— Вы из-за него пострадали?

— Нет, Бог миловал. Но вполне могла бы.

— Расскажите, Катерина Ивановна!

Баба Катя вздохнула и начала свою повесть:

— Муж мой был видным военным. Всю войну прошел, до полковника дослужился. А я медсестрой была, вот мы в госпитале и познакомились, когда его к нам с ранением плеча положили. Ну, он мужчина был молодой, видный, да и я совсем юная, коса до пола, глаза в пол-лица. Ну, дело молодое: помаленьку потихоньку украдкой целовались, под липами обнимались, пока нас искать не начинали. Через месяц и поженились. Все честь по чести, свадьбу сыграли прямо в госпитале. Я в чистом белом халате и переднике, вроде как платье подвенечное. Он по форме, в орденах, медалях…

Баба Катя прикрыла глаза, и из-под ее век на сморщенную щеку покатилась большая слеза.

— Катерина Ивановна, не надо, не плачьте! Прошу вас!

— Все в порядке, Лизонька. Просто Мишу моего вспомнила. Подарила нам судьба такое счастье, такое счастье… Да не про нас сейчас разговор. Значит, закончилась война, стали мирно жить. Муж мой дальше по военной части пошел, взяли его в министерство. А потом нам и квартиру дали, вот эту. Ох, помню, как я радовалась! Как дитя малое. Все комнаты обошла, все стеночки перетрогала. Под ногами паркет, ровно как во дворце каком-то. И вот, как мы сюда переехали, так и началось все.

— А что началось?

— Этажом ниже, аккурат под вами, жил мужичок один. Очень уж неприятный тип, сразу мне не понравился. Взгляд цепкий, словно душу из тебя вынимает. Сам скользкий такой, ровно жаба. Особист. Мы с мужем, понятное дело, с ним здоровались, соседи как никак, но держались поодаль. Мало ли что от такого ожидать можно?

— Это и был Евдокимыч?

— Ну да. Он, нелюдь.

— А что дальше случилось?

— Девка я была справная, да и муж мой хорошо зарабатывал, грех было жаловаться. В общем, у меня и наряды, и прически были, как в лучших салонах. Я еще на машинке хорошо шила, поэтому сразу все вещи под себя подгоняла. Выглядела, как картинка. Эх, знала бы — лучше в ватнике ходила и в платке шерстяном.

— Почему?

— Положил на меня глаз Евдокимыч. Как муж на службу уезжает, сразу же в дверь стучится. Якобы проведать зашел. Мне и неудобно, я его не пускаю — какое там. Прицепился, как клещ — не оторвешь.

— А муж?

— Не хотела я Мише об этом говорить. Он у меня мужик простой — набил морду Евдокимычу, и сразу бы погон лишился. У Евдокимыча большие связи были, он и не такую гадость мог устроить. У нас шептались, что он у одной своей любовницы мужа в штрафбат отправил. И никто даже не пикнул.

— И что вы делали?

— А ничего. Пряталась, как мышь в норе. Дверь открывать перестала. Муж как-то спросил, чего так, я ему набрехала, что грабителей боюсь. Тогда как раз волна квартирных краж по Москве прокатилась. Поверил.

— А Евдокимыч?

— Он так просто не сдавался. Выжидал, пока я в магазин пойду или еще куда по какой надобности, и тут как тут: стоит во дворе, поджидает. Выходи за меня замуж, говорит, озолочу. Будешь в шелках, да бриллиантах ходить, наряды из Парижа заказывать. Я ему — побойся Бога, есть у меня муж, и другого мне не надо. А он в ответ: Бога нет, мне бояться нечего. И смеется гнида.

— А мой дедушка?

— Не знаю точно, но казалось мне, что Евдокимыч чувствовал к твоему деду какую-то симпатию. Тоже к ним в гости частенько наведывался, Люся покойная мне жаловалась, что совершенно невозможный человек. Пугал он ее.

— Может, он и на мою бабушку глаз положил, как на вас?

— Да нет, вряд ли. Люся уже тогда тяжело болела, почти из постели не вставала. Она и ушла-то раньше Евдокимыча почти на год. Дед твой один сына воспитывал. А Евдокимыч к нему и после Люсиной кончины ходить не перестал.

— А откуда у Евдокимыча столько времени свободного было?

— На пенсию вышел. Он же мне вообще старым пердуном казался, прости Господи. Это сейчас в свои восемьдесят понимаю, что он вполне еще в соку был.

— А как дедушка к нему относился?

