Я слушала, как барабанит по стеклу дождь. Постепенно на этом фоне стали проявляться другие, едва слышные звуки: далекий шум машин, тиканье часов, поскрипывание половиц в других комнатах. Я лежала, и в голове у меня зарождался план.

Я взяла из коробки салфетку.

— Знаете, как я себя чувствую? — Я не стала дожидаться ответа. — Я чувствую себя жалкой, униженной, беспомощной дурочкой, которой все вертят как хотят. И да, я ужасно завидую. Я завидую этой молодой, бесконечно уверенной в себе женщине, которая просто берет то, что хочет. И наверное, вам приятно будет узнать, что я злюсь. Я никогда в жизни так не злилась — ну или, по крайней мере, я этого не признавала. И в кои-то веки я не буду держать гнев внутри. Я не буду в нем мариноваться. Вы меня вдохновили, и теперь я начну действовать.

Я умолкла, чтобы дать ей возможность выразить одобрение. Когда стало ясно, что этого не произойдет, я продолжила:

— Я напишу письмо его жене. Она заслужила право узнать правду про своего мужа-бабника. А еще я поговорю с Шарлоттой. Она ведь его боготворит, как я когда-то. Она им восхищается. Я предупрежу ее, чтобы ни в коем случае не влюблялась. Уберегу ее от ошибки, которую совершила сама.

Оглушительная тишина была мне ответом.

Я-то думала, она скажет: «О, Лорна, какая прекрасная мысль. Конечно, так и сделай. Давай-ка вместе набросаем письмо. Иди сюда, садись за стол. Можешь даже взглянуть на мои фотографии. Пробуди в себе стерву. Ты говоришь, что подобное поведение тебе несвойственно, но иногда полезно поддаться импульсу. Рискнуть. Сделать что-то из ряда вон. Раскачать лодку. Выскажи все, что думаешь. Дай волю своему гневу. Открой глаза несчастной супруге этого негодяя. Поделись своей мудростью с бедной юной овечкой, которая не ведает, что творит. Отличная мысль — поиграть в психолога с окружающими, вместо того чтобы признать: они здесь ни при чем. Дело только в тебе».

Но я уже знала, что хорошие психотерапевты не дают советов. Они не низводят пациентов до уровня неразумных детей, а стараются общаться с ними как с равными. Они помогают человеку принимать трудные решения самостоятельно — и самостоятельно же отвечать за последствия. И уж конечно, они не выдают индульгенции тем, кто вынашивает головокружительно глупые планы мести. Но вот в чем беда: может, я и не хочу, чтобы со мной обращались как со взрослой. В щекотливых ситуациях я предпочитаю слушать чужие приказы или, по крайней мере, настоятельные рекомендации, чтобы потом, если дело кончится плохо, свалить всю вину на советчика.

Да, это неправильно, по-детски, — но разве все взрослые люди всегда ведут себя по-взрослому?

Вместо того чтобы поддержать мою идею, доктор Дж., как обычно, просто повторила мои слова, чтобы тут же их препарировать и обнажить неприглядную правду, которая за ними скрывается.

— Вы сказали, его жена заслужила узнать правду про своего мужа. И, по вашим словам, вы намерены уберечь другую женщину от повторения ваших ошибок.

Она на секунду умолкла.

— Создается впечатление, что вы стремитесь казаться окружающим бескорыстной и альтруистичной. С самого первого дня вы старались представить себя с лучшей стороны. Например, вы утверждали, что на протяжении вашей связи с женатым мужчиной вели себя безупречно. А теперь говорите, что хотите помочь двум другим женщинам. Кажется, для вас невыносимо признать, что порой вами движут эгоистичные соображения или низменные инстинкты. Большинство людей руководствуются в своих поступках личными интересами. Но вы по какой-то причине предпочитаете цепляться за иллюзию, что отличаетесь от остальных.

Я собралась было выступить в свою защиту, но… промолчала. Поразмыслила над ее словами и недовольно поморщилась. Черт, она настоящий мастер. На последних сеансах она то и дело отходила от темы разговора в каком-нибудь неожиданном направлении — чтобы продемонстрировать мне очередную неудобную правду, которая до сих пор была мне неведома.

Я вздохнула. Поскребла ногтями кожу на пальцах. Закрыла лицо руками.

— Думаю, пожалуй, вы правы, — выговорила я наконец. — Мне очень трудно это признавать, но, наверное, я просто хочу сделать ему больно, потому что он сделал больно мне.

Удивительное дело — стоит открыто заявить кому-то о своих тайных постыдных мотивах, как сразу становится легче.

