Она выглядела свежей, отдохнувшей и загоревшей. И суровой. Это впечатление усиливал строгий темный брючный костюм.

— Я что-то нервничаю, — призналась я, устроившись на кушетке.

Она не ответила. Опять решила побыть молчуньей — или просто выжидала подходящий момент для атаки?

Через некоторое время я решилась на комплимент:

— У вас красивый загар.

— Хм-м.

Я уже и забыла, насколько все это странно. В течение прошедшего месяца ее не было рядом только физически. В моих мыслях она присутствовала всегда. Однако та доктор Дж., с которой я пикировалась про себя, была куда более разговорчива, нежели ее реальный прототип.

Едва слышно тикали часы. Я поймала себя на том, что скребу ногтями кожу на пальцах. Молчание, висевшее в кабинете, давило — как в самом начале. Я не знала, что говорить, поэтому начала болтать первое, что приходило в голову. Минут двадцать рассказывала про Ямайку и судебный процесс Томми Шеридана. Я хотела показать ей, каких успехов достигла с помощью психотерапии, поэтому противопоставила свою поездку на Ямайку — разумную, четко спланированную — февральскому бардаку в Таиланде. Кроме того, я изложила свой взгляд на историю Шеридана с позиций психологии.

— По-моему, ему нужен хороший психотерапевт. Но у него слишком развиты механизмы самозащиты. Он бы, наверное, ушел, хлопнув дверью, с первого же сеанса.

Разумеется, в ответ она не сказала: «О, Лорна, какая же вы молодец! Приятно слышать о ваших успехах. И как проницательно вы анализируете других!» Не раздавалось вообще ни звука. Может, она рептилия и бурную деятельность развивает только летом? А в холодное время года впадает в спячку?

Но тупо лежать в тишине, как раньше, мне больше не хотелось. Поэтому я набрала в грудь воздуха, приподнялась и осмелилась на вопрос:

— Как вы отдохнули?

И опустилась обратно на кушетку.

Спустя несколько секунд она произнесла:

— Полагаю, для нас важнее исследовать мотивы, которые стоят за вашим вопросом. О чем вы хотели спросить на самом деле?

Я честно задумалась, но ничего не придумала. Тогда я пожала плечами и рискнула снова:

— Мне просто интересно, как вы отдохнули.

Еще немного помолчав, она проговорила:

— Обычно я избегаю обсуждать подробности своей частной жизни. Это мешает нашей работе. Но поскольку вы впервые задали мне прямой вопрос личного характера, я отвечу. Я очень хорошо отдохнула, спасибо.

Ее язвительная реплика меня слегка озадачила, но в то же время приободрила. Я решила сделать еще шажок в том же направлении.

— Я все гадала, куда вы ездили. Не в Италию, нет?

То ли мне показалось, то ли у нее действительно вырвался смешок.

— Как я уже говорила, — ответила она после паузы, — здесь вы пациент, а не я. Было бы гораздо полезнее поговорить о том, как вы себя чувствовали в прошедшие четыре недели.

Немного подумав, я призналась, что в ее отсутствие у меня было несколько проколов. Я даже мечтала позлорадствовать над чужими несчастьями. Как ни странно, она отнеслась с пониманием и сказала, что злорадство — естественная человеческая эмоция, очень схожая с завистью. И так же, как зависть, ее принято осуждать и замалчивать.

— Люди — дураки, — объявила я.

На это она никак не отреагировала, но внезапно ошарашила меня вопросом:

— Как вы считаете, могли ли ваши недавние трудности быть связаны с перерывом в курсе психотерапии?

Очень в ее духе. Я улыбнулась в потолок и сказала, что не считаю терапию настолько важной, и спросила, знает ли она песню Моррисси «Мы ненавидим, когда друзьям везет». Впрочем, мне до сих пор не удавалось увлечь ее разговором о поп-музыке, поэтому, не дожидаясь ответа, я добавила:

— В «Нью-Йоркере» была отличная карикатура: два пса в шикарных смокингах сидят в баре, потягивают коктейли, и один говорит другому: «Мы не просто должны преуспеть. Кошки должны опозориться».

Я рассмеялась. Доктор Дж., по всей видимости, не разделяла мой восторг.

— Как я уже говорила, в этом кабинете шуткам не место, — наконец произнесла она. — Мы встретились с вами после значительного перерыва, но я вижу, что вы намерены посвятить сегодняшний сеанс — а это ваше время и ваши деньги — беседам о музыкальной группе и журнальных карикатурах.

— Это певец, — поправила я ее. — Но раньше он пел в группе.

— Певцы, группы, карикатуры — все это не имеет значения. Вы снова стремитесь анализировать кого угодно, только не себя. — Она умолкла, чтобы дать мне прочувствовать серьезность ее слов. — Снова уклончивость, снова сопротивление. Все ради того, чтобы отвлечь нас от главной проблемы.

Ничего себе сонная рептилия. Да она хищница!

Меня буквально скрючило от стыда и унижения.

— Ладно, главный вопрос на сегодня таков: надо ли мне знать о чужих неудачах, чтобы быть довольной собственной жизнью? Мне тридцать пять лет, почти тридцать шесть. Я не замужем. Живу в съемной квартире. Я пыталась приобрести свое жилье, но не вышло. Придурки, которые живут надо мной, обожают играть в мини-футбол среди ночи. Вокруг все меньше и меньше одиночек. Знакомые один за другим остепеняются, рожают детей, переезжают в другие страны, меняют работу. Живут интересной, насыщенной жизнью. А я прохожу курс психотерапии. Причем влезла в долги, чтобы его оплатить. Возможно, теперь я лучше понимаю себя и осознаю свои действия, чем девять месяцев назад. Теперь я знаю, что я не тот сильный, уверенный в себе человек, которым себя считала. Ну что с того толку? Похоже, я на корню загубила свои отношения с Дэвидом. Так что да — мне приятно слышать, что у кого-то началась полоса неудач. Особенно если этот кто-то любит задирать нос. Вы говорите, что злорадство — это очень по-человечески. И все равно, стоит мне поймать себя на какой-нибудь эгоистичной мысли, как я начинаю мучиться угрызениями совести. Так уж меня воспитали.

Я воздела руки, словно говоря: вот вам, доктор Дж., анализируйте.

— Хм-м. Все это очень интересно. И, судя по всему, вы были честны. И все же это не главная проблема. Вы напоминаете мне человека, который готов бесконечно распространяться о погоде, пейзаже и тому подобном, но практически неспособен перейти к делу. Или же человека, который напевает, когда он зол, и погружается в молчание вместо того, чтобы выражать свои чувства.

— Тогда о чем мне говорить? Я не понимаю, к чему вы клоните.

После паузы, которая тянулась, наверное, лет сто, доктор Дж. заговорила:

— Меня глубоко разочаровывает такая реакция. Разумеется, главный вопрос таков: что вы чувствовали по поводу моего отсутствия? Вы скучали по психотерапии? Вам не хватало нашего общения?

Я была так ошеломлена, что потеряла дар речи. Наконец я выдавила:

— Не верю своим ушам. Вы всегда говорите, что здесь я пациент, а не вы. И при этом вы хотите знать, не скучала ли я по психотерапии. По сути, не скучала ли я по вам.

— Разумеется, вы здесь пациент. Именно поэтому меня огорчает тот факт, что мне пришлось озвучить вам главный вопрос. Мы работаем вместе уже довольно долго. Восемь месяцев или около того. Вы говорите, что рассказали мне о том, о чем никому никогда не рассказывали. Вы приходите сюда трижды в неделю. Это важная часть вашей жизни. Два человека в этом кабинете вступили в очень тесные взаимоотношения — или пытаются в них вступить. Мы не виделись целый месяц, и вы готовы беседовать о чем угодно — о певцах, политиках, художниках, секс-туристках, лишь бы не упоминать свои чувства. Вы говорите о событиях вашей весьма насыщенной жизни — и ни слова об эмоциях. И потом, этот ваш Дэвид. Во время нашей последней встречи вы признавались, что, возможно, именно он — любовь всей вашей жизни. Теперь же вы бросаете одну короткую загадочную фразу о том, что все испортили. И только. Остается неизвестным, какие чувства вы испытываете по этому поводу.

Я скрестила руки на груди и засунула ладони под мышки. Мы немного помолчали. Наконец, проигнорировав ее последнее замечание, я задала вопрос, который меня действительно волновал:

— А вы скучали по мне? — Я старалась говорить спокойно, но фраза прозвучала плаксиво.

Я услышала, как психотерапевтша напряженно сглотнула. Потом она невозмутимо произнесла:

— Как я говорила ранее, мы здесь не анализируем мои чувства. Мы пытаемся исследовать ваши эмоции — в особенности ваш страх близости, боязнь остаться одной, быть отвергнутой. И я искренне надеюсь, что после всей работы, которую мы проделали, ваши чувства перестали зависеть от того, что чувствую я. Неужели я должна сказать, что скучала по вам, чтобы вы могли признаться, что скучали по мне? Или же наоборот — вы скажете, что не соскучились, только когда я признаюсь, что не скучала? Если я спрошу: «Лорна, хотите, я вас обниму?» — что вы сделаете? Рухнете на колени и скажете: «Да, пожалуйста, только это мне и было нужно»? Мы столько работали — и вы по-прежнему ждете, когда другой человек сделает первый шаг?

