— Чем оно тебе не нравится?

— Родители в Заимке. А дорога — морем. Как бы волна не поднялась.

— Тихо ведь.

— Ага… Это не та тишина.

— Впервые, что ли?

— Океан не спрашивает.

У пристани, сколоченной из неотесанных бревен, стояла на сваях цистерна для горючего, несколько металлических бочек, небольшой навес, дощатая будка.

— Здесь горючее подвозят для нашей силовой установки, в кладовке запасные приборы, детали к аппаратуре, расходные материалы, — пояснила Женька. — Ящики с консервами.

— А почему не заперто?

— От кого?

— Ну, мало ли?

Женька весело засмеялась и уверенно шагнула в покачнувшуюся «Казанку» с подвесным мотором. Чук и Гек немедленно последовали ее примеру. Женька жестом позвала Булатова. Когда он сел на жесткую скамью, она сняла с мотора чехол, дернула шнур и, как заправский рулевой, вывела моторку к противоположному берегу, держа ее нос против течения.

— Здесь не так бьет волна, — крикнула она Булатову, — скорее доберемся к Хрустальной горе.

Женька знала, чем удивить Булатова.

Они пристали к новому причалу, взошли по пологому трапу на берег. Прямо от берегового настила к подножию кургана убегала проржавевшая узкоколейка. На дальнем ее конце стояла небольшая вагонетка с низкими бортами. Булатов взял Женьку за руку и, балансируя, пошел по узкому рельсу. Метров через десять Женька потянула его к небольшому домику, похожему на строительный вагончик.

— Визит хозяину надо нанести.

У домика валялись бутылки, ржавые банки, дрова, уголь, старое тряпье. На смятой телогрейке живой кучкой жались друг к другу слепые щенки. Женька присела возле них, сняла варежку, погладила каждого по спинке. Булатов тоже протянул руку, но из-за вагончика раздался негромкий, но выразительно предупреждающий рык.

— Нет, нет, не трогайте, — испугалась Женька, — Марта может руку отхватить.

— А ты?

— Меня она знает.

Они вошли в домик. На металлической плите жарилась в огромной сковороде рыба. Дощатый стол был завален остатками еды, какими-то копиями накладных, бумажными гильзами от охотничьего ружья и еще черт знает чем. Из-за ширмы вышел заросший, как Робинзон, парень. Примерно булатовского возраста. В телогрейке на голое тело и в изрядно потертых джинсах.

— Здравствуйте, Евгения Дмитриевна, — учтиво сказал он, не замечая Булатова.

— Здравствуй, Сева. — Женька взяла под руку Булатова. — Это мой друг из Ленинграда. Олег Викентьевич.

— Тот самый?

— Покажи нам хрустальный дворец, Сева, — не удостоила Женька его ответом.

— Покажу, Евгения Дмитриевна, только надо сначала рыбки попробовать.

— Мы завтракали, Сева.

— Тогда идите наверх, я скоро.

От жареной рыбы шел тонкий аромат, и Булатов бы не отказался попробовать ее, но Женька осторожно потянула его к выходу, и он послушно вышел. Ей лучше знать, как здесь вести себя. Они снова вернулись к узкоколейке.

— Жень, — Булатов взял Женькину руку, предварительно сняв с нее варежку, — а ты бы не могла и меня, как Севу этого, просто Олегом называть и на «ты»?

— Нет, Олег Викентьевич, — смутилась Женька, — с Севой у нас такие взаимоотношения установились, когда мне было семь лет. Он меня ботанике обучал, зоологии, другим естественным наукам.

Женька рассказала, что Сева у этой горы живет и работает уже лет двадцать, приехал сразу после окончания биофака в МГУ, и никуда с тех пор не уезжал. Даже в отпуск. Читает лишь то, что ему случайно перепадает от местных рыбаков; раньше пользовался радиоприемником, а теперь и радио слушать не хочет.

— Чем он живет?

— Принимает от рыбаков уловы, потом эти накопления передает на рефрижератор. Два-три раза за сезон. Охотится. Только на уток. Зимой промышляет песца… Одни говорят, — продолжает Женька, — что у него неразделенная любовь, другие считают его блаженным… Он добрый, никому не сделал зла, если просят помочь — не отказывает. Был очень хорошим учителем у меня. Государственные интересы блюдет, как свои. Его тут пытались обмануть — не вышло, пробовали подкупить — тоже ничего не получилось, угрожали расправой — не испугался. Даже женить хотели. Так он отговорил невесту. Сама убежала.