— Точно сказать не могу. Но по-моему с брезгливой жалостью. Евдокимыч под конец сильно поддавать стал, напьется и во дворе на скамейке разляжется. Дед твой тогда выходил, и когда с помощью мужиков, когда сам Евдокимыча к нему на этаж поднимал и в постель укладывал. Я его как-то спросила: чего ты с этим мерзавцем возишься? А дед твой и отвечает: больной он человек. И душа у него больная. Я сначала решила, что это он в переносном смысле. А уж когда Евдокимыч кони двинул, тогда и поняла, что дед твой знал, что Евдокимычу недолго оставалось.

— А от чего он умер?

— Разные слухи ходили. То ли от нехорошей болезни, по молодости подцепленной, то ли цирроз печени, то ли рак. Но умирал он страшно. Последний месяц кричал диким криком. Я спать не могла. Чтоб хоть как-то успокоился, его на морфии держали. И дед твой с Евдокимычем до последнего оставался, святой человек. Я бы с этим слизняком ни за какие коврижки не согласилась сидеть.

— Катерина Ивановна, вы знаете, с дедушкой сейчас трудно общаться, но он мне что-то такое сказал, мол, Евдокимыч был среди тех, кто в тридцать седьмом людей на расстрел отправлял и имущество их конфисковывал.

— Ох, не знаю, Лизонька, но раз твой дед говорит, значит так оно и было. Я всегда подозревала что-то в этом роде, уж больно мерзкий он был человек — этот Евдокимыч. Но сама понимаешь: это сейчас такие темы обсуждать можно. А тогда все рты на замке держали, и молчок в кулачок. Ладно, что мы все о грустном — давай уж я тебя чаем напою! Ох, знатный у меня чай, с малиной — все как полагается! Невестка с внучатами собирала, вон, понюхай, аромат-то какой!

Чтобы не обижать бабу Катю, я посидела у нее еще минут пятнадцать, отдала должное чаю с вареньем и самодельному печенью, выслушала про успехи детей и внуков, и только потом начала собираться.

— Будет время — ты еще заходи, Лизонька.

— Обязательно, Катерина Ивановна. Спасибо за чай!

— Тебе спасибо за компанию!

Так, расшаркиваясь во взаимных благодарностях, я добралась до двери и услышала, что на площадке кто-то есть. Не удержавшись от искушения, я заглянула в глазок.

Возле двери моей квартиры стоял мужчина и давил на кнопку звонка. Никто ему не открывал, значит, Толя еще не появился. Подождав еще с полминуты, мужчина развернулся… и я узнала в нем Тему. Вот и последний подельщик пожаловал! Сначала баба его прискакала, потом сам явился. Что ж, придется слегка форсировать события, пока шайка-лейка окончательно не объединилась. И если все пойдет, как я задумала, то тогда в четверг я решу все свои проблемы раз и навсегда.

Дождавшись, пока лифт увезет Тему, я еще раз поблагодарила бабу Катю и отправилась в Интернет-кафе забирать Анджея. На сегодня мои дела в этом районе закончены.

* * *

Снова оказавшись в квартире Анджея, я вновь проследовала на кухню, чтобы сварганить нам что-нибудь на ужин. Не подумайте, что я такая фанатка готовки — отнюдь. Просто мне было нужно, чтобы Женька выполнил еще одну мою просьбу. А как вычислили в свое время наши прапрабабушки, к мужчине лучше всего подкатывать, когда он сытый и довольный.

Дождавшись, пока Анджей придет в нужное мне расположение духа, я спросила:

— А еще одну вещь для меня сделаешь?

Женька с любопытством посмотрел на меня:

— Что на этот раз?

— Надо позвонить ко мне домой и сказать Толе, что пусть пакует вещи, потому что завтра его придут выселять. Сделаешь?

— Да нет проблем. Только он уже знает мой голос.

— Ну, измени его как-нибудь. Говори через платок, или гнусавь, будто пиратский фильм озвучиваешь.

— На месте твоего Толи я бы спросил, кто ему звонит.

— Скажешь, что его это не касается. Вообще, чем грубее будешь себя вести в разговоре, тем лучше.

— А если он спросит, где ты есть и почему сама ему не звонишь?

— Тогда вроде как нехотя ответь, что я в больнице. Но какой — не говори. Мол, не его ума дело.

— Ты мне только одно скажи: зачем тебе все это надо?

— Я хочу, чтобы сегодняшним вечером он подергался и разоблачил себя. Таймер в твоей камере сработает уже через десять минут, и начнется съемка. После звонка Толя засуетится и попытается доделать то, что начал. И я увижу это на пленке.

— А что, ревизия показала, что твои вещи частично успели раствориться в неизвестном направлении?

— Ну, кое-что, — слукавила я. Незачем Анджею знать истинные причины того, что происходит. И так «все больше людей нашу тайну хранит», как сказал Вишневский.

