– Ты негодяй, – сказал отец. – И кто из тебя вырастет?

– Для того, чтобы узнать это, тебе нужно взглянуть в зеркало.

– Уж пожалуй. Послушай, Брайан. Как насчет шахмат?


Ни я, ни отец не питали особой слабости к бейсболу или регби. Когда-то я хотел играть в школьной футбольной команде и получил следующий ответ:

– Лучше ты будешь честно бить другому морду, Брайан, – сказал мне отец со свойственным ему скептицизмом, – чем станешь, как последний идиот, носиться за мячом и получать от других пинки.

С тех пор я ни разу не пожалел, что занялся боксом. Я был счастлив даже в те дни, когда приходил домой с разбитой губой или синяком под глазом.

Шахматы были самым любимым видом спорта в нашей семье. Эту игру я начал осваивать тогда, когда был еще ребенком. Мы с отцом сидели в библиотеке, и я изучал шахматные премудрости. Пожалуй, я любил шахматы еще и потому, что они были единственным видом спорта, в котором отец мне уступал. Мое самолюбие страдало, когда отец обыгрывал меня в теннис (предметом моей особой зависти были его крученые мячи). Иногда по утрам он отправлялся на пробежку вместе со мной и Беном. Отец давал нам фору, после чего нагонял нас и все семь километров бежал на одном дыхании. Мы с Беном считали себя великими профессионалами в области бега (и не просто так – в этом деле у нас был немалый опыт), но в такие дни мы угрюмо трусили по беговой дорожке и проклинали весь белый свет.

То, как отец умудрялся с легкостью брать дистанцию в семь километров при двух пачках сигарет в день и чрезмерной любви к алкоголю, для меня оставалось загадкой. В молодости он занимался легкой атлетикой, но после тяжелой травмы оставил бег. Отец отлично плавал и, как я уже говорил выше, неплохо играл в теннис. Два раза в неделю он проводил три часа в тренажерном зале – он всегда находил для этого время, даже если был очень занят.

Видимо, любовь к спорту была у него в генах – его отец и мой дед до восьмидесяти пяти три раза в неделю пробегал десять километров и был в отличной форме. У него никогда не было проблем со здоровьем. Погиб он в автокатастрофе, когда ему было девяносто три. В таком возрасте превышенная скорость вполне может повлечь за собой трагедию. Особенно если ехать на мотоцикле.

Отец любил шахматы и бильярд не меньше подвижных видов спорта. Правда, в бильярд он предпочитал играть в компании друзей. В основном, это были профессора из его университета. Я часто наблюдал за их игрой. Было забавно смотреть на то, как люди с докторской степенью (а то и не с одной) расстраиваются или радуются, как мальчишки и обзывают друг друга (пусть и в шутку) совсем не достойными профессорского языка словами.

Шахматы же были семейной игрой. Мы с отцом могли целый вечер играть партию за партией, в то время как мама рисовала в мастерской или же работала над очередной рукописью, склонившись над клавиатурой компьютера.


Мы расположились на столе в гостиной. Шахматы, которыми мы играли, отец когда-то привез из Индии. Они выглядели очень древними, и мне нравилось думать о том, что он купил их у монахов из таинственного монастыря.

– Сейчас я кого-то вздую, – проговорил отец, расставляя фигуры.

– Думаю, это будет сложнее, чем обогнать меня на беговой дорожке, – заметил я.

– Не забывай, что мы давно не играли, Брайан. Так что ты не в форме.

– Кто? Я?! Ничего подобного!

– Хорошо. Давай договоримся так. Если выигрываешь ты, то я покупаю тебе…

– …новые кроссовки, – закончил я.

Отец со смехом покачал головой.

– Другого я от тебя не ожидал. А если выигрываю я, то ты покупаешь мне новый кий.

– Новый кий? – удивился я. – Зачем? У тебя ведь уже есть один.

– Не лезь в бутылку, Брайан, – упрекнул меня отец. – У тебя есть кроссовки, и купил ты их всего-то полгода назад.

– Ладно, – надулся я.

Отец, игравший белыми, сделал первый ход.

– Когда у тебя начинаются курсы арабского? – спросил он.

– Через три месяца. Ты уверен в том, что мне не надо брать параллельный курс?

