Сейчас Виктория была женщиной, которая не собиралась отрицать своих потребностей.

Ноздри Габриэля расширились, признавая превращение.

Виктория дотронулась до шнурка, держащего канифасовый турнюр.

Лицо Габриэля застыло.

— Спроси меня, Виктория.

Пышный, похожий на фартук турнюр упал на пол, приглушенно прошелестев.

Виктория взялась за тесемку нижней юбки.

— Спросить тебя о чем, Габриэль?

— Спроси меня, желал ли я Майкла.

Белая шелковая нижняя юбка пенилась поверх золотисто-коричневого платья. Она взяла тесемки второй нижней юбки.

— Желал?

Беспощадный электрический свет танцевал в волосах Габриэля, темнота плясала в его всё ещё не серебряных глазах.

— Что, если я скажу «да»?

Белый шелк разлился поверх белого шелка.

Габриэль машинально проследил взглядом падающую нижнюю юбку, рассматривая шелковые панталоны, что льнули к её бедрам. Он сразу вскинул голову, перехватив ее взгляд.

— Я не знаю.

Крик ангела.

Боль в голосе Габриэля разбила сердце Виктории. Не сводя с него глаз, она расстегнула две маленькие пуговички из слоновой кости, скрепляющие пояс ее панталон.

— Майкл поцеловал тебя.

Габриэль шумно вдохнул.

— Ты его желал в тот момент, Габриэль? — Виктория не отступала.

Панталоны соскользнули с её бедер вниз, присоединившись к груде шелка.

Тело Габриэля застыло от боли. Боли, которую она причинила ему, но она не хотела ранить его.

— Почему ты не говоришь, Виктория, — грубо сказал он.

Куча шелка была критической высоты, бледно-голубой ковер имел опасно густой ворс. Виктория всё же рискнула и осторожно переступила через одежду, барьером разделявшую их. Голые бедра терлись друг о друга, шелковые чулки шелестели, — уже не девственница, а женщина, которая хорошо знает боль и удовольствие любить ангела.

— Я могу сказать тебе, Габриэль, что я тоже, как и ты, виновата — в смерти Джулиена.

Габриэль молча уставился на нее. Его боль сжала ее внутренности в кулак.

Она говорила Джулиену, что не расскажет Габриэлю, что он позволил ей выйти из комнаты. Виктория подумала, что Джулиен не возражал бы, чтобы она сейчас нарушила свое обещание.

— Я сказала Джулиену, что хочу посетить комнату для гостей в надежде, что там найду что-то, чтобы доставить тебе удовольствие. Я видела мужчину с темными волосами в зеркале, или я подумала, что видела его. Но он исчез так быстро, и я решила, что он — плод моего воображения. Гастон позволил мне вернуться в комнаты. Я не сказала ни Джулиену, ни Гастону, что видела. Если бы я сделала это, Джулиен мог бы быть жив.

Опровержение вспыхнуло в глазах Габриэля, едва блеснув серебром.

— Тогда он бы пошел обследовать коридор и был бы убит там.

Окруженный прозрачными зеркалами, а не деревянными поручнями лестничной площадки.

— Возможно, — согласилась Виктория. — Но я никогда не узнаю наверняка, не так ли? Я никогда не узнаю, убило ли его мое молчание.

Её боль отражалась в его глазах.

— Не узнаешь.

— Но я должна, Габриэль, — Виктория потянула за расстегнутую рубашку, запачканную в крови, стремясь освободить его от прошлого. — Я должна прикоснуться к тебе.

Сильные руки схватили ее запястья.

— Если ты коснешься меня, Виктория, я возьму тебя.

Виктория не вздрогнула от силы, с которой её держал Габриэль. Наверняка, завтра на этих местах будут синяки.

— Хорошая идея, сэр.

Он хотел, чтобы она отвергла его; он хотел, чтобы она держала его.

Эти два противоречивых желания разрывали его на части.

Она не позволит ему ранить сильней.

— Ты знаешь, кто я есть, — непреклонно сказал Габриэль.

— Ты — Габриэль, — уверенно сказала в ответ Виктория.

Человек, который дал возможность выжить другим.

Недоуменное разочарование светилось в его глазах, по-прежнему серых, а не серебряных.

— Ты никогда не обращала моё прошлое против меня.

Десять пальцев пульсировали на коже Виктории, она пересчитала их по одному: пять на левом запястье, пять — на правом…

— Я эгоистка, Габриэль.

