И теперь мой путь лежал в соседний кабинет. Там шныряло между столами несколько человек. Я назвала фамилию нужной мне журналистки – той, что поведала деревенской читательской аудитории о злосчастной птице Сирин.

Девчонка оказалась очень славной, красивой, но какой-то грустной. На сестрицу Алёнушку у ручья, а ещё больше – как раз таки на эту печальную птицу Сирин она была похожа. А не я. Если, конечно, по лицу судить. Да и понятно: это не от того, что у неё что-то случилось, это она всегда такая грустная. Я уверена – скучно ей в газете «Восход» и маленьком городке без женихов и разнообразия.

С ней я не стала ломать комедию и щёлкать липовыми корочками. Просто попросила выгнать всех остальных сотрудников из кабинета вон.

Выложила перед ней газету с рассказом и спросила: видела ли девчонка эту птицу сама? С чего вдруг такой сюжет ей в голову пришёл? Она ответила, что все вдруг начали говорить про летучего мутанта, ну, она и впечатлилась. К тому же Полуэктов ещё с осени начал фотографии собирать, тряс перед носом вырезками из жёлтой московской прессы, у всех выспрашивал про необыкновенно большую птицу. Похвалилась: её рассказ единодушно назвали тогда лучшей публикацией месяца. Хвалил даже главный редактор, школьные учителя, неравнодушная городская интеллигенция в редакцию звонила. Рассказ послали в толстые столичные журналы – может, где напечатают.

Вряд ли, про себя усмехнулась я. Но девчонка мне всё больше нравилась. Бывают же такие хорошие люди! Ещё непонятно, чем именно она хорошая. А вот почувствовалось мне это – да. Я такая. Быстро у меня всё.

Я сказала ей, что на самом деле она очень хорошо пишет, что у неё настоящий талант, а потому пусть продолжает сочинять на эту тему. Сказки какие-нибудь крупномасштабные. Она застеснялась. Но я быстренько, чтобы снять неловкость, тут же полезла в свой строгий офисный портфель и вытащила пухлую папку. Отдала ей. Это было всё, что я когда-то накачала из Интернета, наксерила из книжек. Про птицедев и прочих мифических крылатых существ. Пусть изучает. Может, и правда что-то интересное создаст.

Девчонка явно обрадовалась и принялась разглядывать картинки.

– А вот вы хотели бы увидеть такое фантастическое существо по – настоящему? – спросила я у журналистки. – Я имею в виду вживую, в реальности?

Надо же – она улыбнулась, как Алёнушка, и сказала очень спокойно и честно:

– Конечно, хотела бы. И, знаете, я почему-то уверена, что обязательно увижу. Я не сумасшедшая, не подумайте. Но вот кажется – и всё. Не знаю, отчего это. Может, потому, что у нас тут, в глуши, надеяться не на что. На изменения в жизни, приключения всякие. Вот и мечтаешь – отчаянно. И то, что я в своей сказке написала, – правда. Как увижу такое чудо, так в жизни моей всё переменится. А насколько это всё реально, какова вероятность встретиться с таким существом или изменить здешнюю мою жизнь? Сами понимаете, ничтожная вероятность – и того, и другого. Так что – чего ж не верить?

Мне понравились эти слова. Я бы на её месте тоже так ответила. И я решилась.

– Скажите, а вас интересует только птица Сирин? А, например, если это будет типа как Алконост, будете смотреть? Эта птица ведь гораздо веселее. Может, от её просмотра ещё больше счастья привалит?

Блин, ну не так надо было мне говорить! Ведь я не шутила – но девчонка этого даже предположить не могла!!! Она нахмурилась и разочарованно (потому что уже увидела во мне единомышленницу и любительницу мифических полуженщин-полуптиц), проговорила:

– Ну зачем вы издеваетесь…

– Я не издеваюсь, – думая о своём, покачала головой я.

А ведь ничего подобного и не планировалось. Показываться людям было ни к чему. И тем более в сложившейся ситуации – когда про меня, ну, или почти про меня, уже в газетах пишут. Но этой девчонке я почему-то поверила. Не разболтает.

– Простите, – глядя в глаза романтической журналистке, начала я. – Это просто я так глупо схохмила. А на самом деле насчёт птицы я серьёзно. Её можно увидеть. У вас тут есть большое помещение, которое изнутри на ключ можно закрыть? Это чтобы никто не подсмотрел больше.

– Актовый зал, – тут же откликнулась девушка. – Только там холодно очень. Зимой не отапливается. Экономим.

– Пойдёт! Несите ключ.

Мы отправились в актовый зал. Девушка вела себя очень опасливо. Примерно так общаются с ненормальными. Я её понимала: наверняка это не первый её случай встречи с сумасшедшими, ведь они любят гулять по редакциям издательств, газет и журналов. И пока их опознаешь и выставишь вон…

Наконец мы пришли. И правда, колотун. Ничего, я быстро, туда и обратно.

