Всё это я думала, бледной дряхлой куклой валяясь под одеялом, из-под которого поблёскивали лишь мои очки старомодной походной модели. Теперь я боялась холода, как огня. Хотя нет, огня не так боялась, главное – чтобы не холодно. Так намёрзлась я, видимо, в период побега и страданий, что даже мысль о том, что может быть холодно, нагоняла ужас.

Я следила за Глебом, который сидел на полу, перебирая маслеными руками какие-то винтики-железячки. Что-то из внутренностей задрыги-машины. Было очевидно, что пока Глеб не очень во всём этом разбирается. Но явно хочет разобраться. А потому уже сдружился тут с какими-то водителями, и они теперь то и дело ломятся к нам в номер дать ему совет или предложить помощь. Глеб контактный. Я, кстати, тоже. Но в то же время мы с ним – редкостные одиночки. Мне иногда казалось, что это у меня на уровне патологии. Пообщалась – и в будку. Хочется подолгу никого не видеть. Но выяснилось, что и Глеб такой же. Какие-то мы с ним хуторяне. Я не люблю с кем-то ездить в лифте, не люблю, когда кто-то подсаживается за столик в кафе, с трудом терплю тех, кто в транспорте рядом со мной плюхается, экскурсантов не выношу, всяких навязчивых личностей, замутивших в очереди разговор на ничего не значащую тему – то есть людей, случайно и на время прибившихся. С ними приходится общаться. А ведь иногда совсем не хочется… Да, и спать ни с кем не могу. Старалась всю жизнь научиться, но никак. Только мучилась, делая вид, что всё хорошо, и обижаясь на то, что раз не могу, значит, я не создана для совместного проживания. Только вот с Глебом могу спать. Ай-люли… Но правда же, правда, это так и есть!

Почему вот я всё время стесняюсь признаваться самой себе в том, что тоже способна на что-то нежное и светлое, почему я саму себя вечно обосру, обсмею, обоями оклею? Боюсь ложного пафоса? Слюнявой сентиментальности? Потому что я – суровый панк? Да ведь не панк, конечно… Трус, что ли?

Какая я – так определить и не могу. А вот какой Глеб – вижу. И могу думать о нём бесконечно. Мужчина мужского типа – это чудо, это редкость. И это такое счастье, что Глеб, как подарок, достался мне именно таким, какой есть. Когда развились в нём только хорошие качества. И он не успел стать капризным, неуверенным (вариант – излишне, болезненно уверенным в себе), лживым, слабонервным. Юный Глеб играет жизнь и отношения набело – и как это отличает его от всех тех мужчин, что были у меня когда-то раньше! Не то было обидно даже, что они старались отгородиться от моей суперпреданной любви – ведь у меня, как у настоящей перфекционистки, всё с размахом, на полную катушку, до крайней степени проявления признака, не каждый такое выдержит. Нет, дело не в этом. Они не выкладывали отношения со мной на главную страницу сайта своей жизни. Держали их в черновиках. Я это только смутно тогда понимала, а сейчас поняла чётко. То были всё наброски, тренировка – так, наверное, объясняли они себе. Я ещё молод, женщин много, хороших и разных, а потому всё впереди, куда торопиться. И надеялись, что настоящая мужская жизнь, настоящие любовные отношения наступят позже. А сейчас пока можно и так… Чего страдать и их теперь обвинять? Это только мой промах – позволила отнестись к себе плохо, не сумела доказать, что я хорошая и нужная, вот и полетела в корзину, освободив место для других женщин.

В общем, наверно, я открыла секрет – мужчина должен попадать в руки женщины в самом юном своём возрасте. В смысле, любимый мужчина. И тогда главная задача этой самой женщины – не дать ему стать плохим: слабым, подлым, нервным и проч. Чтобы заложенные в него природой истинно мужские качества сохранились. Чтобы он не стал таким, каким делает их нынешняя жизнь и неумные женщины. Как я.

Как я раньше! РАНЬШЕ! Я постараюсь поумнеть – в житейско – бытовом плане особенно! И Глеба не отпущу. И не испорчу. Да.

Да, я смотрела на то, как Глеб ковыряется в своих железяках, и понимала: я его обожаю. Но что значит – обожаю? Он как бог для меня? А ведь правда – если генеральный Бог не против и всё правильно понимает, глядя на нас, то Глеб – центр моей маленькой вселенной. Всё, что есть хорошего, у меня связано с ним. Что я готова для него на всё – это фигня, пустые слова. Я больше чем готова. Но очень надеюсь, что моих жертв не понадобится и что я не спровоцирую повод Глебу рисковать за меня жизнью. Что я ему лучше в мирной обстановке пригожусь.