Непрошенная правда вырвалась из её рта.

Это был не тот ответ, которого ждал Габриэль.

— Ты говорил, что не стал бы менять прошлого, я тоже. Я встретила Энн Эймс. Она сказала мне, что заплатила Майклу, чтобы тот лишил её девственности. Я жалею, что у меня не было кучи денег и храбрости, чтобы явиться в твой дом и сделать тебе предложение.

Он хотел верить ей, он боялся ей верить.

— Энн предпочитает фиалковые глаза.

Глаза мужчины, который был рожден с именем ангела.

— Я предпочитаю серебряные. — Глаза мужчины, который хотел быть ангелом. Она сжала колени, чтоб они не подогнулись, задавая вопрос, который должна была задать. — А какие предпочитаешь ты? Светло-голубые или темно-голубые?

Габриэль не прикидывался, что не понял её вопроса.

— Твои, Виктория.

Сжатые колени чуть не подогнулись от облегчения.

— Я голоден, Victoire, — произнес Габриэль. — Ты можешь накормить меня?

Виктория одновременно отметила два слова. Её французское имя Victoire и голоден.

Её зрачки расширились во внезапном воспоминании.

Как соблазнить мужчину…

«Когда он голоден, накормите его…»

Но она не принесла с собой еды.

Виктория заглянула в глаза Габриэля и поняла, что он желал вовсе не пищу.

— Боюсь, у меня есть только… ananas.

Ананасы. Французское название женских грудей.

Габриэль выпустил её запястья и сел, вдавив матрас, пружины скрипнули, колени ткнулись в её бедра, ноги в шерстяных брюках вытянулись, обхватывая её.

— Накорми меня.

Дрожащими от внезапной потребности руками, Виктория залезла в черный атласный корсет и вынула грудь. Её сосок был твердым.

Наклонившись, она предложила его Габриэлю, свою грудь, свой сосок, свою страсть, а не свою добродетель.

Прикрыв темными ресницами глаза, Габриэль вдыхал её, касаясь слегка колючими щеками и мягкими, как шелк, волосами.

Каждый раз, когда Виктория испытывала оргазм, она создавала другие его воспоминания, как он ей говорил. Виктория никогда бы не смогла забыть кожу, запах, вкус мужчины, который назвал себя в честь ангела.

Язык ласкал её, пробовал своей мокрой и шершавой поверхностью.

Виктория вздрогнула от почти болезненного ощущения, что пронзило её лоно. Она не могла помочь сама себе — левой рукой она обхватила его затылок, правой — держала свою грудь, его волосы цеплялись ей за пальцы. Она надеялась, что Габриэль её не оттолкнет.

Он не оттолкнул.

Обхватив руками Викторию за бедра, Габриэль притянул её ближе и захватил ртом её грудь, сося её так, как если бы он питался её плотью вместо её желания.

Виктории потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что его пальцы расстегивают застежки на корсете, в то время как его рот, язык и зубы занимаются её грудью.

Едва успели соскользнуть чулки с бедер, как Габриэль схватил корсет, пальцы потянули, рот потянул. Знакомое давление потянуло её лоно.

Корсет Виктории соскользнул с плеч.

Габриэль сосал её сосок с едва чавкающим звуком. Его щеки раскраснелись, рот увлажнился. Серебряный взгляд, устремленный в её глаза, был полон нужды.

— Расскажи мне об ангелах, Виктория.

«Когда он страдает — подарите ему надежду».

Но она не знала об ангелах, она знала только о Габриэле. Она не знала слов, которые дали бы ему надежду.

История, которую читала мать маленькой Виктории, зазвучала у нее в ушах. Внезапно она поняла, какие слова подарят Габриэлю надежду.

«Я знаю это, потому что… Я хорошо знаю свой собственный цветок».

— «Всякий раз, когда хороший ребенок умирает, — Виктория-женщина сделала шаг назад и освободила руки из корсета, ее чулки сборились на щиколотках, — ангел спускается с небес и берет ребенка на руки».

Габриэль коснулся верхней пуговицы на запачканной рубашке, — мужчина, не ребенок. Его серебряный взгляд внимал каждому её слову.

Желая получить надежду. Желая быть любимым.

— «Ангел расправляет большие белые крылья, — Виктория сняла корсет, с мягким шелестом атлас упал на шерстяной ковер, — и несет ребенка по всем тем местам, где он любил бывать в течение своей жизни».

