Вечером семнадцатого декабря в полках был объявлен набор добровольцев для формирования авангардной штурмовой колонны, которая, первой натыкаясь на мины и испанские рогатки,[22] как правило, почти наверняка приносилась в жертву. Требовалось шестьсот человек, но поскольку колонну вел сам Суворов, вызвалось несколько тысяч, среди которых пришлось тянуть жребий.

Графиня Салтыкова была среди добровольцев и сумела устроить так, что жребий выпал и ей.

— Генерал, я буду рядом с вами! — сказала она Суворову.

— Избави бог! — ответил тот.

— Это почему же?

— Потому что я впервые в жизни испытал бы что-то похожее на страх.

— Страх за меня?.. — спросила прекрасная амазонка, приятно обрадованная.

— Да, — смущенно проговорил он, — а посему, графиня, я прошу вас остаться в лагере.

— Нет, Суворов, я не останусь, — с завидной энергией быстро сказала она, — я, наоборот, извелась бы от страха, если бы не была возле вас. Вы все-таки должны мне сегодня позволить победить или погибнуть с вами.

Наступила знаменательная ночь семнадцатого декабря. Без барабанного боя, обвязав ноги соломой, первая колонна под предводительством Суворова, без единого заряда в стволе и без патронных сумок, впереди, остальные следуя на расстоянии в тысячу шагов за ней, — так началась крупнейшая военная операция. Ни один звук не выдавал их движение. Вот добровольцы благополучно достигли крепостных рвов, Суворов осенил себя крестом и первым бросился в атаку. Остальные устремились за ним.

Внезапный налет для турецких часовых оказался совершенной неожиданностью, и они были уничтожены, а вал захвачен. Не прозвучало ни единого выстрела, работали только штыки. Но теперь в крепости забили тревогу, и янычары со всех сторон кинулись на бастионы, с которых встретили следующие полки ураганным огнем, одновременно часть неприятельского гарнизона организовала вылазку и отрезала Суворова с шестью сотнями бойцов от основной армии.

Сопровождаемая лишь горсткой добровольцев своего полка, графиня первым делом водрузила на крепостной стене Очакова русский флаг и перебила турецких канониров, потом прорвалась дальше на городские улицы, но здесь попала в окружение.

В тот момент, когда Суворову потребовалось установить связь с другими штурмовыми колоннами и он хотел использовать для этого отряд графини, ее рядом не оказалось. Он окликнул ее по имени, однако никто не ответил. Его охватил смертельный страх, и вместо того, чтобы удерживать захваченные батареи, он со своими людьми бросился в город, преследуемый лишь одной мыслью, во что бы то ни стало спасти графиню. На короткое время все, казалось, было потеряно, под натиском противника штурмующие начали отступать, турки подняли дикий победный крик. Когда князь Репнин[23] услышал, что полк Суворова отрезан, он соскочил с лошади и воскликнул, хватая в руки знамя:

— Суворов, отец наш, попал в плен, за мной, кто не трус!

— Суворов, Суворов захвачен, спасем Суворова! — полетело из уст в уста, и все как один снова ринулись на штурм. Первым пробился князь Репнин с двумя полками и своевременно пришел на подмогу Суворову, который уже видел, что турки угрожающе сконцентрировались у него в тылу.

Теперь герой неудержимо повел своих людей вперед, сокрушая янычаров на своем пути, пока опять не увидел белый плюмаж графини. Сама она, под прикрытием лишь горстки солдат, стояла прислонившись к стене дома с ружьем кого-то из павших в руках, отчаянно отбиваясь от наседавшего противника. Турки не стреляли, так как каждый из них хотел завладеть прекрасной женщиной.

Но тут Суворов, со шпагой в одной руке и казацкой пикой в другой, ворвался в самую гущу неприятеля и вызволил графиню, которая схватила его ладонь и в лихорадочном возбуждении прижала к своему сердцу.

Только сейчас Суворов заметил, что графиня истекает кровью.

— Вы ранены? — вскрикнул он.

— Похоже, да, — ответила она.

— Боже мой, куда?

Она указала на левое предплечье, он быстро обнажил это место и, в то время как вокруг по-прежнему свистели пули, а стоны раненых и умирающих мешались с боевым кличем сражающихся, прижался губами к ране и таким образом принялся останавливать кровотечение.

Небывалая ужасная кровавая бойня между тем продолжалась. Когда поднялось солнце, русские флаги развевались уже на всех оборонительных валах и крепостных башнях. Очаков был взят.


&&&


Три дня город подвергался разграблению. Тела тридцати тысяч погибших с обеих сторон устилали поле брани под Очаковым.

Когда Потемкин осмотрел его и увидел своих убитых и искалеченных солдат, он громко разрыдался. Так странно в этом великом варваре перемешались себялюбие и грубость с великодушием и добротой.

После того как предали земле павших русских воинов, трупы янычаров были штабелями сложены на замерзшем лимане, дабы предстоящий ледоход похоронил их в море. Русские дамы из потемкинской свиты теперь, закутавшись в роскошные меха, ездили на санях вокруг этих жутких пирамид, любуясь могучим и ладным телосложением янычаров. Сцена, от которой волосы встают дыбом.

За победу при Очакове Потемкин получил от императрицы Екатерины Второй большую ленту ордена святого Георгия, сто тысяч рублей, титул гетмана казаков и усыпанный бриллиантами и увитый лавром полководческий жезл.

Еще более замечательная награда досталась Суворову.

Рана графини Салтыковой оказалась настолько незначительной, что уже через несколько дней она смогла встать с постели. Когда, закутавшись в теплую пушнину, она впервые сидела в кресле, в шатер вошел Суворов, чтобы справиться о ее самочувствии.

— Вы еще очень бледны, графиня, — заботливо проговорил он.

— А вы и того бледнее, генерал, — с улыбкой ответила она, — можно знаете ли, подумать, что вы получили куда более опасную рану.

— Так оно и есть, графиня, — вздохнул он, — народное поверье гласит, что человек душой и телом переходит во владение того, чьей крови испил. Похоже, со мной это и вправду случилось. Вы держите меня на цепи, и если вам заблагорассудится, я смогу лаять на луну перед вашим шатром.

— Нет, генерал, — промолвила графиня, посмотрев на него таким взглядом, от которого генерала пронизала сладостная истома, — я найду вам более подходящее место.

— И где же?

— У моих ног. Суворов, ибо оттуда уже не так далеко и до моего сердца.

Мгновение, и герой Кинбурна и Очакова уже стоял перед ней на коленях, и прекрасная отважная женщина в порыве искренней любви заключила его в свои объятия.