– Ты должен поступать с хорошим знанием арабского. Другие языки ты будешь учить потом. Понимаю, тебе кажется, что один курс – это недостаточно. Но ты убедишься в том, что это не так. Спешу тебя уведомить, что профессор Эпштайн – очень строгий преподаватель. Он знает, что ты мой сын, и поэтому будет требовать с тебя в два раза больше, чем обычно требует от учеников.

– Я смотрю, ты постарался, – угрюмо заметил я.

– Да, и это исключительно для твоего блага. Помни о том, что твой отец не стал востоковедом только лишь из-за проблем с языком.

Мы некоторое время играли молча, после чего отец снова заговорил.

– Знаешь, я давно хотел тебе сказать. Я рад, что вы с Лизой подружились. – Он посмотрел на меня испытующе, и я опустил глаза. У меня осталась капелька совести (совсем маленькая, но осталась), и я не смог выдержать его взгляда. Особенно после вчерашней ночи. – Что ты о ней думаешь?

Отец поставил мне шах, и я сделал вид, что задумался над следующим ходом. На самом же деле я попытался выиграть немного времени для того, чтобы обдумать ответ.

– Мне интересно с ней. Она многому меня научила.

– Да, – задумчиво сказал отец, оценивая ситуацию, которая сложилась на доске. – Она не кажется тебе… странной, Брайан?

– Странной? Не думаю. Она довольно-таки открытый человек.

– Нет, я не об этом. В ней есть что-то… страшное. Словно ты входишь в церковь и видишь в углу какой-то сатанинский символ. Ты протираешь глаза, и видение исчезает, но ощущение чужого остается.

Я передернул плечами.

– Думаю, это просто твои домыслы.

Отец откинулся в кресле, не отрывая взгляда от доски, и достал из кармана сигареты.

– Я изменился с тех пор, как начал встречаться с ней?

– Если честно, то да, – осторожно проговорил я, внимательно изучая его лицо.

– И ты прав, мой мальчик. Ты часто бываешь прав. – Он закурил и склонился над фигурами. – У меня такое чувство, будто эта женщина тащит меня в какую-то пропасть. И из этой пропасти я не выберусь.

Ситуация была нелепой, если не сказать жутковатой.

– Я не знаю, что тебе ответить, пап, – наконец подал я голос.

– Было бы странно, если бы ты знал. – Отец замолчал, вглядываясь в происходящее на доске, после чего добавил: – От таких женщин нужно бежать со всех ног. Они не приносят мужчине ничего хорошего. Никогда.

Я обреченно вздохнул. И отец бы заметил это, если бы за моей спиной не появилась Лиза.

– Доброе утро. – Она поцеловала отца, а потом потрепала меня по волосам и чмокнула в щеку. – Мои любимые мужчины заняты игрой. Что я могу сделать для вас?

– Принеси-ка нам по бутылке пива, – попросил отец. Я поднял на него глаза: это было сказано странным тоном. – А потом можешь раздеться. – Она помолчал. – Насчет последнего я пошутил.

Лиза пошла по направлению к кухне, и тут отец рассмеялся. Это был смех человека, который пережил аварийную посадку самолета. Напряженный и немного фальшивый смех, который помогает разрядить обстановку и успокоить нервы.

Через долю секунду я рассмеялся тоже. И мы оба знали, что смеемся не над глупой шуткой.

– У вас плохое чувство юмора, – заметила Лиза.

– Шах и мат, – сказал я.

Отец резко выпрямился в кресле.

– Ах ты сукин сын! – Он стал внимательно изучать позиции. – Ну и ну, у тебя и на этот раз получилось меня обыграть!

– С тебя кроссовки, – напомнил я. – Слушай, а не ты ли говорил мне вчера, что неприлично появляться перед женщиной в халате?

Отец трагически округлил глаза, после чего сказал мне коротко:

– Заткнись.

Это было произнесено таким тоном, будто он хотел сказать мне: «Ты будешь кофе, Брайан?» и вызвало у меня очередной приступ смеха.

Во второй раз Лиза появилась так же неожиданно.

– Теперь вы дымите вдвоем? Вас сблизило это утро, – проговорила она, поставив бутылки на стол.

– Присоединяйся, – предложил отец.


Глава 5

После экзаменов я смог вздохнуть спокойно. Инстинктивно я понимал, что необходимо как можно скорее найти работу, но Джейн пообещала мне место в кафе, и я решил, что я смогу провести целых семь дней с пользой для души и тела. Проще говоря, стать самым ленивым человеком во Вселенной. И на этой неделе – как всегда, «вовремя» – меня навестила мигрень.