Вход в так называемую «линзу» напоминал вход в блиндаж. За тяжелой дверью, над которой висела брезентовая занавеска, начинался пологий спуск, потом еще одна брезентовая штора, а вот уже за нею открылся действительно хрустальный дворец. Ослепленный сверкающей радугой отраженных огней, Булатов сразу и не понял, куда он попал. Потом пришел в себя, осмотрелся. Хрустальный дворец был обыкновенным холодильником, который вырубили в промерзшем до основания озерце. Вправо и влево от центрального коридора были вырублены сводчатые залы, где хранилась выловленная в Индигирке рыба самых ценных сортов, а поскольку лед был чист и прозрачен, через него пробивался свет ламп из всех помещений, играя в гранях кристаллов самыми причудливыми оттенками.

В одном из залов Женька вдруг исчезла. Стояла рядом и как провалилась. Неожиданно Булатов увидел ее за толстой стеной льда в торце зала. Как она туда попала? Так же вдруг Женька появилась с ним рядом. На лице играла плутоватая улыбка.

— Чудеса, да и только, — качнул головой Булатов.

— Этот дворец я дарю вам на память, — сказала Женька и хитровато посмотрела на него.

— Спасибо. Я в долгу не останусь. — Булатов вспомнил, что и у него есть в Ленинграде любимый дворец, который он сможет подарить Женьке — Петергофский.

Когда они снова поднялись наружу, Булатов мгновенно почувствовал разницу температур: внизу будто трещала морозами зима, наверху буйствовало цветами лето. Хотя наружный градусник показывал всего плюс пять.

— В тундре таких вот замерзших озер много, — рассказывала Женька, — говорят, что им миллионы лет. Когда здесь вырубали камеры, находили вмерзших в лед диковинных рыбок. И вообще, тундра хранит еще много загадок. Недалеко от Алайхи есть, например, кладбище мамонтов. Правда, правда. Вечная мерзлота — прекрасный консервант. Говорят, что покойники на местных кладбищах сохраняются столетиями.

Женька замолчала, потом тихо спросила:

— Вам не страшно, когда вы пытаетесь думать на столетия вперед?

— Страшно подумать, что у меня всего четыре дня осталось до возвращения в Ленинград, — отшутился Булатов. — Что будет через сто лет, лучше не думать.

На пристани их ждали Дмитрий Дмитриевич и Ангелина Ивановна. С ними был еще какой-то бородач. Женька заволновалась.

— Что-то случилось…

Дмитрий Дмитриевич встретил Булатова и Женьку виноватым взглядом. Ангелина Ивановна взяла Булатова под руку и на правах хозяйки представила бородачу. Тот назвался Зуевым, руководителем изыскательской экспедиции, и подал Булатову сложенную вчетверо бумажку.

Прочитав записку, Булатов хотел сразу и наотрез отказаться. Но, встретив умоляющий взгляд Зуева, задумался.

— К первому сентября я должен быть в Ленинграде, — сказал он.

— Мы отправим вас в Алайху вертолетом. И далее обеспечим «зеленую улицу».

— Хорошо. — Булатов повернулся к Женьке, взял ее за плечи, посмотрел в глаза. И в голубой их глубине увидел свое отражение. — Извини, там человеку худо, коллега просит помощи. Не огорчайся. Я надеюсь, что мы еще и океан с тобой посмотрим, и пирогов поедим, которые Ангелина Ивановна обещала.

Женька смотрела снизу вверх, не отводя глаз, и было в этом взгляде что-то по-взрослому тревожное.

— Помните, это Север, — сказала она, — ведите себя благоразумно. Хорошо?

— Хорошо.

Зуев пригласил его в свой катер — со стационарным мотором, высоким лобовым стеклом, полумягкими креслами. Сразу вырулил на стремнину и взял курс в сторону океана.

Коллега из Алайхской больницы, которому Булатов ассистировал в день приезда, писал, что не может справиться с открывшимся кровотечением у больного, и просил его срочно приехать в лагерь изыскателей.

* * *

— Когда это случилось? — спросил Булатов Зуева.

— Вчера ночью. Врача к нам доставили вертолетом, и вчера он сделал операцию. Больной оказался нетранспортабельным. А сегодня утром попросил меня отвезти вам записку. Вертолета нет, пришлось морем.

За разговорами о Севере, о местных промыслах, о живущих здесь людях время летело быстро. Но вскоре Булатов затосковал по тверди земной, захотелось ступить ногами на что-то более устойчивое, чем днище катера. Хотя волна в море была и не очень высокая, но каждый ее удар по металлическому каркасу катера отдавался болью в позвоночнике. Не спасало даже полумягкое кресло. И Булатов большую часть пути простоял в буквальном смысле на полусогнутых ногах. Пять часов пути показались вечностью.