— Да, точно. Я зла на него как черт. Я хочу мстить. Потому что он позволил мне в него влюбиться. Он сам меня к этому подталкивал! А потом, когда я попалась, он меня бросил.

Она повторила мою последнюю фразу — должно быть, для того, чтобы я ощутила, насколько нелепо и жалко она звучит.

Наступила тишина. А затем доктор Дж. отступила от правил и дала мне совет — настолько явно, насколько это вообще возможно в отношениях между психотерапевтом и пациентом.

— Пожалуйста, не поддавайтесь импульсам, которые могут оказаться разрушительными. — В ее голосе звучала тревога. — Цель психотерапии в том, чтобы научиться переживать свои чувства во всей полноте, даже самые неприятные — злость, зависть, страх, сожаление, ярость. Научиться испытывать их в полную силу, не подавляя и не преуменьшая. Не уклоняться и не избавляться от этих чувств путем необдуманных, импульсивных поступков. А выражать их четко и внятно, и лишь в те моменты, когда это уместно, — не стремясь наказать или уничтожить саму себя или кого-то другого.

Я молчала и думала, что влипла в дерьмо по самые уши.

— Вы злитесь на него и на себя, но, прошу, не вымещайте свой гнев на другой женщине, о которой вы ничего не знаете. Прошу, не причиняйте боль постороннему человеку под влиянием своего собственного гнева, ненависти к себе и угрызений совести. Лучше разобраться, в чем изначальная причина ваших проблем. А теперь извините, наше время истекло.

Я подняла сумку и поплелась к двери. Прежде чем выйти, обернулась и посмотрела на доктора Дж. Она сидела в своем кресле, слегка подавшись вперед, и мне показалось, что лицо у нее печальное.

— Как же я мечтаю, чтобы вы хоть раз сказали мне что-нибудь приятное. Что угодно. — По щекам у меня катились слезы. — Хоть чуточку меня подбодрили, а то мне так плохо, что сдохнуть можно.

— Это не моя работа.


Тронуться с места я смогла лишь через полчаса. Смеркалось. Страна только что перевела часы на летнее время, и снаружи было еще светло. Дождь перестал, но, кажется, очередной ливень был не за горами. Черные тучи нависали так низко, что меня охватила странная клаустрофобия.

Умом я понимала, что план мой — полный бред. И все-таки меня грызло непреодолимое желание воплотить его в жизнь. Я даже умудрилась найти в ситуации плюсы: в кои-то веки хочу поступить решительно; выплескиваю гнев, вместо того чтобы копить его внутри, и т. д.

Да психотерапевту все равно не угодишь. Если ты ничего не делаешь — ты пассивна. Если делаешь — агрессивна. Выход может быть только один — наплевать и действовать по своему разумению. Вот и буду полагаться на интуицию. Я уже почти определилась. Если я найду хоть одного человека, который поддержит меня в моих заблуждениях, — врагу пощады не будет. Приехав домой, я приняла душ и сделала несколько звонков.


В тот вечер я сообщила Кэти, Рэчел и Эмили, что хочу написать письмо жене Кристиана и поговорить с Шарлоттой.

— Я тебя умоляю, давай взглянем на факты, — тут же напала на меня Кэти. — Ты постепенно теряла интерес к этому типу, пока он сам к тебе не охладел. Если бы до появления Шарлотты он заявил, что намерен ради тебя бросить жену, ты бы сбежала от него на край света, зуб даю. Сначала ты хотела его, потому что он был недоступен. Это избавляло тебя от необходимости действовать. Теперь у тебя снова сорвало крышу, потому что он переключился на другую. На самом деле тебе нужен вовсе не он, ты просто хочешь, чтобы кто-то любил тебя целиком и полностью, безоговорочно, со всеми недостатками. В эмоциональном плане ты до сих пор ребенок. И хватит без конца талдычить, какая Шарлотта красотка. Ничего она не красотка. У нее нет индивидуальности, нет сисек и нет задницы. К тому же если у женщины нет подруг, то это говорит о серьезнейших психологических проблемах. Ой ладно, зачем тратить время на разговоры о ней? Почему женщины вечно обсуждают других женщин? Поговорим лучше о нем. Он тоже типичный сердитый на весь мир подросток, прикинувшийся взрослым человеком. Наверное, поэтому вас друг к другу и потянуло. С какой стати он вдруг стал главной любовью твоей жизни? Ты не спишь ночами. Тебя никто не интересует — особенно свободные мужчины, которым ты нравишься. Тебе подавай недостижимое. Ты совсем свихнулась на почве неразделенной любви. Такой я тебя никогда не видела.

Рэчел согласилась, что письмо писать не стоит.

