначала пришло письмо, а потом я заметила, что в доме кто-то поселился.

– Еще раз повторяю: я не писал и не посылал тебе никаких писем. Сама подумай: каким идиотом надо быть, чтобы таким извращенным способом объясняться женщине в любви! Вместо того чтобы просто сказать «я тебя хочу», царапать на бумаге лимонным соком или крахмалом – полный бред!

Степка влил в горло остатки пива, метким броском послал банку в бак для мусора и вдруг резко схватил меня за локоть:

– Витька, а давай начнем все сначала!

От неожиданности я подпрыгнула.

– Фу! Напугал. Синяк оставишь, отпусти, – попросила я. В голосе не было уверенности. – Опять разыгрываешь?

До этой минуты Степан был спокоен, даже немного игрив, и я чувствовала себя в безопасности. Внезапно все изменилось. От игривости не осталось и следа, хватка стала мертвой, локоть под пальцами Степана онемел.

Внутри у меня нарастал вой сирены, как будто по неосторожности Переверзев задел вмонтированную в кожу тревожную кнопку.

– Хочешь – уедем куда-нибудь, хочешь – здесь останемся. Я готов для тебя на все! – яростно шептал Степан. – Жизнь обкатала меня, я стал другим, поверь!

Ослепительный и неповторимый миг. Катарсис!

Жизнь удалась!

Тринадцать лет я мечтала увидеть Переверзева у своих ног раскаявшимся, услышать вот это самое признание. Увидела и услышала…

– Перестань, – жалко попросила я, желая проснуться и обнаружить, что это ночной кошмар, – все давно прошло. Я тебе даже благодарна, честно.

Для убедительности погладила Степана по плечу – ничего не значащий жест сочувствия, но этот невинный жест точно сорвал резьбу.

Степан рухнул передо мной на колени, уткнулся головой в подол.

– Пожалей меня, Витя! – смогла разобрать я.

Градус моего напряжения полз вверх.

– Пожалей меня, Витя, – в отчаянии повторял Степан, – пожалей! Я думал, жалость унижает, но это все чепуха! Я согласен, чтобы ты жила со мной из жалости!

Крепкий затылок Переверзева, его плечи (размер 48–50) уже не внушали жалости. К своему стыду, я испытывала панический ужас: что, если Степа действительно тронулся умом?

Я совершенно не стремилась оказаться в объятиях Степана – не потому, что он так плохо выглядит, нет. Потому что тринадцать лет назад он меня «кодировал» и добровольного согласия на провокацию я не давала.

Даже реванш взять не хотелось, хотя сейчас, когда Степка такой жалкий, мне бы это удалось, скорее всего.

Попыталась освободиться – Степан только крепче стиснул мои колени.

Вечерние насыщенные тени загустели, расползлись и перетекли в ночные сумерки.

Вечер обещал быть…

Я в панике слушала тусклое шипение Переверзева – ни одной спасительной мысли не приходило.

– Не помешаю? – прогремел над головой голос Тихомирова.

Следователь появился из-за дома. Я не слышала стука калитки и шагов по гравию – не иначе, крался по лужайке, как по тропе войны.

– А мы тут по-соседски делимся секретами выращивания кресс-салата, – брякнула я.

– Я так и подумал. – Ручной любитель холодца и квашеной капусты Дмитрий Тихомиров раздувал ноздри и бил о землю копытом.

Я с оскорбленным видом поджала губы.

Степан нехотя разомкнул объятия, поднялся и стоял, отряхивая колени.

Я даже не успела ничего понять, как Тихомиров молниеносным ударом сбил Степку с ног.

Переверзев упал и не подавал признаков жизни.

– Дима, ты спятил? – прошептала я.

От потрясения и страха пропал голос и отказали ноги.

– Вставай, – Тихомиров встряхнул Степку, – поднимайся, любитель сладенького, иначе я тебя пришибу и закопаю прямо здесь, под яблонькой.

– Дима! – просипела я, почти как Степан.

– Иди домой. – Тихомиров сдернул меня со скамейки и подтолкнул к дому.

Я беспомощно оглянулась.

Степан открыл глаза и, как мне показалось, с интересом наблюдал за мной.

– Убери руки! – Под этим взглядом я обрела голос и бросилась к пострадавшему.

Степка морщился, потирая ушибленный локоть – задел о скамейку при падении.