Потом была работа. Трудная и тревожная. Коллега из Алайхи выполнил смелую и мастерскую операцию. Но из-за отсутствия стационарной аппаратуры просто физически не смог предотвратить неприятного сюрприза. Вдвоем они все-таки нашли выход, кровотечение остановили, организовали прямое переливание крови, и, когда жизнь больного была уже вне опасности, Булатов взглянул на календарь. Оказывается, прошло почти двое суток. Он заторопился, потребовал как можно скорее отправить его на метеостанцию.

Зуев виновато опускал глаза. Над тундрой висело неподвижное одеяло тумана, причем такого плотного, что стоящие в тридцати метрах друг от друга домики не просматривались. Было ясно без слов, что в такую погоду не только вертолеты, даже чайки летать не могли.

— Пойдем морем, — настаивал Булатов, хотя понимал, что проявляет то самое неблагоразумие, от которого хотела предостеречь его Женька. Зуев связался с метеостанцией, выяснил прогноз и, убедившись, что в ближайшие сутки перемен к лучшему не будет, пообещал Авдеевым доставить Булатова через пять часов морем.

Вода в океане была тихой, и шли они на катере быстро и уверенно. Порой Булатову казалось даже, что катер скользит не по воде, а в облаках, в каком-то нереальном мире. Навалилась накопленная за двое суток усталость и он, поудобнее привалившись к борту, уснул. А когда проснулся, понял, что катер сидит на мели. Зуев в тумане потерял ориентировку и сбился с фарватера, вошел не в тот рукав. Положение усугублялось тем, что вместе с густым туманом землю начала укутывать темнота застигшей их ночи…

Отогнув до самого паха резиновые сапоги, Булатов и Зуев покинули катер и начали искать на каменистой отмели сорванный с гребного вала винт. На поиски ушло часа два. Потом по очереди, в свете фонарика, напильником точили из гвоздя шпонку, потом выбивали старую, срезанную. Насадить гребной винт под водой тоже оказалось непростым делом, но они справились и с этой задачей. А еще предстояло снять катер с отмели и снова выйти в море, не наскочив на другую отмель. Катер вели руками в полной темноте, нащупывая ногами ускользающее дно. Уткнулись то ли в берег, то ли в островок. Решили ждать рассвета, заодно обсушиться.

Зуев насобирал сухих веток, обмытых дождями белых корешков, каких-то щепок, намочил в бензине старое вафельное полотенце, сложил все в кучу и поджег. Костер занялся дружно, от мокрой одежды повалил густой пар. Стало несколько веселее, хотя говорить ни о чем не хотелось, оба считали себя виноватыми в этих глупых приключениях. Булатов вспомнил, что на метеостанции их ждали еще вчера к концу дня, а теперь, наверное, волнуются и переживают, особенно Женька. И он еше больше почувствовал себя виноватым.

* * *

Но слово «волнуются» и на сотую долю не отражало состояния не на шутку всполошившихся обитателей метеостанции. И если Дмитрий Дмитриевич и Ангелина Ивановна переживали случившееся с присущей взрослым сдержанностью, подбадривали друг друга, то Женька сходила с ума. Она навзрыд ревела, проклинала себя и ту минуту, когда отпустила Булатова от себя, требовала от родителей принимать какие-то экстренные меры и хоть что-то делать.

— Разве вы не понимаете, что они в океане заблудились? — спрашивала она сквозь слезы. — У них давно кончился бензин, они просто-напросто замерзнут!

Но что они могли сделать, если над устьем Индигирки распластался эпицентр антициклона. Оставалось все надежды возлагать на Зуева, человека опытного и знающего Заполярье с детских лет.

— Не дай бог с ним что-то случится, — ревела Женька, — я себе этого никогда не прощу.

Предельно измучив себя, она на рассвете заснула. И во сне услышала стук мотора. Мгновенно вскочила.

— Это катер! Я слышала катер!

Схватила старый бубен в сенях, звук его хорошо слышен в тундре, свистнула собак и побежала к берегу, спотыкаясь и падая. Когда в белом месиве тумана и вправду застучал мотор, она стала неистово колотить по пересохшей коже бубна. Из тумана сначала расплывчато, а затем все более четко вырисовался корпус знакомого катера, а в нем силуэт живого и невредимого Булатова. Женька, закрыв лицо ладонями, обессиленно опустилась на колени. Мокрый, усталый, заросший, Булатов торопливо спрыгнул на берег, подошел к Женьке и наклонился над нею, чтобы заглянуть в глаза, утешить, успокоить ее. Но Женька обвила его шею руками, уткнулась лицом в грудь, начала целовать его, размазывая по лицу слезы, все теснее прижиматься к Булатову и, обессиленно ударяя по его спине кулаком, упрекать сквозь рыдания: