Когда-то я спросила знакомую евангелистку: «Отчего в тюрьмах встречается так много красивых, просто ангельски красивых людей? А потом узнаёшь, что этот ангел вырезал целую семью».

– А ты думаешь, дьявол явится людям мохнатым, с рогами и копытами, каким его изображают на картинках? – ответила она вопросом на вопрос. – У него будет прекрасный, светлый, неслыханной прелести лик…


Зрители расселись в клубе следующим образом: на первых скамьях самые крупные, плечистые подростки. Чем дальше от сцены – пацаны мельче и хилее. И уже за их спинами торчат ушки и макушки самых бледных, заморённых. Даже с моего места видны их вялые лица с красными, подпухшими от недосыпа (или слёз?) глазами.

Всё правильно. Вернее, всё неправильно и так быть не должно. Но всякое замкнутое пространство, будь то армия, тюрьма, колония или остров Любви в «Доме-2» – есть срез общества, где отношения между людьми утрированы, доведены до гротеска. Очищены от всяких условностей.

Если разобраться, и на воле есть плачущие, обиженные «терпилы». Есть нейтральные «мужики» – и есть паханы и облизывающие их шестёрки. Просто это разделение не бросается так резко в глаза.

– В колониях, особенно детских, без подобной иерархии не обойтись. Иначе – забудь о дисциплине. Анархия, бунт, – признался (не для печати) офицер-воспитатель, когда мы ехали обратно. В салоне вспыхнула маленькая дискуссия.

– А как же Макаренко?

– Сравнили. Тогда дети были другие. Мягкий и благодарный, как пластилин, материал. Внутри – не вытравленный ещё стерженёк патриархальности. Вера в Бога, в справедливость, в идеалы…»

Если бы мы, не приведи Бог, оказались за решёткой, я бы была «шнырём» (немного утешает, что интеллигентный Басилашвили из «Вокзала для двоих» на зоне тоже угодил в «шныри», то есть уборщицы). А вот Леонид Фёдорович, несомненно, стал бы авторитетом. Но справедливым и мудрым авторитетом.


Безо всякой надежды я предлагаю ребятам несколько привезённых книг:

– Подарите на свидании своим мамам, сестричкам. А может, у кого и девушки есть.

К моему удивлению, меня вмиг окружает толпа. Мальчишки, торопясь, перескакивают через скамейки. Со всех сторон: «Я, я! Пожалуйста, дайте мне!» Интересно, если бы я раздавала таблицы умножения – хватали бы с таким же энтузиазмом? Это что, пресловутое: дают – бери, бьют – беги?

А может, я ошибаюсь. Каждому мальчишке, даже самому забитому и жалкому, хочется выглядеть крутым. Круто же: пришла мама на свидание – а он ей подарок: новенькую, пахнущую типографской краской книжку. Из-за решётки, из неволи. Маленький мужчина, добытчик.

В человеке первично Добро. Если бы в стране за труд платили достойные деньги, а не жалкие подачки – сколько бы родителей не спилось, сколько детских судеб не было бы искорёжено. По этому поводу в машине снова вспыхивает ожесточённый спор.

– Не путай тёплое с мягким. Вон, китайцы за кусок хлеба ломят – мировую державу отгрохали.

– То китайцы. А русскому человеку вынь да положи справедливость. Без неё, справедливости, ему и жизнь не жизнь, и сахар горек.

В основном книги достались плечистым и крепким, с ближней скамьи. Последнюю я протягиваю ушастенькому замухрышке. Он берёт с оглядкой, робко, недоверчиво и обречённо: отберут за первым углом.

Впрочем, воспитатель отбирает книги у всех: подарки подарками, а инструкция инструкцией. Книги он должен просмотреть: не пронесла ли я в них чего запретного. Наркотики или маляву. И самому ознакомиться с содержанием: нет ли там нецензурных мыслей и выражений. И раздаст он их, в отличие от меня, справедливо. Самым достойным: за хорошее поведение и за учёбу, победителям конкурса.


Нынче трудно добровольно заставить читать книги у малоизвестного автора. Да чего там – просто заставить читать. Человека нужно отодрать от телевизора и надеть наручники, арестовать. Надёжно изолировать от общества, посадить в четыре стены за толстую решётку (не вырвешься, голубчик!), замкнуть на ключ, окружить колючей проволокой и злыми собаками – и может, для надёжности, даже заковать в кандалы. Попался! Чтобы уж никуда не делся и читал как миленький.


С самого начала наш маршрут определён следующим образом: воспитательная колония для несовершеннолетних в городе И. – следственный изолятор в городе Г. – женская колония общего режима в городе С. Кольцо – только не золотое, а железное – замкнёт мужская ИК строгого режима в пригороде Я.

От сумы и тюрьмы не зарекайся. Не приведи Бог, окажешься за решёткой – и так это скромненько, как бы между прочим, обронишь: «А тут у вас в тюремной библиотечке мои книжечки лежат…». Глядишь, гражданин начальничек – ключик-чайничек подобреет, распорядится перевести в камеру суше, теплее. Лишнюю передачку разрешит, свиданку с родными или ещё какую поблажку.

Это мы похохатываем, перетаптываясь у ворот следственного изолятора. Хотели попасть за решётку? Да без проблем. Не забыли прихватить кружку, ложку и пару белья?

Ещё подшучивали насчёт захвата заложников. Но нам это точно не грозило. Нашими зрителями был немногочисленный, человек двадцать, хозотряд: осуждённые на небольшие сроки за нетяжкие преступления. Уборщики, кухонные работники, ещё что-то по мелочи.

В этот раз к нашему творческому десанту присоединились работники культуры: Вадим, Ольга и Маша, мои неизменные палочки-выручалочки. У Вадима тембр и сила голоса как у Левитана. Оля и Маша – очень артистичные хорошенькие девушки, которые украсили бы собой любую сцену.

В обычной жизни им не грех подчеркнуть стройность талии и ножек. Но сегодня они причесались и оделись очень строго: минимум косметики, никаких фривольных локонов, юбки ниже колен. Красавица Оля даже водрузила на точёный носик очки и стала похожа на учительницу.

Зря волновались. Зрители сидели, целомудренно уперев глаза в пол, старательно разглядывая носы обуви. Впрочем, изредка жарко, исподлобья взглядывали на сцену.

Леонид Фёдорович разрядил обстановку. Прочитал «соколикам» десяток стихов: зажигательных, подбадривающих, с добрым юморком. Военных, с горчинкой. Лирических: о босоногом детстве, любви к родным берёзкам, к матери, к женщине…

У каждого свой дом,

А в нём – очаг.

Мой дом – в твоих, любимая, очах.

Ресницы – вместо стен,

А крышей – синь…

Через два часа мы возвращались в обратном порядке. На контроле послушно поворачивались, как ваньки-встаньки, растопыривали руки, задирали подошвы туфель. Снова нас сопровождали лупоглазые голубые прожекторы, пристальные глазки видеокамер, лязг толстых железных дверей и густой басистый лай овчарок. Вышли за высокую и толстую кирпичную изгородь. И кто-то сказал с наслаждением:

– Вы чувствуете? Чувствуете?! Ах, какой необыкновенный, сладкий…

– Да что сладкий?

– Воздух свободы!

Хотя воздух в тюремном дворике и на улице, где бегут машины и торопятся прохожие, по химическому составу ну совершенно одинаковый.

А из изолятора нам потом позвонили и передали убедительную просьбу хозотрядовцев. Выступление им так понравилось, что они ещё хотели бы с нами встретиться. Недавно я шла мимо ворот тюрьмы. Там махала мётлами группка мужчин в чёрных телогрейках.

Один парень отскочил, давая дорогу, молодцевато вытянулся во фрунт и шутливо откозырял.

– Здравствуйте! А вы у нас вечер проводили!

И, хоть получил втык от конвойного («Р-разговорчики!») – весь светился, будто родного человечка встретил.


Когда я обговаривала детали нашего выступления в женской ИК общего режима, на глазах незаметно превращалась в старуху из «Золотой рыбки».

Сначала заверила, что встреча не потребует от работников колонии никаких специальных приготовлений. Потом выяснилось, что мне нужен ноутбук с хорошими колонками. Потом – что никак не обойтись без проектора и большого экрана для показа видеоролика. Потом понадобился специалист, который бы всей этой техникой руководил. Потом я запросила зал просторнее, чтобы была акустика. Потом, раз помещение большое, – микрофоны для выступающих…

– Будут вам микрофоны, – заверили меня. – Только не волнуйтесь: у нас во время таких мероприятий муха пролетит – слышно бывает. Недавно бурановские бабушки выступали…

Мы приехали весёлым июньским днём. Ослепительное солнце, лёгкие облачка, пронзительно-синее небо. Сквозь колючую проволоку зеленеет короткая травка.