Но не буду, не буду Глеба хвалить! Не расскажу о нём подробностей. Какой есть, весь мой. Когда рассказываешь о своём мужчине другим – до чего же он хороший, расхваливаешь его, он сразу становится всем нужен. И его хвать – и уводят умные, смелые, умелые дамочки. Наконец-то я смогла это учесть. Я буду, я очень буду стараться.


Наконец, мы снова поехали. Я настроила свой спутниковый навигатор, и в комплекте с географической картой мы получили возможность стопроцентно ориентироваться в пространстве. Нас ждало ещё минимум полтысячи километров. А то и больше. Спешить нам было некуда, бензин всё дальше от Москвы хоть чуть-чуть, самую капельку, но дешевел. Мы сравнивали цены на заправках и веселились, пытаясь выявить закономерность.

Никто за нами не гнался – да и попробуй, даже если ты особо крутой деревенский милиционер, вычисли нашу машину! Будем считать, что оторвались. Конечно, мой позорный демарш в церкви не мог остаться незамеченным. Но как это всё объяснят местные жители, сопоставят ли факты, заявят ли куда-то – лучше не думать. Голова могла лопнуть. Что толку – думай, не думай. Лучше спрятаться понадёжнее. Россия, будем надеяться, всё-таки большая.

Выздоравливала я медленно – подкосило вольную птицу сидение на цепи и беготня по полям и лесам с голым задом. Даже летать не хотелось, хотя сворачивай с дороги в любую сторону и летай до упаду! Но Глеб советовал не рисковать. А я и не рвалась.

Снег быстро растаял, весна оказалась дружная и сухая. Мы ехали по шоссе, я глазела направо и налево. Эх, а по бокам-то всё косточки русские! Сколько крестов, памятников и тревожно-ярких пластмассовых венков! Сколько народу набилось на дорогах – кто они, эти люди, как погибли, почему так случилось? Страшно подумать. Я отводила от них взгляд. Но к одному кресту пришлось нам с Глебом подскочить. Горел он, капая пластиковыми цветами венка в шустрое пламя. Мы его потушили, разбросали сухую траву вокруг, как смогли крест поправили, поехали дальше.

Но пожары продолжались. Полыхало вдоль дороги и вдали, и леса, и луговины. Русские жгли Россию. И сделать с этим ничего было нельзя. Весёлый быстрый огонь охотно разбегался по прошлогодней траве, подсушенной весенним солнцем до состояния пороха, набирал силу. И когда он подбирался к сухим бурьянам, что моментально заполоняют всё, пришедшее в запустение, стену огня было уже не остановить. Мы попробовали – подбежали туда, где гудела и полыхала какая-то одиноко стоящая постройка. Но куда там, разве сунешься? А пламя, охватив деревянное строение, помчалось дальше. Откуда-то взявшийся ветер подбодрил его, оно разрослось и двинулось вперёд – к ещё более пышным бурьянным зарослям.

Мы доезжали до дорожных постов, сообщали – про сожжённые деревни, про дачи, которые полыхали. Знаем, говорили милиционеры. За всеми не уследишь – а людям нравится. Кинул спичку – и смотришь, как бежит с треском огонёк. Сгоревшие деревни – это в основном дома московских дачников. Они пока пустые. Были. Вот владельцы удивятся, когда приедут. А в одной деревне даже конюшня сгорела – со всей амуницией и единственной лошадью. Глеб, слушая об этом, напрягся, сморщился, коротко и зло выругался. А когда мы поехали дальше, вспоминал Бекешу и говорил, что обязательно, обязательно его выкупит. Верный.

Едкий дым преследовал нас теперь постоянно. То там горело, то тут. Жутко было смотреть, как от деревень оставались только печки – торчали их трубы посреди чёрного пожарища. Как будто фашисты прошли. Неужели людям жечь траву до такой степени нравилось, что они не принимали в расчёт последствия своих действий?

И с этим народом я собиралась жить…


Однако, когда пришло время сворачивать с шоссе, ситуация немного изменилась. То ли людей в этих лесных краях жило меньше, то ли лень им было траву поджигать, то ли некогда, но и воздух стал почище, не таким дымным, и ощущение, что мы по прифронтовой территории едем, пропало.

Ещё глуше нам хотелось забраться, ещё. И мы катались по просёлочным дорогам. Хотя это громко сказать – катались. Время для переезда мы выбрали не самое удачное – на дорогах была такая грязюка, что застревали мы неоднократно. Однажды нас даже трактором тащили. Вытащили.

