Алина Кускова - Женись, я все прощу!

– Да! Он был настоящий экстрасекс! – подтвердила вторая бабуля.

– Я что-то ничего не понимаю, – зашептала Настена подруге.

– А чего тут не понимать? Они говорят, что Смолкин умер.

– Как это? – пробормотала та, вспоминая, что действительно, когда она размышляла над Федором, исправит его могила или нет, он не показывал признаков жизни. – Не может быть!

– А я-то думала, где его искать, – разочарованно сказала Люся. – Теперь пропадут билеты и наша затея сделать из него человека.

– Как ты можешь в такой момент думать о билетах! – плаксивым голосом возмутилась Настена, едва не рыдая, и кинулась в журналистскую комнату.

Но дверь распахнулась сама. На пороге собственной персоной возник Смолкин, протирающий заспанные глаза.

– Что случилось-то? – поинтересовался он и замер на пороге.

Одна из бабуль, знающая корреспондента Федора Смолкина лично, схватилась за сердце и свалилась к ногам умолкнувшего в изумлении оратора.

– Ну вот, – разочарованно произнесла Эллочка, – а то умер да умер. Никто умирать и не собирался.

Зря она так думала. Другие, которым она из мести сообщила о скоропостижной кончине известного в определенных кругах журналиста, так не думали и тащили в редакцию газеты кладбищенские венки. Смолкин удивлялся, тер глаза и читал проникновенные надписи на венках. Он не ожидал, что общественные организации, с которыми ему приходилось работать, считают его таким хорошим человеком.

По такому поводу в журналистской решили выпить. Константин сбегал в магазин и принес выпивку с закуской, чтобы лишний раз помянуть этакого замечательного журналиста Смолкина, воскресшего очень вовремя. Главред закрыл глаза на это нарушение дисциплины и сам пропустил пару рюмок за здоровье Федора. Люся не стала разыгрывать роль истеричной супруги и закатывать пропитушке-мужу скандал, справедливо рассудив, что в процесс лучше не вмешиваться.

Венки же и цветы в четном количестве продолжали поступать в редакцию в течение всего рабочего дня.

– Вот! – влетела в кабинет к Люсе и Насте раскрасневшаяся Эллочка. – Представьте себе! – И она бросила им на стол огромный букет гвоздик. – Пришла тут еще одна расфуфыренная престарелая красотка! Я, естественно, после инцидента с Домом ветеранов говорить про гибель журналиста не стала. Просто сказала ей, что Смолкин безвременно закончил свое существование как мужчина. Теперь он муж, семейный человек. Я не знаю, что она из этого поняла, но дама села и разрыдалась, заявив, что жениться и помереть фактически одно и то же. Еле уговорила ее выбросить этого прохиндея из головы и выпроводила прочь. Не показывать же ей живого и невредимого Смолкина?! Люся, ты, как жена, должна определиться: показывать мне им живого Смолкина или нет?!

– Лучше не надо, – нахмурившись, ответила та, – бабуле после живого Смолкина пришлось «Скорую помощь» вызывать.

– А куда венки складывать? – разводила руками секретарша. – У меня приемная, а не бюро похоронных услуг.

– Как все же его ценят общественные организации! – восхищенно произнесла Настена.

– И бабы! – резко добавила Эллочка. – Венки я к вам принесу.

– Нет! – взвизгнула Настена. – Только через мой труп! Я не выдержу этого трагического зрелища.

– Складывай их в кабинете главного редактора, – подсказала Люся. – Возможно, глядя на то, как Смолкина ценит общественность, он повысит ему премию за этот месяц. Все-таки человек старался: женился, умирал…

Эллочка убежала перетаскивать венки, а подруги занялись обсуждением планов на вечер, которые, судя по доносящимся выкрикам из журналистской: «А ты меня уважаешь?!», находились под угрозой срыва. Люся не могла допустить, чтобы план более близкого знакомства со спасателем сорвался. Она чувствовала, что их встреча была не случайной. Сама судьба повыбивала лампочки в антивандальных светильниках для того, чтобы в один прекрасный момент, именно в тот, когда Люся со Смолкиным возвращалась домой, поставить Глеба на табурет посредине лестничной площадки. Сама судьба направила Люськину ногу, выбившую табурет из-под рокового брюнета. Судьба подтолкнула Люську соврать тому про перегоревшую лампочку в ванной. И после всего этого поставить на их знакомстве крест в виде нетрезвого Смолкина, который, ясное дело, будет вечером валяться на диване и храпеть?!