– Ты решила остаться с ним? – ледяным тоном поинтересовался Тихомиров. Под враждебным взглядом Тихомирова я силилась поднять Степана, тянула его с земли, а Степка и не думал мне помогать.

– Дим, ему нужна помощь!

– Если ты сейчас же не отойдешь от него, между нами все кончено, – услышала я.

– Что ты несешь, Дима?! – Поддерживая Переверзева, я крутила головой, пытаясь поймать взгляд Тихомирова, но следователь упрямо не сводил глаз со своих туфель.

– Ты услышала меня? – Голос Дмитрия звенел металлом.

– Дим, ну зачем ты так? – выговорила я, прилагая героические усилия, чтобы не разреветься. Губы подергивались, глаза налились слезами, изображение расплылось.

– Ярославна горько плачет на стене в Путивле, – бросил Тихомиров, круто развернулся и покинул сад.

Калитка грохнула с такой силой, что окна на веранде едва не выбило ударной волной.

– Скатертью дорожка, – просипел Степан, хватая меня.

– Убери руки! – прорыдала я.

Переверзев, скалясь, вскочил, отступил к забору, перемахнул его и приземлился на своей территории – чистый кот. Мартовский.


Рысакова была великолепна: платье в стиле шестидесятых, с кокеткой под грудью шестого размера, прическа и макияж в стиле Брижит Бардо – во всем чувствовалась Веркина акулья хватка. У Стефано не было шансов. Мне показалось, макаронник начал это понимать – уж больно затравленным был его взгляд.

Официально Верка отбывала в Турин в командировку.

Жуков и Француз оставались руководить ОАО «Стефановера» на время отсутствия Рысаковой.

На будущих полях для гольфа кипела работа, шла раскорчевка, гудела техника.

– Мальчики, не ссорьтесь, – наставляла партнеров Рысакова, – вернусь – головы поотрываю, если накосячите.

– Брось, все будет о’кей, – заверил Жуков Верку.

– Смотрите у меня.

– А ты вернешься? – с подозрением глядя на Веркин багаж, спросила я.

– Не сомневайся.

Однако сомнения на Веркин счет были не только у меня.

У стойки регистрации объявился Геннадий Павлович.

Гена находился в состоянии аффекта. Пьяный до безобразия, Палыч нетвердой походкой направился к супруге, но, не дойдя пару шагов, споткнулся о собственную ногу и растянулся на мраморном полу терминала.

– Недоумок, – процедила Рысакова.

Из кармана Палыча выскользнул и поехал по мрамору складной нож. Вокруг террориста моментально образовалась пустота, в которой несчастная фигура Палыча ничего, кроме жалости, не вызывала. Палыч подтянул колени к животу и сунул ладошки под небритую щеку.

Стражи порядка, взявшиеся из ниоткуда, ловко защелкнули на Гене наручники (тренировались на трупах, должно быть), подобрали холодное оружие и утянули нашего управляющего из зоны регистрации под руки. Безжизненные ноги Палыча в сандалиях, надетых на застиранные носки, волочились по мраморным плиткам.

Стефано в оцепенении провожал взглядом фигуры в форме, пока те не исчезли из виду. Настроение было испорчено.

– Звоните, – предупредила на прощание Верка, – докладывайте обстановку. Я на связи, если что-то пойдет не так – плюну на все и сразу вернусь.

Стефано и Верка пошли на посадку, а я с Жуковым и Французом – в опорный пункт милиции, за Палычем.

* * *

Не успела Верка покинуть воздушное пространство России, как все пошло «не так».

Прокуратура в лице следователя Д.С. Тихомирова заинтересовалась совместным российско-итальянским предприятием, а конкретно – двадцатью га земли, стремительно выведенными из сельскохозяйственного оборота.

– Явился этот шакал, потребовал учредительные документы, договор продажи земли между муниципалитетом и ОАО, справку о состоянии счетов и печать. Сказал, будет проверять правомочность сделки. Тихий и ласковый, обнимает по-братски за плечи, а сам так и норовит ужалить. – На Арсении лица не было, когда он ворвался в лабораторию.

– Жуков, это же рейдерский наезд! Ты же мастер в таких делах! – вспомнила я.

– Так я и не дал ничего. Сказал, что руководство отсутствует, крутился как уж на сковородке, но ничего не дал этому твоему…