– Да. Или… спросим по-другому. Что такое достойная женщина? Что такое достойный мужчина? Почему они достойны и в чём их достоинства?

– Как же ты любишь задавать такие вопросы! Я иногда спрашиваю себя – откуда они берутся? – Рэй тронул свой лоб. – Что у тебя тут двигается? А что не двигается?

И зачем ты вообще это спрашиваешь? В чём их достоинства? В мозгах, в деньгах, в отношении к жизни.

– Просто я хочу понять, почему эта женщина достойна меня. А тебя – нет. Почему она не достойна своего мужа и отца её детей, а вот совершенно чужой человек, как ты считаешь, будет ей отличной парой?

– Вот в этом-то и дело, Брайан. Ты – не чужой человек. Совсем. Она так говорит о тебе, ты знаешь… всегда так говорила. Когда разговор заходит о тебе, выражение её лица меняется, даже голос меняется. И она говорит другими словами. Я не знаю, как это объяснить. Она ведёт себя совсем не так, как всегда. Она не рассказывает о тебе как об очередном мужчине. Она говорит глубоко, с уважением, с восхищением…

Я сделал глоток кофе и поморщился, в очередной раз его обругав. Разумеется, про себя.

– Может быть, твоя жена видит во мне что-то, что хочет видеть в тебе – но ты этого не показываешь, и она не видит этого?

Рэя этот вопрос рассмешил.

– Что, например? Миллион долларов на счету? Костюм от Армани? Бриллиантовые запонки? Хорошие сигареты?

– Она не видит в тебе мужчину. И именно поэтому ты видишь в ней женщину – но вместе с тем ты этой женщины не замечаешь. Ты видишь в ней богиню, кого-то, на кого надо молиться, чьи прихоти надо выполнять. Но ты не видишь в ней ту самую женщину из плоти и крови, которой она на самом деле является. Ты меня понимаешь?

Рэй нахмурился и отвёл глаза. Я бы всё отдал, чтобы сейчас поймать его взгляд хотя бы на долю секунды – но это было невозможно. Во всяком случае, мои слова явно не прошли мимо его ушей.

– Как ты пришёл к такому выводу? – наконец спросил он с напускной деловитостью.

– Я уже довольно давно общаюсь и с тобой, и с Надьёй. Не надо быть выдающимся психологом, чтобы это заметить.

– Брайан, ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь? Сначала ты спишь с моей женой. Хорошо, предположим, тогда ты не знал, что это моя жена, а потом узнал – но было слишком поздно. Вы расстались, решив, что дружеские отношения будут гораздо уместнее любовных. Хорошо. Потом ты снова спал с моей женой, хотя уже знал, что это моя жена. Потом вы расстались, решив, что это сохранит наш брак.

Хорошо. Но теперь, чёрт бы тебя побрал, ты снова спишь с моей женой! И после этого ты смеешь упрекать меня в том, что я не мужчина и не вижу в своей жене женщину?

– И, вероятно, я прав – иначе бы ты этого не говорил.

– Тьфу, ну и гадкий же тут кофе.

Рэй отставил в сторону чашку.

– Послушай, Брайан, так больше продолжаться не может, – сказал он. – Мы должны найти выход из…

– Ты должен найти выход. Слово "мы" тут немного неуместно.

– Если честно, мне противно от всего этого, – поделился со мной Рэй.

– От всего этого? Или от самого себя?

– От самого себя – прежде всего. Если бы не я, этого не случилось бы. И не смотри на меня так, ты это прекрасно знаешь! Тебе просто нравится это слушать, я тебя хорошо знаю! Ты молчишь, улыбаешься и думаешь про себя: ах, какой я молодец!

Правда?

Я легко пожал плечами.

– Думаю, в данной ситуации у меня нет особого повода гордиться собой. Но зато я очень горжусь тем, что дал твоей жене целых четыреста грамм своей крови – и почти не упал при этом в обморок.

Рэй рассмеялся.

– Почти не упал в обморок? Это как?

Я немного смутился.

– Это вроде как упал. Но почти.

– У вас одна группа крови. Надо же, какое совпадение. Ладно, Брайан. Давай договоримся – больше ты не будешь спать с моей женой. Хорошо?

– Я обещаю, сэр, – ответил я с чувством. – Может, мне поклясться на крови?

– Тебе понравилось быть донором – и ты хочешь, чтобы у тебя отняли ещё четыреста грамм?

Я мужественно доел последний пончик и тоже вернул чашку на блюдце.

– Нет, спасибо. Я сыт этим надолго. Как минимум, на всю жизнь.