Приступы я переживал тяжело – гораздо тяжелее, чем мама, от которой мне досталось такое «наследство». Очень хотелось разбить голову или же вырвать левый глаз: обыкновенно болела левая половина головы, и глаз казался виновником происходящего. Но сил на подобные геройства у меня не находилось. Мне оставалось только лежать и тихонько выть, а иногда и бредить. Я читал, что человек, страдающий мигренью, может умереть от болевого шока. Но не буду делиться трусливыми мыслишками.

Когда я добрался до кровати и плотно закрыл шторы, чтобы не видеть света, легкое покалывание в висках – предвестник очередного приступа – уже ослабло. Голова стала тяжелой. Я забрался в кровать, замер и прикрыл глаза.

Отец этим вечером улетал на научную конференцию, но успел подняться ко мне на пару минут. На нем был деловой костюм, поверх которого он накинул плащ. Отец принес мне воды и небольшую тарелку со сладостями, но я ни к чему не притронулся.

– В Нью-Йорке обещали дождь?

Я приоткрыл один глаз и оглядел его.

Отец присел на стул у кровати.

– Я всегда беру с собой плащ. На всякий случай. Если тебе будет плохо, Брайан, позвони мне. Я вернусь.

– Все будет отлично, – уверил его я, вложив в эти слова весь оптимизм, на который может быть способен умирающий.

– Не ешь сыр. И не смей читать. Я надеру тебе уши.

– Я знаю.

– Я принес тебе мороженое.

Лиза слушала наш разговор, замерев в дверях.

– Обязательно поешь. Извини, мне пора бежать. – Отец поднялся и поцеловал меня в лоб. – Не болей, мой мальчик. Я за тебя волнуюсь.

– Удачи на конференции.

– Хорошей дороги, милый, – сказала ему Лиза.

Отец обнял ее и поцеловал. Проводив его до двери, она подошла и села рядом со мной.

– Может, все же съешь мороженое?

– Когда-нибудь я убью его, – сказал я, не открывая глаз. – Сначала его, а потом тебя.

Лиза положила прохладную ладонь мне на лоб.

– Засыпай. Я обещаю, тебе будут сниться только хорошие сны. Завтра мы с тобой поедем в город. Я дам тебе сесть за руль. А потом мы пойдем в кино. На вечерний сеанс.

– Конечно, – вяло ответил я.

Я не верил в заговоры и целительные способности людей, но боль начала ослабевать. Я почувствовал сонливость, а через несколько минут уже не мог сопротивляться сну. Лиза наклонилась ко мне и поцеловала.

– Сладких снов, мой самый чудесный малыш.

Она приоткрыла окно, закурила и замерла, глядя вдаль.

Сначала я разглядывал ее, но глаза мои закрывались, и я уснул. Наверное, еще никогда во время болезни я не засыпал так быстро и не спал так глубоко.

Утро началось с кошачьих воплей под окном. На этот раз полем битвы был мусорный бак наших соседей, и поэтому крики были не такими душераздирающими, как обычно. Если коты воевали за наш мусор, впору было затыкать уши.

Голова не болела. Обыкновенно на утро после приступа я чувствовал легкое недомогание, но на этот раз ничего такого не было.

– Чудо какое-то, – шепотом сказал я.

Лиза спала рядом со мной. Ее вещи были аккуратно сложены на кресле. Я повернулся к ней и вгляделся в ее лицо.

Мама часто говорила мне, что это плохо – разглядывать спящих людей, так как во время сна душа человека отражается на его лице. Но я не смог удержаться от соблазна.

Лицо Лизы было спокойным и немного наивным. Во сне она выглядела молодой девушкой, почти девочкой – без кокетливой улыбки и того самого, страшного, выражения в глазах. Я почему-то подумал, что она напоминает мне икону, и не удержался от надменного смешка.

Лиза приоткрыла глаза.

– Доброе утро, малыш, – сказала она. – Как ты себя чувствуешь?

– Отлично, – ответил я. – Ты во сне похожа на святую.

Лиза расхохоталась.

– Хорошо, что я не выгляжу шлюхой хотя бы во сне. Ах, как здорово, что мы отдохнем от твоего папочки.