— Не твое это дело — лезть в чужую семейную жизнь. Что бы эта женщина ни думала про своего мужа, это касается только их двоих. И учти, что у людей есть прекрасный обычай расстреливать гонца, принесшего плохую весть. Впрочем, в данном случае ты вполне заслуживаешь, чтобы тебя пристрелили.

И она поведала нам поучительную историю об одной женщине. У лучшей подруги этой женщины был муж, про которого говорили, что он «ходит налево». Женщина знала, что эти сплетни — чистая правда, и однажды рассказала об этом подруге.

— И знаете, чем все кончилось? Подруга набросилась на нее с оскорблениями. Заявила, что та просто завидует ее счастливому браку, потому что сама одинока. И вообще, дескать, настоящий друг никогда не скажет ничего подобного. С тех пор они не общаются, подруга на своего мужа по-прежнему молится, а он, разумеется, продолжает трахать все, что шевелится. Люди — идиоты, особенно в том, что касается любви.

Услышав про мои планы вразумить Шарлотту, Рэчел презрительно рассмеялась:

— Да ладно тебе. Ты просто хочешь, чтобы она знала: ты уже получила то, чего она добивается. Ты хочешь продемонстрировать, что она не такая уж уникальная, какой себя считает. Что она просто одна из многих. Ты вовсе не хочешь предостеречь ее от глупости, которую совершила сама. К тому же, как все мы отлично знаем, люди не учатся на чужих ошибках.

Черт. Надежда привлечь на свою сторону безжалостных хладнокровных союзниц таяла на глазах. Но слава богу, была еще Эмили. Многие противники психотерапии утверждают, что тем, у кого есть хорошие друзья, психологи ни к чему (раньше я и сама была в этом уверена). Разумеется — ведь в любой ситуации хотя бы один из друзей скажет тебе именно то, что ты хочешь услышать.

— Почему этим уродам все должно сходить с рук? — воскликнула она. — Он увяз в браке без любви, но слишком слаб и труслив, чтобы вырваться на свободу. Сначала, чтобы избежать ответственности, он пытается подтолкнуть к решительному шагу жену. Отдаляется от нее, перестает с ней спать, придирается по пустякам. Но жена покорно терпит — так всегда бывает, потому что, как все мы знаем, если человек становится к тебе равнодушен, ты еще больше к нему тянешься, хотя умом понимаешь, что все рушится, и тогда…

— Ты говоришь о своем, — качая головой, перебила Кэти.

— Просто меня бесит, что эти козлы так хорошо устраиваются. — Эмили тяжело вздохнула. — С одной стороны, у него крепкая семья. А с другой — если станет скучно, можно насладиться острыми ощущениями от романа с юной глупышкой, которая поможет ему почувствовать себя настоящим мачо. И он меняет юных моделек как перчатки, чтобы его постоянно обожествляли, оправдывали, любили, превозносили. И его эго разрастается до размеров Годзиллы. А любящая супруга ничего не подозревает. Да к черту все! Вразуми его жену и эту дурочку, готовую пасть его жертвой, — напиши письмо.

Мы заказали еще бутылку вина. Эмили продолжала разглагольствовать:

— Ты не пишешь только потому, что хочешь оградить его от неприятностей. Ты не желаешь его огорчать, боишься, что он на тебя обозлится, что он тебя возненавидит. Да пошел он! А как же ты? Он причинил тебе боль. Он тебя расстроил и унизил. Сильная женщина написала бы письмо — и ей было бы плевать, что о ней подумают.

Я с готовностью закивала, в восторге от того, что мне наконец дали «добро».

— Ты абсолютно права. Так поступила бы сильная женщина, которой до лампочки мнение окружающих. Ваше здоровье.


Наутро я проснулась с мучительным чувством, что совершила какую-то глупость. На подушке валялся блокнот. Некоторые люди подшофе начинают звонить всем подряд. Меня же переполняют глубокие мысли и одолевает писательский зуд. Я изливаю на белый лист рассуждения о смысле жизни и уделе человеческом. Иногда даже в стихотворной форме.

На трезвую голову моя писанина неизменно оказывается жалким нытьем, которое заставляет досадливо морщиться. И это только фрагменты, поддающиеся расшифровке.

Я опасливо открыла блокнот. Первую страницу покрывали неразборчивые каракули, достойные восьмилетнего ребенка. «Бла-бла-бла. Я никого больше не полюблю. И бла-бла-бла. Как я люблю тебя? Считай. Во-первых… О, бла-бла-бла. В чем смысл делиться сокровенным? И бла-бла-бла. Эта единственная, бесценная жизнь».