– Тогда как насчёт того, чтобы поменять это грязное кафе на не менее грязный бар и не выпить чего-нибудь покрепче?

– Господи, Рэй, только этого мне не хватало! И вообще, я…

Рэй театрально закатил глаза.

– Знаю, знаю. "Рэй, вообще-то я не пью водку". Ты каждый раз это говоришь – но потом всё же соглашаешься выпить. Я ведь не буду пить один!

– Ты помнишь, что сказала медсестра? – использовал я последний аргумент, имевшийся у меня в запасе.

При упоминании медсестры Рэй оживился.

– Послушай… у меня есть отличная идея! Мы пригласим и её! Думаю, она сможет отлучиться на некоторое время из своего скучного кабинетика?


***

Путь до Иерусалима – точнее, до Тель Авива – мне предстоял неблизкий. Никаких положительных эмоций при мысли о самолёте я не испытывал, но меня радовали две вещи. Во-первых, я должен был лететь экстра-классом, и, во-вторых, я летел не один. Меня сопровождал Джозеф, о котором я могу говорить часами, но всё же ограничусь кратким рассказом.

Джозеф входил в небольшую группу моих коллег, которых я очень уважал. По образованию – первому – он был прикладным математиком. Уж не знаю, что произошло в его голове – но в один прекрасный день он решил, что просто обязан сделать первую степень по арабистике. Потом эта наука его вдохновила, и он решил учиться дальше, в результате получив степень магистра.

Я всегда считал Джозефа если не гением, то человеком, который стоит на пути к гениальности. В свои неполные тридцать он знал шесть языков (в том числе, и фарси, с которым я воевал целых полгода, но в его изучении почти не продвинулся), обладал поистине энциклопедическими знаниями в области истории Ближнего Востока и ислама, с ним всегда советовались, когда требовалось принять важное решение. И ещё Джозеф обладал феноменальной памятью. Точнее, способностью воспринимать колоссальное количество информации благодаря способности концентрировать внимание на конкретном предмете.

Выглядел Джозеф именно так, как и подобает гению – то есть, совершенно невзрачно.

Носил очки, как, впрочем, и большинство моих коллег, идеально подбирал галстук и очень редко бывал у парикмахера, в связи с чем его причёска всегда являлась причиной насмешек коллег.

Джозеф был человеком очень тихим. Он делал свою работу блестяще, даже, наверное, идеально, но ему всегда не хватало самолюбия, чтобы заявить о себе. Джозеф любил свою должность, и она его вполне устраивала. Вероятно, нас сблизила именно разница характеров. Я преклонялся перед его знаниями, а он восхищался моим упорством и стремлением к цели. В каком-то плане мы с ним друг друга нашли.

Сблизил нас случай, который я мог бы назвать не очень приятным. Господин, место которого теперь занимал я, получил должность советника в Тегеране, и полковник думала, кем бы его заменить. Никто не сомневался, что в тёплое кресло сядет Джозеф. Все пошумели, как и бывает в таких случаях, после чего смирились с несправедливостью и вернулись к работе.

Но полковник увидела кандидата на эту должность именно во мне. Чем шокировала всех. И меня – в первую очередь.

Встретить Джозефа в коридоре сразу после совещания для меня было чем-то вроде испытания. Я и понятия не имел, что ему сказать. Но, к счастью, он сам вышел из положения.

– Поздравляю, – сказал он мне. – Ты действительно заслужил эту должность. Да что там – все были уверены, что полковник выберет именно тебя. Я желаю тебе удачи.

Если тебе понадобится помощь, то ты смело можешь обращаться ко мне. Хотя я уверен, что ты отлично справишься сам. Полковник редко ошибается в людях.

Сначала я почему-то воспринял его слова как насмешку – но потом понял, что он говорил искренне.

И после этого случая я удостоился чести называть его просто "Джо". Думаю, не подружиться мы не могли.

Ночные рейсы я ненавидел лютой ненавистью. День отпуска, который мне обыкновенно давали перед командировкой, я проводил как самый ленивый человек на свете.

Сначала я прогонял из головы все мысли о работе. Потом отправлялся на кухню, готовил что-то – обычно, самое не полезное из того, что только можно придумать – и смотрел какой-нибудь хороший фильм. После этого я шёл спать, предусмотрительно отключив все телефоны, и проводил в объятиях Морфея часа три, а то и больше.

Вечером я доставал компьютер, выбирался из кровати только для того, чтобы забрать из холодильника остатки еды или же принести себе стакан виски, возвращался под одеяло и занимался разбором электронной корреспонденции.