— Ну, пошли звонить, заодно свой номер скажешь.

Пока Анджей разыгрывал театр одного актера, я разве что по полу не каталась. По голосу его запросто можно было принять за «конкретного братка», «разводящего рамсы». Вот Толя небось сейчас недоумевает, откуда у меня взялись такие блатные знакомые. Женька хамил просто виртуозно, цедил слова сквозь зубы, а уж такой «изысканной» лексики я давненько не слышала.

Когда он повесил трубку, я сказала:

— Слушай, а тебе не кажется, что в тебе пропадает гениальный актер?

— Кажется, — сказал Анджей, но безо всякой улыбки, так что я сразу поняла, что случайно наступила на больную мозоль парня. — Я ведь сначала на актерское отделение пробовался. Провалился. Слишком много важных деток наших деятелей от культуры одновременно со мной поступало. А у меня, как сама понимаешь, звездного папашки нет. Я подумал, и на следующий год решил не рисковать и пошел на сценарное.

— Сразу поступил?

— С полпинка. Было бы чего сложного.

— Ну, так возьми и переквалифицируйся в актеры, кто тебе мешает, если душа просит? Я вон по образованию вообще экономист, а сижу, пишу сценарии.

— Оно и чувствуется, что непрофессионал, — пожал плечами Анджей, и мне очень захотелось дать ему в зубы, чтоб не выпендривался.

Само собой, что весь наш разговор после такого сам собой скатился на нет.

Выждав минут пять, я деловым тоном спросила:

— Когда работать начнем?

— Если хочешь, приступай. А я до завтра потерплю.

— А если не успеем? Времени-то не так много.

— Будем работать столько, сколько нам нужно. Еще не хватало из-за каких-то придурков себе аврал устраивать. Это вообще не наша проблема. Переделкой сценария должна была заниматься Тамара. А она просто взяла и спихнула все на нас. В конце концов, она именно за это деньги получает.

— Ну, так взял бы и отказался, если все равно не собираешься этим заниматься.

— Чтобы лишиться разом работы и зарплаты? Не понимаю, Лизка, ты и в самом деле идиотка или просто прикидываешься? У меня пока запасной аэродром не готов, чтоб так запросто посылать непосредственное начальство.

С каждым словом Анджей нравился мне все меньше и меньше. Боюсь, если наши дела и дальше так пойдут, то все переделки лягут на мои плечи, поскольку я в отличие от него привыкла отвечать за свои слова. И если Тамара сказала мне: Лиза, сделай, — я это сделаю, чего бы мне то не стоило.

Не откладывая дела в долгий ящик, я без хозяйского спроса включила компьютер, открыла переданные нам Тамарой документы и принялась за вычитку, одновременно делая для себя пометки, которые завтра помогут мне решить, куда же у нас внезапно испарился Семен.

Тем временем Женька на полную мощность включил телевизор. Мешал он мне ужасно, но из гордости я пока не стала просить его сделать потише или вообще убрать звук. Что вообще Анджей о себе думает? Какой же противный субъект!

Ненадолго отлучившись из комнаты, Женька вернулся с бутылкой ликера и коробкой конфет. Честно говоря, я все ждала, когда же он мне их предложит. Не дождалась. Женька откупорил и то, и другое, и преспокойно принялся цедить ликер прямо из горлышка бутылки, время от времени закусывая его конфетами. Кретин!

Мои мысли по поводу предстоящей совместной ночи из радужных превратились в мерзко-серые. И ведь как назло, лучшего пристанища, чем Женькина квартира, мне сейчас не найти, поскольку только Тамара знает, где я есть, но никому об этом не скажет, раз обещала. Но спать с Анджеем в одной постели мне что-то расхотелось. А другого лежбища я пока что не вижу. Вряд ли у него «случайно окажется» запасной матрас и спальник. Валяться на холодном жестком полу без одеяла?… Лучше уж стиснуть зубы и смириться с Женькиным обществом. М-да, не так я себе это представляла.

Через полтора часа, посчитав свою работу на сегодня законченной, я спросила Анджея:

— Мы спать собираемся или как?

— Мы собираемся, а вот вы, судя по всему, нет, — ехидно ответил Женька.

— Знаешь, я девушка без комплексов, поэтому даже не буду ничего спрашивать, а просто сгоню тебя с кровати и лягу спать. Так что решай: сам расстелешь постель, или это сделаю я?

Женька иронично приподнял одну бровь, но послушно слез с кровати, сдернул покрыло и изобразил приглашающий жест, мол, плюхайся, подруга. В ответ я глазами показал ему на дверь. Он удивился.