Щёлкнул замок. Я взяла ключ и положила его себе в портфель. Девчонке стало совсем не по себе. Но так безопаснее – а то она схватит ключ, выскочит, перепуганная, позовёт людей, а я или обернуться не успею, или предстану им с голым задом. Что, конечно, совсем не опасно. Но неприятно.

– Не бойтесь, – сказала я как можно более спокойно. – Лучше скажите, вашему слову можно верить?

– М-можно, – ответила девушка, сжимая в руке мобильный телефон. Конечно, всего можно ожидать от такой, как я, странной женщины. Почти маньячки. А так журналисточка в любой момент сможет позвонить и позвать на помощь. Молодец, не растерялась.

– Хорошо. – Я обнадёживающе улыбнулась. – Тогда пообещайте, что никогда и никому про это не расскажете. Показываю только вам. Под ваше честное слово.

Трясущаяся девушка пообещала.

Я отошла подальше. И уже говорила оттуда – чтобы зрительница ничего не подумала. Например, того, что я на неё броситься хочу.

– Скажите, вы не боитесь вида голых женщин? В какой-то момент я окажусь совершенно без одежды. Не боитесь?

– Н-нет…

– Тогда смотрите.

Я сняла очки, положила их на край сцены рядом с портфелем, взобралась на шаткую трибуну и ты-дысь! – спрыгнула с неё на старые доски. Бум! Хрясь! Что-то в них даже треснуло. Но это ерунда – потому что на сцене перед взором молодой журналистки из газеты «Восход» предстала настоящая птица-женщина. Или птицедева. Так почётнее.

– Видите? Это я, – сказала я, обращаясь к остолбеневшей журналистке. – Хотите, полетаю?

Я сделала круг над рядами кресел, опустилась на спинку одного из них. Рядом с девушкой.

– Потрогайте. Я – настоящая. – Я раскрыла крыло.

Слёзы уже не стояли в глазах девчонки. Они дискретными дорожками дёрнулись вниз по её щекам. Девчонка улыбалась. Очень она красивая. Вот бы сфотографировать – именно так выглядит аллегория восхищённой радости.

– Здорово?

– Здорово!!!

– Я не знаю, почему я такая и что мне за это будет, – честно, честнее некуда, призналась я. – Но вот превращаюсь. И летаю. Да, это я у вас тут летаю. Мутант – это я. Оборотень, если вас это не пугает. И даже не знаю, что с этим делать. Чуть не убили один раз. Но что ж теперь – не летать? Ведь хочется.

– Да, вы чудо, чудо…

– Спасибо. Но уж не говорите никому… Вы ведь обещали. Шантажировать вас вашими же словами я не могу – что после того, как вы увидели сверхптицу, вам будет счастье. А если разболтаете, то не будет… Это низко. Поэтому просто не говорите, хорошо?

Девчонка замотала головой.

– Я и сама это понимаю! И никому не скажу!

– Ну и хорошо. – Я положила крыло ей на плечо. – Тогда так: я как-нибудь вам позвоню и проконтролирую, как там ваше счастье. Вступило в действие или нет. Договорились?

– Да!

– А теперь смертельный номер. Обратное превращение. Сейчас я и обнажусь. Но ненадолго, я быстро одеваюсь. Приготовились. И…

Я подлетела к своим тряпкам, оставшимся на ярко освещённой сцене, сложила крылышки, треснулась об сцену от всей души, сверкнула голой задницей. И начала натягивать трусы и колготки.


… – Счастливо вам! И всего, всего хорошего! – Мы прощались на крыльце. – Пишите книжку. Но сначала лучше – большую статью в вашу газету. Убедите всех читателей художественными методами, что у вас тут просто такие дивные края, и поэтому из-за осенней красоты природы и отлёта птиц у русского народа и родились легенды, подобные этой – про птицу с человеческим лицом. И что поэтому зимой всё это тоже продолжает мерещиться поэтической славянской душе.

– Конечно, конечно! – в восхищении, граничащем с прострацией, соглашалась со мной девчонка. – Какая же вы умная, как здорово всё придумали!

Ну так а кем я работала-то? Чем занималась? Впариванием всякой байды в мозги населению. Так что чего ж тут умного. А сейчас хочешь не хочешь, а что-нибудь придумаешь. Чтобы хоть как-то себя обезопасить.

Я весело улыбнулась талантливой девчонке, зашагала в сторону Глебовой машины. И махала рукой, махала.

Но мне было невесело. Дела обстояли паршиво. Целый портфель фактов, подтверждающих моё существование, не давал покоя.

Как вот мне быть – летать или не летать? В смысле здесь.