Я уже плакала.

— Почему бы вам не озвучить причину ваших слез?

Я вонзила ногти в ладони.

— Как же меня все это бесит, черт подери! Как же вы меня иногда бесите! Временами вы так меня раздражаете, что я вас почти ненавижу. Часто я прихожу сюда в нормальном настроении. Я отлично себя чувствую. Я даже с нетерпением жду нашей встречи. Но вы всегда находите к чему придраться, и в результате я чувствую себя как оплеванная. Что бы я ни говорила, что бы ни делала — вы всегда недовольны. Я никак не могу вам угодить. По-вашему, я все делаю неправильно.

— А вот это уже гораздо лучше. — Судя по голосу, она слегка улыбалась. — Это не отсылки к чужому опыту. Не попытки анализа. Это просто ваши чувства. Ваши собственные эмоциональные переживания. Превосходно. Было бы еще лучше, если бы вы не пытались оценивать свои чувства. И меня немного разочаровывает, что вы по-прежнему пытаетесь мне угодить и воспринимаете наше общение как некое состязание. Но здесь не может быть побед и поражений. Мы не играем в игры. Однако мы безусловно продвинулись. Поэтому давайте пока вернемся к главному вопросу: что вы чувствовали во время моего отсутствия?

— Хотите правду?

Она тихо вздохнула, давая понять, что на дурацкие вопросы отвечать не намерена.

— Если честно, я сама не знаю, скучала я или нет. Я с головой погрузилась в работу — возможно, чтобы не думать о том, как мне вас не хватает. Но в то же время вы уже так здорово перелопатили содержимое моей головы, что, даже когда вас нет рядом, я чувствую, будто вы стоите у меня за плечом или засели у меня в мозгу. Мне кажется, что вы ходите за мной по пятам и анализируете все мои слова и поступки. Меня это слегка пугает.

— Хм-м. Наше время практически истекло, но есть еще кое-что. Вы сегодня об этом не говорили, но меня это очень интересует. Вы обдумали вопрос, который я задала вам, прежде чем мы расстались? Чего вы хотите от жизни?

Она не добавила: «Или у вас и на это не было времени?» — но намек я уловила.

— Я об этом поразмыслила, и…

Она перебила:

— Сожалею, но наше время истекло.

Голос у нее был недовольный. Возможно, она давала мне понять, что было бы разумно в следующий раз не тратить полсеанса — драгоценное, быстротечное, невосполнимое время — на разглагольствования о посторонних вещах.

«Стерва», — пробормотала я, спускаясь по лестнице. Но я знала, что она права. Как всегда.


— Пошли в выходные на дискотеку, — предложила Кэти.

Я не особенно любила шляться по клубам и согласилась на том условии, что мы выберем какое-нибудь старомодное заведение, где играют песни «Аббы» и «Систер Следж». В субботу Кэти, Рэчел и я (Эмили не могла расстаться со своим новым кавалером) пошли поужинать в бар «Стравэгин», чтобы потом отправиться в «Оран-Мор» — клуб, расположенный на западе города в подвале бывшей церкви.

По пути в бар я столкнулась с другом Джонни — парня, который когда-то разбил мне сердце. Джонни, оказывается, недавно женился. Я часто спрашивала себя, как бы я отреагировала на эту новость. Особенно это волновало меня после того, как два года назад я вступила с Джонни в переписку — под надуманным предлогом журналистского расследования.

В то время я работала над статьей на тему «старая любовь не ржавеет». Сейчас, с появлением сайта «Одноклассники», люди бросились наводить мосты с бывшими возлюбленными. Уже вышло множество книг на эту тему. Статья стала для меня идеальным поводом связаться с Джонни и спросить его, что он думает о нашем расставании. Теперь-то я понимаю, почему обратилась к нему: даже тогда призраки прошлого еще не угомонились окончательно. В ответ Джонни написал длинное и удивительно откровенное письмо. Он говорил, что вспоминает годы нашей любви как «золотое время», и просил прощения за то, что сделал. И все же, писал он, ошибки и неправильные решения — это неизбежная часть нашей жизни. Да, он поступил как инфантильный эгоист, а я вела себя как маленькая девочка. И еще он сообщал, что недавно встретил женщину, которую полюбил.