– Пусть валяется и храпит днем, – решила она и подмигнула подруге. – А вечером вы с ним отправитесь в кино. Это даже лучше, что он выпил. Будет спать в темном кинозале все три часа.

В обеденный перерыв Люся с Настей повели нетрезвого Смолкина домой. Дошли они более-менее благополучно, если не считать того, что Федор останавливал всех прохожих и требовал от них признания его творческих заслуг, крича, что о покойниках следует говорить или хорошо, или никак. Прохожие предпочитали последнее и спешили обойти странную троицу: еле ковыляющего мужчину и двух вполне симпатичных девиц, поддерживающих его под руки.

– Не, ты видишь, – бормотала Люся, которой Смолкин периодически наступал на ногу, – хорош же у меня медовый месяц! Муж постоянно находится в запое!

– Это он с горя, оттого, что умер! – с жаром ответила за Смолкина Настена. – Ты думаешь, легко человеку взять и умереть во цвете сил и творческих возможностей?!

– Я не думаю, я ведь не умирала, – пробурчала Люся и подхватила норовившего ускользнуть из ее цепких рук Федора.

– Девочки, – радовался тот, глядя на них мутными глазами, – так я на вас обеих женился?! У меня гарем?! Девочки! Шампанского! По этому поводу…

– Повод сегодня у тебя, между прочим, другой, – съязвила было Люся, но Настя закашлялась, пытаясь тем самым показать подруге, что в своих откровениях она зашла слишком далеко. Люся сдержалась от дальнейшего комментария.

До дома они дотелепали без особых проблем, Смолкин жил неподалеку от редакции. Проблемы возникли на лестничной клетке, за которую тот вдруг стал отчаянно цепляться, как будто спасался от двух ведьм, тащивших его прямиком в адово пекло.

– Во руки-то сцепил! – возмущалась Люся, отрывая Федора от перил. – С таким энтузиазмом нужно было за загс цепляться!

– Он переживает, – защищала его Настена. – Феденька, милый, отцепись, пожалуйста! Пойдем домой, ляжем в постельку, укроемся одеялом и поспим…

– С тобой поспим?! – Смолкин удивился, потерял бдительность и отцепился.

Люся тут же потащила его наверх.

– Вот бабник, – шипела она, передразнивая Федора, – «с тобой поспим?!» С чертом поспишь в аду!

– Девочки! – млел Смолкин, когда те переставляли его ноги по ступенькам. – Переспим все!

– Развратник, с кем я только связалась, – ворчала Люся.

– Мы его обязательно перевоспитаем, – по-прежнему не сомневалась Настена и с энтузиазмом тащила Смолкина в квартиру.

Войти втроем в одну дверь оказалось непосильной задачей, хочешь не хочешь, а пришлось входить по одному. Первой зашла Настена, следом Люся принялась заталкивать Смолкина, который упирался всеми четырьмя раскинутыми в стороны конечностями. Внезапно соседняя дверь открылась, и на пороге появился Глеб. Люся даже закрыла глаза, так она испугалась его появления. Она ожидала чего угодно: ту вредную бабку в бигуди из третьей квартиры на их лестничной площадке. Но не его! Спасатель же обещал уехать?!

Люся растерялась лишь на мгновение. Судьба снова ей помогла. Откуда только взялись силы?! Она одним махом втолкнула Смолкина в квартиру и захлопнула за ним дверь. Раздался грохот падения полубесчувственного тела, крик Настены, на которую это тело свалилось, и снова грохот от свалившейся на них тумбочки.

– Привет! – поздоровалась Люся как ни в чем не бывало, кокетливо хлопая длинными ресницами.

– Здравствуйте, Мила, – Глеб играя ключом от квартиры, внимательно глядел на нее. – У вас что-то случилось?

– Ничего не случилось, – беззаботно улыбнулась та. – Так, кто-то случайно мимо проходил…

Между тем эти «кто-то» стонали за дверью и пытались поднять себя и тумбочку.

– Как ваша лампочка? – услужливо поинтересовался Глеб.

– Отвратительно! – совершено искренне ответила Люся, вспоминая о том, что она забыла ее утром выкрутить или хотя бы разбить. И канализационную трубу следовало бы сломать.

– Сейчас я спешу, – Глеб повернулся к двери и закрыл замок. – Но вечером, Мила, я обязательно ее поменяю!

– Да! – с готовностью ответила та. – Вечером обязательно! А то темно же.

– До вечера?! – крикнул Глеб, сбегая вниз по ступенькам.