Да дело было не только в дорогах. Наверное, из-за этой самой весенней неустроенности и грязи все населённые пункты мне казались какими-то убогими. Хотелось сказочную деревеньку с избушками – посреди леса всю такую, да по-над речкою, да чтобы девушки с коромыслами и парни с балалайками. Шучу. Чтобы поменьше народу и далеко в глуши. А лучше, чтобы вообще никого. Что мы там будем делать, нас пока не волновало. Главное – найти.

Вечер очередного дня застал нас в деревне Мездряково, и мы с Глебом попросились переночевать в один дом – выбрали какой посимпатичнее. Нас пустили, даже разрешили закатить машину за ворота. Хоть и сказали, что чужих тут не бывает. И поинтересовались – а мы-то что ищем?

Мы сказали правду: что жить тут где-нибудь собираемся. Вся семья – муж с женой, старушка и невзрослые дети удивились. Все отсюда, а мы сюда. Но это была правдашная правда, так что чего не поверить-то? Мы узнали, что ещё дальше в лес, уже, правда, без дороги, которая, возможно, просохнет только к концу мая – так, что и машина сможет пройти, есть ещё деревни – Куноловлево и Рыси. Вот там-то такая глухомань, что неизвестно, живы тамошние бабки или нет. Во всяком случае, месяц назад в автолавку, которая приезжает в Мездряково, какие-то приходили.

Вот мы и решили, что как раз таки и посмотрим. Машину оставим тут, раз хозяева не возражают, и сходим.


А идти пришлось далеко. По дороге оказалось километров пятнадцать – сообщил мой навигатор. Он ловил сигналы спутников, ему по фигу было всё остальное. А вот мобильная связь тут ку-ку, накрылась. Но это не беда – я смогу летать в такие места, где телефон берёт, и звонить.

Потому что всё остальное было замечательным. Бесконечный мрачный лес, в основном хвойный, переходящий в бодрые перелески, луга, вершины, река, обозначенная на карте скорее всего как Елень – и на её высоком берегу деревня. Первая деревня, которую мы увидели лишь издали и прошли, поскольку она совсем не отвечала моим требованиям: лес-лес-лес, бац, домишки, и опять лес, никакого простора, не налетаешься, не была обозначена на карте. Да и вторая, до которой мы ещё часа два пилили, тоже не значилась – слишком они, наверное, маленькие и среди лесов затерянные. Вообще пустые места оказались вместо них – подвёл и спутник, и бумажная карта. Но они были не виноваты – просто, видимо, никто серьёзно не интересовался этими районами. А может, всё специально сглючило – чтобы сюда никто не лез. Так что понять, куда мы пришли – в Куноловлево или в Рыси, сразу не удалось.

До тех пор, пока мы не обнаружили местную жительницу.

Бабка невероятно «гэкала», комедийно «якала» – говорила «нясуть» и «будеть», но понять её было можно. «Нясуть» – это из «Откуда же вас черти несут?», а «будеть» – из информации о количестве километров, сколько их от Куноловлева досюда, то есть до Людотина, будет. Вот оно что, Людотино, а где же Рыси? Мы их, оказывается, умудрились пройтить… Да там и не живёт никто.

В Людотине было замечательно. И бабка хорошая. И собака её – маленькая, но шустрая и явно смышлёная.

Домов в деревне оказалось больше десятка, но жили лишь в трёх: две старухи в одном, другая в другом и дед в третьем. Всех их ждали только на том свете, разве что у одной – той, что жила одна, где-то в районе имелись какие-то родственники. Которые изредка, но в эту глухомань заглядывали.

И дом я сразу выбрала – как нарочно для нас построенный: на окраине, над обрывом, под которым река. А впереди, за рекой – широкий простор луга и бескрайнего леса. Здесь можно летать, хоть облетаться!

Правда, дом был ветховат. Его бросили той зимой, когда уехала хозяйка. Насовсем уехала бабка, вроде как в центр цивилизации, в село Пронь. Там как раз и местный сельсовет.

Купим! Можно выбрать и какой другой пустой домишко, задаром, но подходил именно этот, а потому поедем в Пронь, найдём бабку и купим. Оформим его на моё имя, я ещё тут и пропишусь. А может, и родителей своих к себе заберу. А может…

Планы у меня были грандиозными.

Пока я стояла и смотрела на свой аэродром, Глеб проложил сквозь заросли мощного сухого чернобыльника дорогу к крыльцу, оторвал от двери доски и вошёл внутрь. Я прошла за ним. А бабка Маша – тот самый наш гид – за мной.

О, как я ненавидела убираться – но холодный нежилой дом требовал уборки. И хоть следов разрушения видно ещё не было, все вещи стояли аккуратно и на своих местах, сюда поналетела какая-то кружевная пыль, труха, как будто жуки-древоточцы ею друг в друга специально кидались – бузили как хотели, чувствуя себя хозяевами.