Рывком, скрипнув матрасом, Габриэль снял рубашку через голову. Темно-русые волосы вились вокруг темного соска.

Соски Габриэля были такими же твердыми, как и у самой Виктории.

Она легонько прикоснулась к ним.

Габриэль вздрогнул, но не отпрянул.

Виктория выпрямилась, дыхание участилось. Она собралась со всеми силами, которые обычно требовались, чтоб обучить чужих детей, надеясь, что их будет достаточно, чтобы выдержать предстоящие минуты, часы, жизнь…

— «Ангел объясняет ребенку, пока летит с ним, что он собирает цветы, чтобы взять их на небеса, где они будут цвести ярче, чем на земле».

Габриэль встал и расстегнул пуговицу на брюках.

На нем не было панталон.

Виктория облизнула губы, которые внезапно показались ей более толстыми, более полными…

— «Всемогущий Господь, говорит он, — продолжала Виктория, — прижимает цветы к своему сердцу, но целует только тот, который ему понравился больше всех, и тогда этот цветок получает голос и возможность присоединиться к песне хора блаженства…»

Темно-русые волосы заполнили раскрывающийся вырез.

Виктория резко подняла голову. Только чтобы увидеть макушку склоненной головы Габриэля, когда он сдернул свои брюки вниз.

— «Эти слова говорил ангел ребенку, пока нес его на небеса…»

Выпрямившись, Габриэль отбросил брюки.

Он был обнажен без чулок, цепляющихся к коленкам и без носок, скрывающих его ступни.

У него были прекрасные ступни.

Между двумя ударами сердца он опустился на колени перед Викторией, влажное дыхание опалило ей живот. Он приподнял её левую ступню.

Виктория покачнулась, падая, в попытках обрести равновесие схватилась руками за его голову, за мягкие шелковые волосы, но не смогла за них зацепиться, руки скользнули вниз, схватившись за плечи, чувствуя, как напряглись мускулы под гладкой кожей.

Кончиками пальцев Виктория чувствовала, как пульсирует обнаженная кожа Габриэля. Он поднял голову. Его дыхание целовало ей губы.

— Рассказывай дальше, Виктория.

Расскажи ему, как детская волшебная история может помочь мужчине, который в детстве никогда не слышал волшебных сказок.

Виктория пристально посмотрела Габриэлю в глаза и вкусила его дыхание. Склонившись над ним. Пойманная его потребностью и положением своего тела.

Она расскажет ему дальше.

— «Ангел и ребенок посетили хорошо известные уголки. — Габриэль снял ее левую туфельку, левый чулок, чувственно прикасаясь самыми кончиками пальцев, мягко проводя по колену, щиколотке… Виктория глотнула воздух. — Они пролетали над местами, где ребенок часто играл, и садами, полными прекрасных цветов».

Габриэль выпустил левую ступню Виктории и взялся за правую, на мгновение заставив её потерять равновесие.

Пальцы Виктории впились в жесткие мышцы его плеч.

— «Ангел спросил ребенка, — Виктория безуспешно пыталась восстановить дыхание, — какой цветок мы возьмем на небеса, чтобы посадить его там?»

Габриэль выпрямился, увлекая за собой и Викторию.

Комната наклонилась, одним движением он подхватил её на руки и поставил её на колени в центр кровати, матрас прогнулся, скрипнув пружинами.

Габриэль потянулся к серебряной баночке с презервативами, стоящей на дубовом ночном столике. Его ресницы отбрасывали темные тени на скулы.

— Какой же цветок выбрал ребенок?

Ожидая очевидного: только самые лучшие цветы были достойны расти на небесах.

— «Там был… — Габриэль накатывал презерватив на свое мужское достоинство, коричневая резина постепенно скрывала пурпурную головку члена… выпуклые голубые вены. — Стройный красивый розовый куст, но кто-то поломал ствол так, что… — Конец презерватива исчез в густых светлых волосах у основания его пениса. — Полураскрывшиеся бутоны розы поникли и завяли».

«Были ли розы в Кале?» — вдруг подумала она.

Габриэль встал левым коленом на кровать, — продавив матрас, он схватил Викторию, придерживая её тело, — она тут же ухватилась за него, — затем пододвинул и правое колено, оказавшись, таким образом, перед ней на коленях.

Грудь к груди, живот к животу, бедро к бедру.

Габриэль не шевелился, борясь с потребностью прикосновений и желанием быть свободным.