– До вечера! – ответила ему Люся и осела у смолкинской двери.

Она балансирует на грани провала! Этот гад Смолкин все делает для того, чтобы спасатель спасал кого-то другого, а не ее, Людмилу Селиванову, которой он понравился с первого же взгляда. Да что там понравился?! Она в него практически влюбилась! Вон как колени дрожат и подгибаются. Она даже физически страдает из-за своей любви…

За дверью тоже страдали физически и звали ее на помощь. Пришлось открывать дверь ключом, пробираться в щель бочком и, конечно, случайно наступить на Смолкина, который тут же заорал благим матом. Наступила Люся ему на самый ценный орган – руку, которой он творил свои шедевры о местных ветеранах.

То, что она сильная женщина, Люся знала всегда и этим пользовалась. Этим воспользовалась и ее подруга Настена, которую Люся вытащила из-под Смолкина и мебели. После чего они вдвоем вытащили Федора, подняли тумбочку, восстанавили обстановку коридора после учиненной разрухи. Настена стала укладывать Смолкина на диван, уговаривая того поспать часок-другой, чтобы оклематься. Федор требовал чаю с плюшками и спать не хотел. Пришлось пообещать ему целую гору плюшек и ведро чаю, только после этого он уснул богатырским сном. Еще продолжало действовать вчерашнее снотворное, которое вместе с алкоголем вновь свалило Смолкина с ног.

Иван Кузьмич Кулебякин не употреблял полгода. Он завязал с «зеленым змием», как ему казалось, раз и навсегда. Сходил к врачу, после официальной медицины посетил нетрадиционного лекаря. Прослушал несколько лекций от супруги и взрослой дочери, которым стало стыдно показывать нетрезвого мужа и отца знакомым. И бросил пить.

В одночасье изменилась жизнь, которая раньше казалась слесарю-сантехнику пятого разряда сплошной чередой выпивок и пьяного бреда. Оказалось, что ярко светит солнце, деревья распустили молодые зеленые листочки и поют птички. А еще оказалось, что у Ивана Кузьмича единственная дочка собралась выходить замуж и требовала от родителей материальной помощи. Достать деньги можно было одним-единственным способом – внеплановыми, или как их называли в жэке – коммерческими, визитами к клиентам, у которых протекли трубы, прохудились унитазы или забилась канализация.

Вызов в дом с квартирами улучшенной планировки Иван Кузьмич принял радостно, настраиваясь, по меньшей мере, на сотню, а то и больше, если ему удастся убедить состоятельного клиента, что протекшую трубу лучше заменить не только в ванной, но и по всему стояку вместе с подвалом. Иван Кузьмич знал, что чем дольше он провозится для блага жильца, тем больше тот заплатит. Он, по требованию клиента, собирался работать вечером, после трудового дня, и сбегал домой поужинать, прежде чем заняться длительным восстановлением системы канализации в отдельно взятой квартире.

Клиентом оказалась рыжеволосая девица с правильными чертами на волевом лице и изумительной фигурой, при оценке которой Иван Кузьмич невольно присвистнул. Девица презрительно поглядела на слесаря, но в квартиру пустила и провела в полутемную ванную, освещаемую огарком свечи, где Иван Кузьмич немного растерялся. Дело в том, что он совершенно не ожидал увидеть подобной течи. Впрочем, ее и не было, краны были закрыты. Но сама труба, ведущая от раковины, находилась в таком истерзанном состоянии, как будто ее несколько часов кряду пытались выдрать с корнем из общего стояка.

– Вот, – сказала девица, – сломалась!

– М-да, – напустил на себя серьезный вид слесарь-сантехник, – тут работы невпроворот.

– Трудитесь, – милостиво разрешила ему та и покинула помещение.

Иван Кузьмич крякнул и принялся удалять то, что осталось от трубы, прислушиваясь к шуму в квартире, не услышать который было невозможно: жильцы слишком громко разговаривали.

– Вставай, Смолкин! – кричала Люська, тряся перед спящим Федором будильником. – Пора в кино!

– Феденька, правда, – вставай, пойдем на культурное мероприятие. А то у Люси некультурное срывается…

– Вот спасибо, вот припечатала! – злилась Люська. – У меня в ванной, между прочим, уже мастер работает. Сейчас электрик придет. Вставай, Федор!

Иван Кузьмич напрягся, вслушиваясь, что скажет Федя, которого пытаются поставить на ноги. Федя ответил нецензурной бранью. Сразу же послышался женский рев и грозный окрик.