Глеб тоже не знал ответа на этот вопрос. А пока вывозил меня в лес и только там выпускал в небо.


Восьмое марта как началось в Ключах двадцать третьего февраля, так и закончилось одиннадцатого. Марта в смысле. Закончилось вместе с самогонкой. Даже на Новый год так не пили, а тут вдруг как лихоманка какая-то напала. Видимо, совсем за зиму народ заскучал. Бросили учиться студенты, чкались по деревне вместе с теми, кто попадался под руку, мрачно пили механизаторы, которым всё равно больше делать было нечего. Пил Лёха, которого Нинка била за это и закрывала в бане. Пил дядя Коля-ветеринар. Только доярки как-то держались. Да мы с Глебом. Потому что пропадали на конюшне – а там пьяных не любят. Он учил меня ухаживать за лошадьми, этими красивыми пугливыми животными, седлать-рассёдлывать, запрягать-распрягать. Мы с ним катались верхом. Да уж, это оказалось труднее, чем я думала. Хорошо, что Бекеша, на котором я училась ездить, был умным и добрым коняшкой. Меня, всю такую неуверенную в себе, слушался. Глеба слушались и все остальные, даже здоровенные свежекупленные заводчиками молодые кони будённовской породы, на которых все смотрели, а ездить не решались. А я же не знала, что можно в общении с лошадьми, что нет, и потому проявляла нерешительность. Молодые будённовцы или какой-нибудь вредный ахалтекинец Архар меня уже точно скинул бы и затоптал, когда я по леваде круги нарезала, стараясь достичь взаимопонимания. Все лошади были уже давно в этом бизнесе, а потому понимали гораздо лучше меня разные нюансы, так что выделываться и орать на них я считала неприемлемым. Благородный, хоть и беспородный Бек это учитывал – за что я была ему морковно-сахарно благодарна. И галоп – эта славная быстрая скачка, похожая на полёт, – у него был замечательным, ровным и быстрым. Я понимала людей, любящих конный спорт – ведь, мчась на лошади, они создавали себе иллюзию того, что они летят. Давно начали создавать – ещё с древних-предревних времён, когда коней приручили.

Глеб прекрасно ездил – его в кино можно было показывать, такой смелый красавец. И учил меня хорошо, так что скоро я стала уверенным пользователем и каталась не только на Бекеше.

А я заставляла Глеба делать упражнения, выправляющие дефекты речи. Звук «г» мы наладили в момент. Это ерунда оказалось – говори себе везде «к» вместо «г», а там привыкнешь. Глеб привык. И говорил. А вот с «з» и «с» получалось хуже. Радовало одно – Глеб старался. Растягивал губы, смыкал зубы, прятал за них язык. По сто, по тысяче раз повторял «Сармизегетуза, старый сказочник в рейтузах», «Солнце садится за старую заводь»… Всё у него получится, я уверена.

Как мы жили? Да замечательно. Быт без удобств – это, конечно, не для слабонервных. Это рай даже не в шалаше, зимой в шалашах не живут. Ха, а я и не знала, что так, оказывается, неприхотлива. Но, выходит, правда, – человеку, когда у него счастье, надо очень мало. У меня, например, даже холодильника не было. Да и остальное всё такое, что мама не горюй. В помещении холод к утру, вода в вёдрах у двери замерзает – печка тепло плохо держит. Электрическая плитка в одну блин-конфорку, еда самая простая, баня раз в неделю, а остальное мытьё сколько угодно, но в тазу. И ничего, всё равно хорошо. Даже в конкретный мороз мы катались на санках, наморозили ледянок и шуровали на них с горы. А когда ненадолго наступила оттепель, через пару дней, правда, сменившаяся недетским морозом, я летала беззагонно, дорвалась, что называется – ведь в мороз у меня дыхание в воздухе перехватывало, ничего приятного.

Глеб много работал, а я жила активной домохозяйкой – бесподобное удовольствие! Меня даже дрова и тазы эти не бесили, и что дома можно ходить не в пеньюаре каком-нибудь, а только в двух свитерах и валенках (по полу свистало) – сущая фигня. И как люди в благоустроенных квартирах ругаются на бытовой почве? А мы в каморке папы Карло веселились. Наверное, у нас с Глебом просто неконфликтные характеры оказались. Хотя я про себя бы так не сказала. Повоевать с кем-нибудь я никогда раньше не упускала случая. Мне казалось, что в бою я смогу всё отстоять. Что, кстати, и правильно. Но чего воевать с человеком, которого любишь и который нравится во всём? Мы и не воевали – может, потому, что пыл растрачивался в тяжёлой борьбе с трудностями: то холод, то дрова, то насос на ферме от мороза лопнул, то бык вырвался на улицу и обезумел, то ещё что-нибудь.