Жизнь здесь бедна событиями и зрелищами, и колонистки высыпали на огороженную территорию целыми отрядами. Переговариваются, подталкивают друг друга локтями. Любопытно тянут шеи и закрываются ладошками от солнца. Беленькие платочки, голые, женственно-розовые ноги в ботинках на беленький же носочек. Довольно стильные, подогнанные по фигуркам халатики в клеточку, похожие на удлинённые мужские рубашки.

Нам приветливо машут и с нами здороваются. Здесь отбывают срок женщины из разных концов страны.

А вокруг раскинулись живописные просторы.

– Есть ли у колонии своё подсобное хозяйство? – интересуюсь я рачительно, как сельская уроженка. – Огороды, теплицы, фермы?

Про себя рассуждаю: здорово же: сади цветы, овощи, зелень. Разводи коров, кроликов, кур. От работы на тёплой земле, с доверчивыми ласковыми животными – разомнутся руки, оттают сердца, отогреются души… На столах появятся свои мясо, молоко, яички. А излишки можно продавать – на эти деньги обустраивать быт колонии…

Снова вспоминаю Макаренко: у него колонисты так ухайдокивались на полях и в мастерских – не то, что безобразничать и играть в тюремные иерархии – еле до постели добирались.

Выяснилось: земли вокруг колонии – муниципальные. Хоть и зарастают бурьяном – трогать не моги. Послушайте, как же это всё ужасно не продумано!

У меня дома хранятся давнишние подарки из колоний. Крошечные глянцевые записные книжечки. Букет из переплетённых цветной электропроводкой шариковых ручек: на кончиках пружинятся крученые искусные ромашки, розочки, колокольчики. На стене висит тяжёлое панно: в толстом стекле спит как живая рябиновая кисть. Поблёкшие, тронутые желтизной резные листья, кое-где ягодки пожухли…

Лишь при тщательном рассмотрении видно, что ягоды, веточки и листья не настоящие: сделаны из пластилина. И видно, с какой любовью, с жадной тоской трудились истосковавшиеся руки, что душа в эти безделушки вложена…

«Люди эти… запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, то есть вне условий естественной и нравственной жизни человеческой…

Насильственно соединялись с развратниками, убийцами и злодеями, которые действовали, как закваска на тесто, на всех ещё не вполне развращённых людей».

Более ста лет прошло с написания толстовского «Воскресения» – ничего не изменилось.


Собрались в столовой. И сразу бросилась в глаза разница между мужской и женской зоной. Между мужчинами и женщинами. Женщины более строптивы, непосредственны, независимы и вообще себе на уме.

Они демонстративно пофыркивают на замечания или добродушно не замечают их. Даже на зоне кокетливо чувствуют свою женскую исключительность и пользуются ею, как охранной грамотой (попробовали бы так мужчины).

Если мужчины даже во время самых смешных сцен считают ниже своего достоинства усмехнуться, дёрнуть уголком губ – у женщин все эмоции наружу. Покатываются, хохочут до слёз, как дети. Восторженно топочут ногами, аплодируя, вскидывают вверх руки и раскачиваются, как деревца на ветру… Когда Смелков читал:

Если хочешь женщину понять,

Сыном любящим взгляни на мать.

На жену и дочь, коль есть они,

Мужем верным и отцом взгляни…

Среди бела дня или ночИ

Не спеши судьёй быть – помолчи.

Помолчи, хоть не привык молчать,

Если хочешь женщину понять,

– зал дружно промокал покрасневшие глаза концами платков, всхлипывал и шмыгал носами.

За стеклянной дверью томился охранник: щуплый, с азиатским жёлтым личиком. Ему там ничего не было слышно, и паренёк скучал. Подпирая косяк спиной, переминаясь, он поскользнулся, потерял равновесие и с шумом съехал на пол, а кепка – на нос. В ту же секунду грохнул такой искренний женский хохот – стены задрожали. Видно, паренёк этот был давним предметом шуток и подтруниваний. Строгие глаза охранниц и призывы к тишине мало действовали. И снова я подумала: на мужской зоне такое трудно представить…

Одна полненькая, смешливая, добродушная женщина особенно энергично махала руками. Аплодировала артистам громче всех, звонко хохотала, вскакивала и посылала воздушные поцелуи, так что её урезонивали охранницы. Жизнь из неё била ключом. Лицо такое славное, круглое, простое, крестьянское.

И срок небольшой, и статья не тяжёлая. Часть 1, статья 109 УК РФ: причинение смерти по неосторожности, вследствие ненадлежащего исполнения… На Пасху затопила печь, заперла избу и ушла к подружке праздновать. Из печки выскочил уголёк. Пятеро детей: от двух месяцев до девяти лет – сгорели заживо.