Людьми, чьи электронные письма я читал с большим удовольствием, были мои бывшие сокурсники. Мы уже давно жили в разных странах, но общались до сих пор. И в этих письмах всегда было что-то родное, тёплое и искреннее. Читая их, я возвращался в прошлое и заново переживал студенческие годы. Мы гуляли по клубам, вместе готовились к экзаменам в последнюю ночь, говорили по-арабски, чтобы иметь какую-то практику. Я отгулял на трёх свадьбах и даже стал крёстным чудесного малыша.

Нам было, что вспомнить. И мои друзья часто писали о славном прошлом. Писали они и о работе, об успехах и о неудачах Писали о жизни – такой, какая она есть.

Рассказы частенько сопровождались фотографиями, которые иногда пробуждали во мне подобие зависти.

После проверки почты я снова отправлялся спать, теперь уже до утра. И на следующий день отправлялся в аэропорт.

На этот раз нам с рейсом повезло гораздо меньше. Наши с Джо билеты были заказаны на пятичасовой самолёт. Причём часы эти были совсем не послеобеденными, а ночными. И, конечно же, никакого выходного мы не получили.

Я злился при мысли о том, что мне предстоит провести ночь на ногах, спать в самолёте и потом ещё страдать от смены часовых поясов (а я от этого обыкновенно страдал очень сильно). Но мой спутник, видимо, совсем не нервничал. Он мирно сидел рядом со мной, на месте пассажира, и читал книгу.

Дорога была пуста, и я прибавил скорость.

– Взлетаем? – поинтересовался Джо, не отрываясь от книги.

– Да, я бы с удовольствием взлетел прямо сейчас. Мне хочется думать о том, что возня с документами уже закончилась, и я сижу в кресле самолёта. Кроме того, я очень хочу спать.

Ночью мне снилась авиакатастрофа. Такие сны накануне перелётов были традицией, так как самолётов я боялся панически.

– Поменяемся местами? – предложил мой пассажир.

– Если я усну, то ты меня не разбудишь, – рассмеялся я. – Так что не будем шутить с судьбой. Что ты читаешь?

– Харриса, – ответил Джо, мельком глянув на обложку. – После "Дневников фюрера" я неизлечимо болен этим человеком. "Энигма". Не читал? Очень хороший роман.

– Я в последнее время увлёкся японистами. В них что-то есть. Но роман никому не отдавай.

Джо величественно кивнул.

– Как поживает фарси?

– Еле дышит. У меня практически нет времени.

– У тебя? Не верю. Ты можешь найти время для всего – это твой талант. Ну, один из талантов.

– Проблема в том, что я учу его исключительно для себя… у меня практически нет стимулов. Не вижу смысла этим заниматься.

Джо закрыл книгу и спрятал её в небольшую дорожную сумку.

– Что значит – для себя? А переводы? А статьи?

– Вообще, мне надо было учить его в университете. – Я недовольно нахмурился. – Но мне надо было выпендриться, как я это всегда делаю – и я стал учить иврит.

– И он очень скоро тебе пригодится. – Джо глянул в окно. – Мы скоро приедем!

Знаешь, а ведь с тобой должен был лететь Саймон.

Я бросил на него настороженный взгляд.

– Ну. – Джо потеребил ремешок наручных часов. – Я зашёл к полковнику – а они беседовали, и Саймон сказал, что лучше уволится – но с тобой никуда не поедет…

– И слава Богу. Его присутствие может превратить в Ад даже командировку в Иерусалим.

Саймон был специалистом по исламу. Я часто спрашивал себя, как человеку с такой узкой специализацией нашлось место в нашей организации. Но факт оставался фактом – у Саймона было много работы, он всегда присутствовал на важных совещаниях и участвовал в проектах в качестве консультанта. Мои статьи и научные работы неизменно проходили через его руки. Одну из таких работ он назвал "жалким подобием курсовой работы", после чего заявил, что журналист из меня паршивый, а думать о степени магистра, а, тем более, о докторской диссертации, мне не следует. Разве что если я люблю мечтать. Это заявление он сделал на совещании, где присутствовало как минимум человек двести. В том числе, полковник и мой прямой начальник, советник по арабским делам.

С тех пор мы с Саймоном не сказали друг другу ни одного нормального слова.

Саймон меня не любил. А я его любил ещё меньше. Наши с ним мнения друг о друге как о специалистах были очень похожи: выскочки, которые ничего из себя не представляют, но из кожи вон лезут, чтобы доказать всем свою неподражаемость и гениальность.